Страница 3 из 51
Боковая дверь хлопнула, и в гостинной появилась полная женщина - Элиот с трудом вспомнил, что зовут ее Орозия.
-Одевайся! - сказала она в своей обычной манере, нетерпимой к любым возражениям, и тут же скрылась на поварне.
Элиот одевался с величайшей осторожностью, словно одежда была сделана из хрусталя, и одно неловкое движение грозило превратить ее в груду осколков. Не одевался даже - облачался... Как всегда бывает в подобных случаях, некстати зачесалось в носу; он замер, борясь с желанием чихнуть - и тут же чихнул.
Его чих, вероятно, разбудил бога, обитавшего наверху, ибо оттуда немедленно послышалось:
-Любезная Орозия! Пригласи-ка этого юношу в мой кабинет; я хочу побеседовать с ним.
Орозия выглянула из поварни, как мышь из норы, и сделала страшное лицо:
-Ну, что стал, пенек с глазами! А ну, марш наверх! Дверь направо!
Элиот, робея, поднялся по лестнице и оказался в небольшой, почти пустой комнате с двумя одинаковыми дверьми. За правой дверью фальшиво насвистывали мастер Годар исполнял какую-то сельскую песенку. Элиот приободрился: стало быть, настроение у хозяина (в мыслях своих он уже называл мастера Годара хозяином) было хорошее. И, тем не менее, он поежился, чувствуя, как дверная ручка, к которой прикоснулась его рука, мгновенно становится мокрой от пота.
Кабинет мастера Годара превзошел даже гостинную со всеми ее витражами и коврами. Единственное окно напротив двери выходило в маленький ухоженный дворик. Но не оно поразило Элиота (хотя стекла такой чистоты и считались большой редкостью). Книги, книги; куда ни посмотри - всюду они! Боковые стены, выполненные в виде стеллажей, до самого потолка забиты книгами; книги на полу, книги на стульях... Их были... тысячи! Элиот даже вообразить не мог, что во всем мире может быть столько книг: это не укладывалось в его голове! Появись вдруг в небе дюжина солнц - и те вряд ли поразили бы его до такой степени! В книжных лавках Терцении выставлялось одновременно не более десятка книг, и они представлялись Элиоту золотыми россыпями, неописуемым богатством, которое может позволить себе разве что Ангел. А тут их во много раз больше!
-Я вижу, ты уже точишь зубы на мою библиотеку! - раздался сухой голос.
Всё-таки, это зрелище не для его глаз... Голос вывел Элиота из оцепенения, но после книг он не мог больше испытывать к нему то мистическое чувство, какое было прежде. Поначалу он, ослепнув от кабинетного великолепия, даже не заметил его хозяина. Мастер Годар восседал у окна за огромным дубовым столом, заваленным грудой бумаг и книг. И это тоже было необычно. Те скрибы, которых довелось встретить Элиоту на его жизненном пути, работали, держа бумагу на коленях, или пользуясь пюпитром. Мастер Годар всему этому предпочитал стол. Почти кощунство - если держаться старинных обычаев. В порядочных семьях стол называли "дланью божией", которая подавала людям еду их, и делать что-либо другое за столом означало покушаться и на бога, и на Николуса со всеми святыми. Элиот едва не плюнул через левое плечо, но глаза хозяина сверлили его, как два маленьких буравчика, и он с трудом удержался от своего желания.
Поскольку Элиот молчал, как рыба, мастер Годар раздраженно сказал:
-Долго мне еще смотреть в твой разинутый рот? Вот стул. Садись.
Элиот сел и замер, превратясь в изваяние. Теперь он ел хозяина глазами, и ждал, что же будет дальше.
-Итак, вчера ты хотел меня ограбить, - язвительно поизнес мастер Годар, - А то и убить, а? Могу я знать, почему?
-Я не... не думал убивать вас, ваша милость! - возразил Элиот.
-Допустим. Ну а что ты скажешь о ноже?
-О каком ноже?
-Неужели он мне только привиделся?
-Я хотел всего лишь забрать у вас мошну и отпустить вашу милость.
-О, мой бог, какая святая наивность! - пробормотал мастер Годар.
Наступило молчание. Элиот затосковал, видя уже, как его волокут спиной вперед жандармы в кожаных панцирях.
-Ты же никогда раньше этим не занмался, юноша!
