Кто кого предал

И я это занятие бросила – пусть детали трагедии по крупинкам восстанавливают историки и прокуроры. Эта книга о другом – о той Литве, которая выросла на обломках конструкции, обрушившейся 25 лет назад, и о механизме политических репрессий, который включился там на удивление быстро. Чуть ли не в тот самый миг, когда на башне Гедиминаса взвился национальный литовский флаг.

Но вот вопрос: что делать с показаниями свидетелей, которых привел на свой суд Альгирдас Палецкис, – тех, кто запомнил картинку, которая не вписывается в отредактированный цензурой сюжет? Шансов заявить о себе в литовской прессе у них нет по той простой причине, что согласно закону об отрицании советской агрессии, отрицать эту самую агрессию нельзя, даже если ты лично сам наб-людал картину прямо противоположную.

Кристина Брадаускене, математик-программист:

– Услышав призыв Ландсбергиса защитить телебашню от захвата и узнав, что людей к ней свезли со всей Литвы, мы с – подругой сварили две кастрюли горячей еды и поехали кормить защитников. Атмосфера там была почти дискотечной – ровно до того момента, пока ребята из охраны края не сообщили, что танки движутся в нашу сторону, и не попросили нас взяться за руки. Потом мы услышали гул тяжелой техники и увидели, как со стороны жилых домов на полянку начали подниматься бэтээры и танки. Танкисты были виртуозы – я ужасалась, когда они на большой скорости ехали в направлении толпы и умудрялись останавливаться буквально в полуметре, и только инерция выдавала, какая у них была скорость. Я видела выстрелы, доносящиеся с дома напротив, они были видны в ночи, потому что стреляли трассирующими пулями. Если бы это были советские солдаты и нас давили бы танками – жертв было бы намного больше.

Павел Лагодный, бывший военный:

– В тот день Ландсбергис целый день выступал по телевидению и радио. Сам сидел в подвале, но призывал, чтобы все бежали к телебашне. Я тоже пошел посмотреть и видел, что начали стрелять с пятиэтажного дома номер 37 на улице, которая теперь называется улицей 13 Января. Были вспышки и падали люди – то ли они так прятались, то ли были ранены-убиты. На второй или третий день после событий я пошел в поликлинику. Иду и вижу столпотворение детей. Смотрю: у них сумка с гильзами. Я сам держал в руках гильзу от пули 16-го калибра, выстреленную, от ППШ с круглым диском, они были еще в войну и оставались на вооружении в армии до начала 50-х, современная армия их не использовала. Видел там и гильзы от винтовки Мосина. Жалел потом, что не взял. Хотя… Ну показал бы я сейчас суду эти гильзы – кто бы мне поверил?

Болеславас Билотас, бывший член «Саюдиса»:

– Я прекрасно помню, как и когда поднялся лозунг освобождения от русского гнета. Надо было освободиться от тех военных гарнизонов, которые здесь стояли, и сделать, чтобы народ восстал. Чтобы он спохватился и сказал: мы не хотим русских! А как это сделать, если это нам вообще не мешало: мы даже не разбирались, кто русский – кто литовец?

Что происходило у телебашни, я до самого следующего утра не знал. Пришел в штаб «Саюдиса», а Витаутас Петкявичюс вслух говорит: свои стреляли в своих вчера. Я говорю: так ведь это же будет международный скандал! Москва узнает, пришлет комиссию и армию, и мы все через пару дней окажемся в Сибири! А он говорит: кто в этом бардаке разберется сейчас? Все свалить на русских, и сойдет…

Похороны были созваны пышнейшие, собралась вся Литва, людей было очень много, настроение было не антисоветское, а антирусское. И мы у себя на бюро были даже довольны тем, что пролилась наша литовская кровь от русской руки. Мы могли требовать: «Русские, вон из Литвы!» Так и было: они собрались и уехали без единого выстрела. А мы остались.

