Прикосновение

– Барни, ведь с нами ничего такого не будет.

И Барни понял: она судит об этом по заголовкам и статьям, но до сих пор испытания бомб, выпадение радиоактивных осадков, стронций-90, загрязненное йодом детское молоко, дефектные цветные телевизоры, радиоактивные иглы, даже жуткие истории про новорожденных мутантов, жертв радиоактивного облучения, – все это было где-то далеко. А специалисты всегда были рядом и уверяли, что уровни здесь везде безопасно низкие – никакой угрозы.

Но те же специалисты никогда не упоминали о вероятных недоразумениях, пока не стало слишком поздно.

Он мало что смыслил в том, как радиация воздействует на человека.

Истории про радиационные аварии редко попадали в газетные заголовки, и теперь он понимал – почему. Подробности умалчивались, пока все вокруг источника не обеззараживалось и «Нэшнл-Моторс» на пару с Комиссией по атомной энергии не принимали решение предать случившееся огласке. Потом в «Детройт Таймс» выходила полуколонка, посвященная происшествию, мол, пять или шесть месяцев назад в промышленном пригороде Детройта было произведено обеззараживание. И это вызывало тревогу только у обитателей Элджина. Для остального же мира это были (как всегда) устаревшие новости.

У Барни остались кое-какие воспоминания о лучевой болезни, о которой он узнал из статей про Хиросиму, но, насколько ему помнилось, она начиналась с ожогов и выпадения волос, а потом уже проявлявшиеся симптомы (тошнота, слабость, усталость и ожоги) ухудшались, но он, по своей глупости, их неправильно истолковывал… затем, спустя несколько месяцев, у некоторых появлялась катаракта, а через несколько месяцев обнаруживалось белокровие, а то и рак. Пока что существовала вероятная угроза бесплодия, мутаций и выкидыша. Доза была не слишком велика – для них она не смертельна, но от слабости и опустошенности никуда не денешься. И эта мысль казалась невыносимой: на какое будущее им теперь остается надеяться и есть ли в их жизни какой-то смысл?

– Вам придется нас направлять, разумеется, – продолжал Гэрсон. – Надеюсь, никто из вас подолгу не толкался в толпе. – Он снова повернулся профилем, как будто хорошо слышал только правым ухом и хотел услышать ответ именно им. – Так?

– В толпе? Что вы имеете в виду?

– Ваши передвижения… после аварии. Нам нужно будет отследить ваши шаги. Проверить, куда вы ходили и с кем встречались за последний месяц. Вы наверняка заразили уйму народа и наследили во многих местах. Так что впереди у нас много работы, и я жду от вас посильной помощи – иначе говоря, если вы готовы. А жалованье компания за вами, конечно, сохранит.

– Уж конечно…

Но в мыслях он тут же перенесся на несколько недель назад – по следам загрязнения, которые оставил за собой. И каждый из них теперь предстоит тщательно проверить. На миг ему стало забавно от мысли, что теперь он даже не может свести счеты с жизнью, – во всяком случае до тех пор, пока не отследит каждый свой шаг по земле и не заглянет в каждое встречное лицо. Все и вся, к чему он прикасался, должно быть обеззаражено точно так же, как нынче вечером был подвергнут этой процедуре он сам вместе с Карен. Тут уж было совсем не до смеха, и он догадывался: они, должно быть, сильно удивляются, над чем это он смеется.

Для Карен пять дней в больнице были сродни тюремному заточению без суда и следствия – кошмару, соучастницей которого она стала постольку, поскольку сблизилась с заразившим ее человеком, вследствие чего ее раздели донага и остригли. Впрочем, ее остригли не наголо, и оставшиеся пучки волос раздражали ее до того, что на третий день она схватила ножницы и коротко срезала их собственной рукой. Не меньше злило ее и то, что Барни сдуру уверял, будто так ей даже лучше. Потом она пожалела, что оболванила себя, и часами просиживала перед зеркалом, уставившись на чужачку, которой теперь сама себе казалась. Она никогда в жизни не носила коротких причесок, в отличие от Майры, частенько стригшейся коротко, отчего она даже чувствовала себя виноватой.

– Что с нами теперь будет? – наконец спросила его она.

