Страница 20 из 22
— Но это, пожалуй, и так делают! — воскликнула Анн-Мари. — А кроме того, за месяц дома снова станет грязно! Там есть еще что-нибудь?
— «И сожгу все письма, которые кого-то могут огорчить».
— Хорошо! — воскликнула Китти. — Господин учитель, Нора! Ей нужно поставить пять!
— Четыре с минусом! — сказала Нора. — Это не оригинально. Ева, читай дальше.
— «Нужно понять, чего мне всегда хотелось сделать, и сделать это, ни с чем не считаясь, думая только о себе».
Эдит сказала:
— Но ведь за месяц нельзя поменять профессию… И, кстати, Анн-Мари! Разве непонятно, чего она желает?
— Она, пожалуй, никогда этого не знала, — прервала ее Вера. — Поймет позднее. Ева, давай следующий листок.
— Здесь нарисована картина, очень скверная картина. А под ней масса текста, перечеркнутого черным карандашом.
— Это Китти! — закричала Эдит.
— Нет, это не я.
Памела сказала:
— Можно взглянуть на картинку?
Но Ева продолжала:
— «Чувствовать себя как воздушный шар, потерявший шнур. Отбросить сомнения и печали и посмотреть на все иначе. Даже не пытаться понять, что вокруг происходит, когда тебя нет с ними рядом». Разве это не здорово?
Нора сказала:
— Там не написано о том, что нужно сделать, только ощущения. Это не по правилам.
— Опять ты со своими правилами! — разразилась Эдит, и все начали говорить разом.
Ева развернула листок, который оказался пустым; она поднялась, чтобы принести кофе, кивнула Китти, и они вместе вышли на кухню.
— Перестань плакать, — сказала Ева, — скоро они уйдут, и все закончится.
Китти присела на столик для мытья посуды и сказала:
— Да ничего не кончится, такие игры не забываются, просто сущий ад. Тебя заставляют водить, ты ходишь кругом, и никто не желает иметь с тобой дела, на тебя пальцами показывают, ты за всех отдуваешься! И это называлось играть!
— Припоминаю, — сказала Ева. — Это было жестоко! Но это было так давно!..
Китти не слушала, она продолжала:
— А интеллектуальные игры допоздна, а научный экзамен Норы! Ева, послушай меня, брось ты этот кофе — ничего нельзя изменить, потому что когда-то ты была просто трусихой и делала все не так.
— Разумеется, это было ужасно. А теперь я отнесу кофе! Китти, милая, возьми другой поднос, только осторожно, этот графин я получила в подарок от класса после окончания школы, помнишь? Графин выбирала Нора.
— Охотно верю, — сказала Китти. — Знаешь, что сказал однажды мой дядя об одном на редкость уродливом графине? Подожди, не торопись, не уходи! Простишь ли ты меня, если я скажу что-то гадкое о Норе? Это ведь не испортит твой званый вечер?
— А это необходимо?
— Да, так мне кажется.
— Ну тогда скажи, господи! — воскликнула Ева и понесла кофе; она очень устала.
— Мне без коньяка, — попросила Памела, — я возьму ликер.
— Он гораздо крепче, — объяснила Китти, — ты ничего не понимаешь в спиртном. Но посмотрите на этот роскошный графин! Это Нора выбирала его, не кто-нибудь другой. Сорок лет тому назад, и его до сих нор не разбили. Нора! Хочешь знать, что мой дядя сказал об одном стеклянном графине? На семейном празднике. Он сказал: «Вы когда-нибудь видели петуха, который мочился бы в стеклянный графин?»
— Но боже мой, — воскликнула Памела, — что он хотел этим сказать?
— Он хотел их шокировать! — любезно объяснила Нора. — Ему, очевидно, нужна была разрядка, надо было дать выход своим чувствам. Но, Китти, милая, кого теперь может шокировать такое ребячество? Сколько ему было лет, твоему дяде?
— Девяносто два!
«Сейчас она опять заплачет, — подумала Ева, — и как мне отправить их по домам…»
— Кстати, о смерти, — быстро выпалила Анн-Мари, — вы заметили, что теперь пишут в газетах: о чем мечтают все эти, у кого птички, и пальмы по углам, и все такое…
— Они прикидываются, — сказала Эдит. — И какое нам дело до этого?
