Полюшко-поле

Вошел Егор Иванович. По тому, как мужики повернулись к нему и смолкли, Песцов определил, что это и есть бригадир. Невысокий, в темном топырившемся брезентовом плаще, в низко нахлобученной кепке, небритый, весь замуравевший черной щетиной до глаз, он неприветливо смотрел на Песцова. "Вот так дикобраз! От этого не скоро добьешься откровения..." Егор Иванович, в свою очередь, осматривал Песцова; тот был высок, погибнет, в зеленой плащ-накидке, без кепки. У него были глубоко посаженные, по-медвежьи, карие глаза, крутой, иссеченный резкими морщинами лоб и богатая темная шевелюра. "Лохматый, как Полкан, - отметил про себя Егор Иванович. - И востроглазый..."

- Я насчет картошки хочу разузнать, - начал вежливо Песцов.

- Пойдемте, - коротко ответил Егор Иванович.

От самого правления свернули в поле. Шли молча по тропинке к сопкам. Идти было трудно - тропинка петляла по глинистым буграм, потом и вовсе пропала. Дальше пошли по пахоте. После сильных осенних заморозков немного отпустило. С востока низко валили рыхлые пеньковые тучи; разорванные островерхими бурыми сопками, они сползали в низины, наполняя воздух острым запахом сырости. На мерзлую землю сыпалась косо мельчайшая морось, отчего верхний глинистый слой налипал на подошвы, ватлался за ногами. Повсюду скользко, хмуро, неприютно.

"Быть снегу, - думал Егор Иванович. - Вон и земля отмякла на снег. Небось уж прилепится в самый раз... А там скует морозец, и напрочно до весны".

Картофельное поле было под самыми сопками. Мелкий, но спорый дождь смыл обнажившиеся из отвалов картофелины, и они отливали глянцевитой желтизной. Егор Иванович поднял картофелину и подал ее Песцову.

- Полюбуйтесь! Чистый камень.

Матвей взял холодную тяжелую картофелину, колупнул ее ногтем.

- Сколько здесь?

- Почти тридцать гектаров прахом пало. И какой картошки! - Егор Иванович повернулся к Песцову и зло сказал: - Я ее выращивал, понимаете, я! А сгубил уполномоченный Бобриков да директор мэтээс. - Он выругался, сердито отвернулся и запахнул полу плаща.

- Вы не шумите. Лучше расскажите толком: как это случилось?

- А что рассказывать, только себя расстраивать!.. - Но рассказывать Егор Иванович стал горячо и подробно: - Тут все одно к одному. С уборкой кукурузы зашивались, и картошка подоспела. Председатель слег, хозяйничал Бобриков. Вызвал он директора мэтээс. Тот явился и говорит: "Я вам за два дня всю картошку развалю, только поспевай собирать". Я воспротивился. К чему это? А ну-ка морозы ударят! Пропадет картошка. Бобриков и говорит мне: "Ты ничего не знаешь. Шефы приедут, помогут..." Ну, пригнали трактор, и пошли ворочать. Один деньги зарабатывал, второй план на бумажке выполнял. Распахали. А шефов нет. Тут и ударил мороз. Бобриков сел да уехал. А колхоз без картошки остался.

- Но ведь он думал, как лучше...

- Думал? А мы что ж, думать разучились?

Песцов вспомнил, как месяца полтора назад на бюро райкома они приняли решение - послать Бобрикова, заведующего отделом пропаганды, в колхоз для усиления руководства... "Ты у нас человек грамотный - пропаганда! Установки знаешь, - говорил ему Стогов. - Вот и направляй!.." Он и направил.

- Почему ж все-таки не собрали картошку? - спросил, помолчав, Песцов.

- Морозом сцементовало так, что две недели отходила.

- Ну, а потом, когда отошла?

- А потом она мороженой стала. Кому ж ее?..

- Хоть скоту.

- Скоту?! А платить с нее, план сдавать, как с нормальной? Не, вина не наша, вы ее сактуйте.

- Хорошо, спишем... Но корм все-таки хороший.

- А мы по ней и так свиней пасли. А что осталось - в удобрение пойдет... Вот так мы и хозяйствуем.

В этом "мы" Песцов уловил явный намек на райком, на его собственную персону...

- Меня другое удивляет... Почему же колхозники молчали? - спросил Песцов.

- А кто их слушает? Я бригадир, за председателя оставался, меня и то не послушали.

- Ничего. Теперь вы сами хозяева. Вся власть у бригадиров будет.