Мы тогда договорились, что самое лучшее – молчать и не распускать языков. И если бы на суде меня не спросили – я и сегодня ничего бы не сказал. Я считал, что это честь моей родины, потому и не разглашал. И я чувствую за это беспокойство на душе, потому что вижу, что Палецкиса судят ни за что, а тех, кто разорил наши заводы, не судят. Мне от этого стыдно…

Яунутис Лякас:

– В тот день вся моя семья была около парламента, жена и четверо детей, самой младшей было 10. Вернулся домой, хотел прилечь, но дети крикнули: танки идут! Дочку оставили соседке и побежали к телебашне. Из танков стреляли холостыми, опускали стволы и хлопали, но только из пушек, изнутри никто не стрелял. Нас начали оттуда выжимать – передо мной выстроилась шеренга солдат и все они стреляли в землю. Если бы боевым оружием, то было бы страшное дело! Потом я обратил внимание на пятиэтажный дом – что будто трое человек снимают кино. А посредине дома видел четыре хлопка.

Встретил недавно на улице соседа, тот рассказывал, что у него дома будто бы до сих пор хранятся разные гильзы от патронов. Я говорю – дай мне свой адрес, а он в ответ: «Я боюсь!». Литовцы боятся теперь своей собственной тени. Эйфория прошла. Надурачили нас, как с перестройкой. Нам обещали, что богами станем, а вышло наоборот. Получили независимость, чтоб исчезнуть. У нас жителей не осталось совсем, 53 процента земли продано иностранцам. Народ без земли, без государства – только бутафория. Нас идеально обдурили – говорили «свобода», но – вышло наоборот… Раньше продавались немцам, потом советской власти, сейчас американцам. Получается, мы не телебашню – мы бетонный столб защищали…

«Эйфория прошла, – признает еще один свидетель по делу Палецкиса, Яунутис Лякас. – Надурачили нас, как с перестройкой». Фото Г. Сапожниковой.

Снова 13 января, и мы с Дангуоле Раугалене, свидетельницей событий января 1991-го, опять идем к вильнюсской телебашне – только на дворе сейчас не XX век, а XXI.

За двадцать с лишним лет много что изменилось: у подножия башни стоят деревянные кресты, а вокруг установлены маленькие обелиски на месте гибели тех, кто строго смотрит с паспортных фотографий в вестибюльном музее.

– Вот видите, – рассказывает экскурсовод, показывая на невысокие каменные столбики, – люди гибли не только перед башней, но и за ней тоже, на противоположной стороне от жилых домов. Пули «неизвестных снайперов с крыш» попасть туда никак не могли. Значит, всех убили десантники!

Аргумент действительно впечатляет. Кажется, что у телебашни до сих пор пахнет смертью…

Драматургия сюжета требует написать, что Дангуоле волнуется. Но это не так: она уже отволновалась свое, в суде, причем целых три раза. В первый – когда давала показания по делу Альгирдаса Палецкиса. Во второй и в третий – когда судили ее саму. За то, что рассказала о том, что видела своими собственными глазами, а не прочитала в газетах:

– Я жила недалеко от телебашни. И пошла туда, потому что нельзя было не идти. Днем и вечером Витаутас Ландсбергиc показывался в окне сейма, и люди скандировали: «Ландсбергис, Ландсбергис!». И я точно так же кричала. И когда ночью двинулись танки, я на ходу начала одеваться и говорю брату: пошли туда! Внутри все кипело, все были как на крыльях. Когда мы прибежали к телебашне, танки туда еще только заворачивали. Танкисты наполовину вылезли из машин, как на параде. Сверху начали стрелять – и тогда они залезли вовнутрь.

– Откуда сверху?

– С пятиэтажки и девятиэтажки. Пули светились. Ночью было видно, как они трассируют. Потом началось самое ужасное: возле металлической сетки стояли молодые парни, их освещали прожектора танков. Лиц было не видно. Я только видела, как оседают их силуэты, и слышала крики, что кого-то убили… В толпе ходили люди, которые призывали нас не уходить, а идти туда, куда вонзались эти трассирующие пули, говорили: «Там стреляют холостыми, точно не застрелят!»