-Да, ваша милость.
-Отчего же решился на разбой? Ну, говори!
Разве мыслимо такое объяснить? Медведю мыши не понять...
-Мне нужно есть, - ответил парень тусклым голосом.
-Никогда никого не грабь, это у тебя плохо получается. Даже если ты сбежал с каторги!
Элиот вздрогнул, как будто его ожгли плетью. Он робко взглянул на хозяина, и сразу отвел глаза.
-Вы знаете, кто я. И знаете, что я убил охранника.
Мастер Годар коротко кивнул:
-Кстати, зачем тебе понадобилось убивать этого человека?
У Элиота мелко задрожал подбородок; лицо покрылось красными пятнами. Че-ло-ве-ка?.. Не человека - мразь, гниль, дрянь! Он пригнул голову и крепко сжал челюсти: лишь бы не сорваться со злости! И всё же, не выдержал.
-Что вам надобно от меня? - выкрикнул звенящим голосом, - Хотите в Башни засунуть - ну, давайте! Давайте, ваша сила!
Мастер Годар пристально смотрел на него, посверкивая зрачками. И под его странным взглядом Элиот как-то сразу сник, словно из него пар выпустили.
-Это не человек! - произнес он глухо, - Знали бы вы его так, как я...
Ему вдруг стало холодно. Нет, это не был холод зимних улиц и площадей, который обжигает кожу и судорогой сводит пальцы. То был холод иного рода: вкрадчивый, леденящий, он проникал в душу, и даже самый жаркий огонь не мог его растопить. Он убивал медленно, иногда годами. Ты ворочал барабан дробилки, ты ел, ты засыпал и просыпался, чувствуя его прикосновение к твоим костям; ты вдыхал и выдыхал его. Он был вокруг тебя - но и в тебе тоже: даже в снах он не оставлял тебя. Холод рудников... Элиот снова видел суматошную пляску огненных бликов на каменных сводах... и эта всепроникающая красная пыль, которая была в твоей миске, в твоих легких, в порах твоей кожи... Потом на него надвинулись маслянные глазки на аскетическом лице, и Варррабель проворковал ласково:
-Вставай, деточка, вставай, мальчишечка, работать надо!
Это была его обычная манера: нежно погладить каторжанина по щеке, томно заглянуть в глаза, а потом протянуть по спине бичом с таким расчетом, чтобы лопнула кожа.
В рудниках хватало и других надсмотрщиков. Эти цепные псы никогда не упускали случая пнуть ногой осужденного. Все они были на одно лицо: здоровые плечистые детины с протухшими от вечного похмелья глазами. Варрабель выделялся среди них. Худощавый, длинный, как журавль, с маленькой сухой головкой. В отличие от других, он брил и бороду, и саму голову - чтобы вши не заедали. Ненависть каторжан к Варрабелю была велика, но еще сильнее был их страх. Поговаривали, что когда-то он и сам стучал кайлом (никто не мог подтвердить этих слухов: самые выносливые выдерживали в рудниках лет по пяти, не больше). Варрабель был чертовски изобретателен и постоянно придумывал что-то новенькое: у него это называлось "воспитанием".
Память услужливо подсовывала картину из прошлого... Элиот сидит на корточках, с наслаждением вгрызаясь в спину большой ржавой селедки. Рядом чавкает Берр - подмигивает ему и довольно смеется. Варрабель меряет журавлиными ногами пространство пещеры и раглагольствует о безмерном милосердии Ангела. Каторжане поначалу смотрят на него с опаской - ждут очередной подлости, - но, по мере того, как животы их наполняются, на них снисходит благодушие. Долгий отдых и хорошая кормежка - предел их мечтаний. Наступила неделя Ангела, и работы на рудниках приостановлены в честь праздника, как и по всей Империи. Потом Варрабель уходит, и тут же среди каторжан завязываются разговоры. Любимая тема - про амнистию. Каждые три года Ангел объявляет амнистию, и некоторые каторжане покидают эти могилы. Страдающие от цинги и костоеды, с легкими, напрочь загубленными туберкулезом, наполовину ослепшие от вечного недоедания, но - живые.
Ну а потом была дикая, сводящая с ума жажда. И горло, превратившееся в жгучую изложницу, по которой жидким огнем течет воздух. И ручьи, водопады, океаны холодной, чудесной воды в бредовых видениях...