Поднялся ветер, и когда в комнате стемнело, они заметили, что за окном вьюга и снег бьет в стекло. Кто-то сказал, что будет трудно вызвать такси и не стоит ли поторопиться, и внезапно все стало как обычно.
— Нам надо два такси, — решила Нора, а Ева сказала, что она, пожалуй, была бы не против легкого ужина. Все встали и начали искать свои сумки, очки и сигареты.
Нора, тяжело поднявшись с кресла-качалки, сказала:
— Мы что-то засиделись, пора уходить. Ева, вечер был прекрасный! Китти, вот твоя сумка.
Китти ответила:
— Я сама знаю, где моя сумка! Не распоряжайся! Хочешь услышать еще кое-что о моем дяде? Знаешь, что он говорил? Делайте то, что вы делаете, и не заботьтесь об окружающих, ложитесь в кровать в сапогах и вышвырните ночные горшки в окно!
— Почему бы и нет, — задумчиво сказала Нора. Какое-то время она разглядывала Китти, а потом продолжила: — Вы все попрощались и ничего не забыли? Ева, ты можешь вызвать такси? Попроси два, и пусть подъедут к самым воротам, очень скользко.
Ева стояла, держа трубку возле уха, и ждала, когда ее соединят с центральной станцией такси. Но слышались только гудки. Протянув руку, она привлекла Нору ближе, так что они обе ждали сигнала.
— Китти! — позвала через плечо Нора. — Будь добра, скажи мне только одно: что ты написала на том листке? Хоть это и не по правилам.
— Пожалуйста! — ответила Китти. — «Продолжать жить как обычно».
— Пять с плюсом! — воскликнула Нора.
Ева повторила:
— Сколько нас, три, четыре, шесть… так, два автомобиля, и сможете ли вы подъехать к воротам?
Они попрощались друг с другом в прихожей, попрощались с нежностью, которая была искренней, хотя и ни к чему не обязывала.
Туве Янссон
Пиратский ром
Тем летом Юнна и Мари оставались на острове до сентября. Каждый раз, когда они готовы были перебраться в город, наступало ненастье, и им приходилось снова распаковывать вещи, а когда погода устанавливалась, они думали, почему бы не остаться еще ненадолго. А потом ветер начинал дуть с какой-нибудь другой стороны…
Каждую осень о старых фрёкен беспокоились и говорили, что они, наверное, здесь в последний раз…
Однажды вечером ветер подул с востока, а восточный ветер хуже всего, поскольку лодка была слишком тяжелой, чтоб вытащить ее на берег, и приходилось оставлять ее на сваях. Шхера напоминала по форме атолл с впадиной посредине, и когда море подступало с востока, через прибрежные горы низвергались целые водопады, стекая вниз по впадинам. С другой стороны, заливая водой остров, вторгались встречные волны, и в узкой полосе прибоя лодке «Виктория» приходилось изо всех сил бороться и биться среди натянутых тросов. Каждый год Юнна проверяла лини и добавляла новые звенья к якорной цепи. Если сила ветра превышала норму, ставились новые, резервные тросы. Фрёкен молча стояли на берегу, смотрели на пляшущую лодку и возвращались обратно в дом.
Тем поздним вечером случилось нечто необычное, к ним явился посетитель. Он просто вошел, не произнося ни слова, в комнату. Он был очень молод и худ, но вид имел довольно грозный.
— Закрой дверь. — сказала Юнна. — Куда ты поставил лодку?
Он сделал неопределенный жест рукой и опустился на пол, обхватив руками голову.
— Ты вытащил ее?
Он не ответил. Юнна и Мари, взяв карманные фонарики, спустились вниз, к берегу, чтобы посмотреть. Б воде лежала байдарка и билась о прибрежные камни. Старые фрёкен подняли ее повыше.
Когда они вернулись, их гость уже разложил свою мокрую одежду по всему полу и стоял, завернувшись в одеяло, у плиты.
— Так вот! — сказала Юнна. — Еще немного, и байдарка пошла бы ко дну. Ты что, ничуть не дорожишь своей лодкой?
— Извините! — сказал он. — Я, быть может, явился немного поздновато… Леннарт Огрен. Из Лувисы[31].
— Мари из Хельсингфорса! — представилась Мари. — Ты не слышал сводку погоды? — Она достала носки, куртку и брюки. — Леннарт, — сказала она, — ты можешь переодеться в прихожей.