- И бригадир не хозяин. Да иного бригадира к власти, как козла на огород, допускать нельзя.

- Отчего же? Ведь вы сами бригадир.

- Был бригадиром, и хватит с меня.

- Что так?

- Ничего. Вам сколько годков, тридцать с хвостиком? А мне под шестьдесят. Поработайте с мое, поковыряйте эту землю, тогда и узнаете.

Расстались они холодно. Песцов пошел к своему "газику", а Егор Иванович домой.

Хоть и сказал эти слова Егор Иванович по запальчивости, но мысль такая у него зародилась еще раньше. Давно уж он понял, что в колхозе у них не та пружина работает: и начальства много, и стараются вроде, а все вхолостую крутится. Мужик сам по себе, а земля сама по себе. А ведь мужик и земля, как жернова, должны быть впритирку. Тогда и помол будет. И задумал Егор Иванович, заплантовал на свой манер перекроить все. И слышал он, что в других местах вроде бы так делается.

К дому подошел он в сумерках, - с дороги к его воротам вел широкий и черный след гусениц. Приехали!

Сынов застал он во дворе; тракторы стояли в каретнике (догадались, черти!), а Иван и Степка возле заднего крыльца мыли руки, - мать поливала им из ковша теплую воду - пар клубился до самого карниза.

- Приехали?! - приветствовал их Егор Иванович и первым делом прошел к тракторам. Он провел рукой по радиаторам, похлопал по капоту. Машины были еще теплыми и сухими. "Сперва их протерли, а потом уж за себя взялись, отметил Егор Иванович. - Молодцы!"

- Ну вот тебе, батя, и тягло, - сказал старший, Иван, подходя к отцу и вытирая расшитой утиркой руки.

Поздоровались.

- Хороши?

- Кабы мне их в руки, я бы наделал делов, - сказал Егор Иванович, снова оглаживая радиаторы.

- Не зарься, батя, не то раскулачат, - крикнул от крыльца младший, Степка, рыжий чубатый здоровяк в новенькой кожанке.

- Глуп ты еще, Степа. Я сам отвел свою кобылу в колхоз. Первым.

- Стара она у тебя была. Вовремя успел отвести, а то сдохла бы.

- Небось она была подороже твоей кожанки. А ты вот отдай свою кожанку.

- Э, батя, на личную собственность руки не поднимай.

- Да перестань зубы-то скалить! - оборвала его старуха в безрукавной стеганой душегрейке. - Ступайте ужинать. - Она с грохотом бросила ковш в ведро и поплыла в сени.

- И то правда, - согласился Егор Иванович. - Проголодались, поди? - он взял под руку безотчетно улыбающегося круглолицего, приземистого старшого, Ивана, потрепал за ворот Степку. - Пошли, пошли! Мать, поди, все глаза проглядела, дожидаючи вас.

За стол сели всей семьей, каждый на своем месте: с торца на табуретке Егор Иванович, на широкой скамье вдоль стенки уселись братаны, далее в самом углу под божницей сноха Ирина, жена Ивана, а уж с краю, на самом отлете, елозил на скамье младший Федярка, мальчонка лет двенадцати. Свободная сторона стола оставалась за Ефимовной, - отсюда она поминутно металась к шестку, гремела чугунами, орудовала ухватом и половником. Как только появилась огромная чашка щей, в которой, по выражению Ефимовны, уходиться можно, все смолкли и стали есть. Ели не торопясь, вдумчиво, молча.

После ужина, тщательно вытерев усы, губы и руки полотенцем, Егор Иванович заговорил, обращаясь к сыновьям:

- Вот и кончилось ваше мэтээсовское житье. Теперь круглый год дома. И слава богу - расходов меньше. Да и тракторы во дворе. Удобно.

- Скоро навес построят в колхозе. Общий! Перегонят туда и тракторы, возразил Иван.

- Э-э, когда его построят! Да и что под навесом? Там и ветер, и слякоть, и снег. А здесь они сохраннее.

- Ты, батя, на тракторы-то смотришь как на свои, - сказал Степан.

- Так и смотрю.

- Земли бы тебе еще дать гектаров полтораста, - хмыкнул Степан.

- Получу и земли, - серьезно сказал Егор Иванович.

- В Америке?

- Нет, у себя в колхозе.

- Ха! Фермер Гарст!

- Смеяться будешь потом.

Братья переглянулись, а старик, считая, очевидно, что сегодня довольно с них, прошел к печке, достал из печурки подсохнувшие листья самосада и начал перетирать их пальцами - на самокрутку готовить.