Львив

Но она быстро, словно стыдясь его, проскользнула во внутренний дворик безликого дома и скрылась. С курицы накапала целая кровавая лужа.

Как она не запачкалась, бедная, подумал Фатих, и зашагал прочь…..

Он прошел мимо городской ратуши, украшенной двумя позолоченными львами. Носы и кончики хвостов их облупились, показывая всем львовянам свое неблагородное медное нутро. Флаг на ратуше тоже не вызывал у Фатиха щенячьей радости: поляков он не любил.

Ничего, скоро тут будет развеваться наше зеленое знамя — подумал Фатих, нужно только немножко подождать. Сколько «немножко» — Фатих не знал. Может, лет 200, а то и все 400.

2. Леви — тайный эмиссар Шабтая Цви, приезжает во Львов. 1667 год

Темной ночью, когда все добропорядочные жители Львова мирно спали, два вороных коня привезли в турецкий квартал скромную повозку, в которой обычно ездят на ярмарку греческие и армянские купцы средней руки. Большие колеса ее пропитались липкой пылью, облепились сухими травинками, полог из толстой, грубой ткани местами украшали крупные заплаты. Тщательно упакованные в холстину и перевязанные грубыми пеньковыми веревками баулы высоко подпрыгивали на каждом ухабе, когда кони спотыкались о выступавшие из мостовой камни. Возница — мрачный еврей в одежде, сшитой из кусочков, очень странного покроя, с черной ермолкой на кудрявой голове, хранил гробовое молчание. Он даже не причмокивал толстыми губами и правил повозкой совершенно бесшумно, словно боясь произнести малейший звук. Только кони нарушали таинственность. Цоканье хорошо подкованных конских копыт о камни гулко отдавалось в торжественной тишине и разбудило Фатиха, мимо дома которого двигалась повозка. Он хотел было подняться, посмотреть в окно, но передумал и вновь уснул.

Тем временем кони стали. Из повозки медленно вышел мужчина средних лет, приторной восточной наружности, с аккуратной черной бородкой и маслянистыми карими глазами. Он вздохнул, достал монету, чтобы расплатиться с возничим и сам, никому не доверяя, согнулся под тяжестью двух огромных баулов. В доме напротив быстро отворилась дверь, и в нее, словно опасаясь быть увиденным, проскочил этот загадочный незнакомец.

Его звали Леви Михаэль, он был турецким евреем родом из Измира, но здесь он предпочитал считаться турком-букинистом по имени Осман Сэдэ, временно переведшим свое дело во Львов.

Леви Михаэль имел несчастье быть кузеном, названным братом знаменитого авантюриста Шабтая Цви, объявившего себя Машиахом и взбаламутившего мир экстравагантными поступками.

Их отцы, потомки португальского изгнанника, турецкие евреи Ицхак и Мордехай Цви, приходились друг другу братьями. Ицхак жил в городе Эдирна, торговал пряностями и благовониями, а Мордехай, переехав из Мореи в Измир, специализировался на перепродаже предметов старины, редких манускриптов и дорогих тканей. Лавка Ицхака, теснимая конкурентами, беднела и хирела, когда как дела Мордехая шли очень хорошо. Из уличного торговца он превратился в успешного купца, посредника английского торгового дома, где покупали товары только очень богатые люди.

Леви был совсем маленьким, когда его отец, неудачник Ицхак умер от непонятной болезни. Молодая вдова с младенцем на руках, оставшись без средств, осмелилась постучаться в дом родственника. До того ни Леви, ни его мать никогда не видели Мордехая Цви. Знали только, и то по чужим словам, что дядя Мордехай богат, живет в хорошем доме, держит слуг, а так же покровительствует бедным учащимся, которые занимаются за его счет разными науками и переписывают старинные свитки. Мордехай Цви взял Леви к себе в дом воспитываться вместе со своими сыновьями Шабтаем и Эли учиться Торе и Талмуду, не причиняя ему никакого зла. Горечь сиротства (а мать Леви тоже вскоре умерла в горячке) мальчику суждено было знать лишь по чужим рассказам да историям из нравоучительных книг. Он полюбил умников Шабтая и Эли как родных братьев, и всегда оказывался его верным другом, помогая учиться.