– Завтра все закончится, – сказал он. – Мы поедем домой и решим, что делать дальше… начнем жить заново. Дома, наверно, полный бардак. Так что нам будет чем заняться.

– Ты знаешь, что я имею в виду! Не нужно относиться ко мне снисходительно. Что же теперь будет?

– Я говорю без всякого снисхождения. Ради бога, не обижайся.

Он бесил ее, говоря таким тоном, и хотя она понимала, что ему сейчас не легче, ничего не могла с собой поделать.

– Да, я обижаюсь. Все, что ты можешь, так это стоять рядом и ничего не делать.

– Чего же ты от меня хочешь?

– Ничего. Просто мне страшно. Чувствовать себя в полном порядке, здоровой и при этом знать, что с тобой все равно что-то не так. Внутри тебя… – Она не удержалась и расплакалась и, когда он обнял ее, прижалась к нему. – Теперь у нас ничего не будет в порядке, и здоровье тоже, так ведь? То есть последствия заражения нам еще аукнутся.

Прежде они об этом еще не говорили, и ей хотелось наконец поставить точки над «и», облечь мысли в словесную форму.

– Все зависит, – заметил он, избегая ее взгляда, – от того, какую дозу мы подхватили.

Она почувствовала, что он встревожен и пытается ее от чего-то оградить, и ей хотелось ему помочь, вот только она не знала как.

– У тебя же доза больше, чем у меня, так ведь?

Он кивнул, и она промолчала, не зная, стоит ли продолжать разговор. Незнание хуже знания, и тем не менее ей было страшно узнать правду. Будь она уверена, что он все знает, еще куда ни шло. Она не боялась бы заблуждаться, если бы рядом был кто-нибудь, кто четко видел бы опасность.

– Ты в курсе, какие могут быть последствия? – спросила она.

– Этого точно никто не знает. Но я читал кое-что про другие похожие аварии…

– Не рассказывай. Тем более если знаешь, что нас ждет.

– Мы будем под наблюдением. Будем сдавать анализы.

Она вздрогнула и тут же отшатнулась, едва он к ней прикоснулся.

– Прости, – сказал он, – я не хотел…

– Будет как после Хиросимы? Ожоги… и все такое прочее?

– Ничего подобного. Лучше не думай об этом.

– Я никак не могу забыть эти фотографии – японских женщин и детей с обожженными лицами и головами без… – Тут она вспомнила слова дозиметриста со счетчиком Гейгера. – Когда же у меня начнут выпадать волосы?

– Гэрсон говорит – где-то через месяц после заражения, а примерно через полгода они уже снова отрастают. Постарайся об этом не думать.

Она спрятала лицо в руках. Но плакать не собиралась. Зачем мучить его понапрасну – просто ей хотелось, чтобы он почувствовал ту же душевную боль, что и она. Все время, пока они лежали в больнице, ей не терпелось вернуться домой, и вот теперь, зная, что это случится завтра, она испугалась. Они столько раз ссорились из-за пустяков – еды, неправильно истолкованной интонации в голосе. Когда же мистер Гэрсон пришел, чтобы отвезти их домой, ей вдруг расхотелось возвращаться.

Гэрсон кивнул, как будто все знал загодя, и решительным, властным тоном заявил, что у них дома совершенно безопасно. Он заверил их, что показания счетчика Гейгера во всех углах и щелях отныне в норме – в пределах естественного радиационного фона.

– Как это? – спросила она.

– Даже не случись эта авария, – объяснил он, оглядываясь кругом, словно в поисках классной доски, чтобы начертить диаграмму, – показания счетчика Гейгера все равно не были бы нулевыми. Радиация вокруг нас существует всегда – отчасти в виде фонового излучения, а ее излишки попадают в атмосферу в форме осадков в процессе ядерных испытаний. Что же касается пыли, просочившейся из лаборатории с радиоактивными веществами, наши специалисты там все тщательно вычистили. Очистку произвели и у вас дома. Включая, кроме самого дома, мастерскую вашего мужа, гараж и примыкающий к улице земельный участок.

Он улыбнулся, будто гордясь тем, что самолично принимал участие в дезактивационных работах.