Семья Цви стала его семьей. Леви даже обижался, если ему кто-нибудь напоминал, что Шабтай и Эли ему не настоящие братья, а Мордехай — не настоящий отец. Тогда бедный Леви не мог себе даже представить, какую пагубную роль в его жизни сыграет это родство и какие жуткие испытания выпадут на долю хилого, болезненного Шабтая.

Если бы ему маленьким мальчиком кто-нибудь сказал, что спустя годы Леви придется бежать в неведомый город Львов под видом турка и пытаться вырвать из коллекции рабби Нехемии Коэна каббалистическую рукопись для Шабтая, он бы только посмеялся.

Но смеяться Леви было некогда. От расторопности сиротки теперь зависела не только судьба самого Шабтая, а, возможно, и будущее всех евреев.

Так утверждал Шабтай, и Леви, привыкший всегда верить брату, легко было с этим согласиться.

Во Львов так во Львов, раз это единственный выход…

— Я прошу тебя об одном — сказал Шабтай, и зрачки его сузились как у совы, попавшей на яркий свет — не попадайся, будь осторожен! Ведь рабби Нехемия Коэн — наш давний враг. Он хитер и изворотлив, словно родился не человеком, а извивающимся змеем Левиафаном, коварным и обольстительным. Он найдет дорожку к твоей душе, обманет так, что и не заметишь.

— Все будет нормально, обещал Леви.

И — стыдясь этого теперь, Леви обнял Шабтая за плечи.

3. Шабтай Цви в начале своего помешательства. Измир. Конец 1620-х — начало 1640-х гг

… Мордехай Цви был человеком честолюбивым. Роль простого купца, пусть даже весьма богатого, но известного только в провинциальном Измире, казалась ему маленькой и недостойной. В юности Мордехай много учился: сначала в Морее у одного каббалиста, далее в Измирском бейт-мидраше, потом счел, что этого ему недостаточно, и напросился в ученики к одному старому раввину в соседний городок. Мордехай мечтал о Каббале, и потому его не остановило ни ежедневное хождение пешком из Измира, ни высокая цена его уроков. Чтобы скрыть свои занятия от родни, бывшей в ссоре с его учителем, хитрый Мордехай снимал щегольские сапожки и шел босиком, раня ноги об острые камни. Дважды его кусала змея за пятку, но упрямец не сдался. Магические ветви Древа Сфирот, усыпанные золотыми яблоками, заманчиво шелестели до тех пор, пока.

Семейные обстоятельства вынудили Мордехая Цви прервать учебу и целиком посвятить себя торговле. Поначалу он пытался учиться ночью, раскрывал книги, но скоро глаза закрывались, купец засыпал, натрудившись за день. Попробуй, найди силы внимательно читать древние фолианты, когда с утра до вечера сидишь в лавке, уговариваешь покупателей, нахваливаешь товар, а вечером еще составляешь ежедневные счета…

Каббала требовала полного сосредоточения, ее урывками и наскоками не освоишь. Мордехай погоревал да смирился. Деньги шли к нему легко, желанный достаток лихо восполнил былую неудачу. Многие решили, что Мордехай Цви совсем перестал думать о мистике, став скучным обывателем. Впрочем, мечта осталась. Еще до женитьбы он стал скупать редкие еврейские рукописи, покровительствовал бедным, отдавая предпочтение людям ученым, чтобы они могли спокойно раскрывать тайны творения, не отвлекаясь на поиск хлеба насущного.

В лучшие годы Мордехай поселял у себя, кормил и одевал по пять-семь каббалистов, выплачивая их семьям ежемесячное содержание. Выбрав себе супругу из бедного, но прославленного образованностью семейства, Мордехай молил о сыне, который бы воплотил его юношеские фантазии, стал бы великим мудрецом, асом Каббалы.

Девятого ава 5386 года, в шаббат, или 7(26?) июля 1626 по григорианскому летоисчислению, душным летним днем, когда евреи скорбят о разрушении Храма, у Мордехая Цви родился сын Шабтай. Появиться на свет в час траура означало для младенца особое, может даже величественное будущее, но, по словам каббалистов, будущее это было с темным, едва ли не демоническим оттенком. К тому же два самых рьяных мистика, живших у Мордехая и разбиравших его собрание каббалистических трактатов, клялись, будто в одну минуту с криками роженицы в небе запорхала исполинская летучая мышь с иссиня-черными крыльями, затмившими солнце. А летучие мыши отваживаются проснуться при свете солнца лишь в исключительных случаях.