Путешествие налегке (ЛП)

Постепенно дядя добрался до дома и уснул. Он не увидел, как палаточная сауна уплыла на рассвете, упорхнула прочь, словно трепещущая летучая мышь, не увидел, как сильные ноги моста не устояли, накренились и треснули, как волны швыряли обломки, как разъяренное море унесло их прочь.

Когда снесло последнюю опору моста, ущелье превратилось в темный бушующий поток.

Несколько бревен застряло в расселине на другой стороне шхеры, где их разбило в щепки, остальная часть моста поплыла в море, должно быть, ее прибило к какому-нибудь берегу, где ее отыскали и употребили на сваи или на сооружение лодочной пристани, все нашло то или иное применение.

Родственники оплатили постройку нового моста через ущелье, но дядя новый мост категорически не одобрил. Это был не настоящий мост, он походил на железнодорожный виадук, покрытые лаком мостки для стирки белья. Старый мост был седой от солнца и соленой воды, одного цвета с камнями, он вписывался в пейзаж и составлял одно целое со шхерой. Но дядя не сказал ничего, ведь все остальные так гордились новым мостом.

Луг не мог оправиться после страшной штормовой ночи, но дядя знал, что к следующему июлю он будет таким же прекрасным, как прежде. И они вместе боролись с морем.

Однажды дядя обнаружил, что приготовленные для печки дрова — серые и утыканные гвоздями, он узнан в них обломки бревен старого моста. Он выбрал подходящие поленья, подобрал нужный инструмент и медленно, старательно стал делать точную копию старого моста.

Когда дядя снова пришел в оранжерею, Юсефсон отложил книгу и сказал:

— А, это ты, Вестерберг, старый гедонист, хорошо, что ты вернулся. Как видишь, я продолжаю искать хоть какую-нибудь логику, которую можно употребить с пользой. Однако, как и прежде, ничего найти не могу.

Он подвинулся, освобождая место для дяди, и продолжал читать. Дядя уселся в свой уголок, слева; приятно было вернуться домой. Он захватил с собой модель моста, но не решался показать его Юсефсону. «Может, стоит подождать, не рассказывать ему сейчас про луг и шторм», — думал он. Дядя сидел и смотрел на прекрасный пруд с кувшинками, который, как ему казалось, выглядел теперь иначе. Он закрыл глаза и попробовал вглядеться куда-то вдаль; и снова очутился в объятиях темного противостояния воды и мягких колышущихся луговых трав.

Они оба продолжали приходить в оранжерею, хотя и не так часто, как прежде. Смотритель, карауливший за пушистым кустом с вязанием, ушел на пенсию. Новый, не знакомый им смотритель сидел за столом у ворот. Время от времени он ходил вокруг пруда с кувшинками, заложив руки за спину, топая безо всякого уважения мимо их скамейки.

Юсефсона вполне устраивало сидеть молча, лишь изредка обмениваясь словом с приятелем, вытягивать ноги, время от времени комментировать какую-нибудь строчку в книге. Каждый раз молчаливые паузы становились все длиннее, что причиняло дяде беспокойство и досаду, каждый день он приносил с собой модель моста, но показать его и рассказать про ночной шторм становилось все труднее. Ночь, когда он обнимал луг, все больше отдалялась от него, и Юсефсон ничем не мог ему помочь.

А однажды, когда они, как обычно, сидели в оранжерее, над городом разразилась сильная гроза. Дневной свет померк, по стеклянному куполу забарабанил дождь; сверкала молния, гремел гром, а Юсефсон держал книгу близко к носу, с трудом различая буквы. Сильный порыв ветра распахнул двери оранжереи, стекла задребезжали, а по пруду с кувшинками заходили волны, хоть и маленькие, но все же волны. Дядя поднялся, пошел прямо к бассейну и вошел в него. Он побрел по воде, расталкивая листья и цветы, нимало не смущаясь. Потом он вдруг обернулся и крикнул:

— Юсефсон! Видишь, что я делаю?

— Прекрасно, — ответил Юсефсон и отложил книгу. — Продолжай в том же духе. Это весьма взбадривает.

Потом они сидели на скамье до самого закрытия, непогода утихла, и смотритель успокоился. Дядя рассказал про луг, и рассказ удался превосходно. Юсефсон умел слушать лучше, чем можно было от него ожидать. Дядя показал ему модель моста. Юсефсон взглянул на нее и сказал:

— Да, да, я понимаю идею луга. Созерцать, восхищаться, ощущать и тому подобное. И идею моста. Построить мост, который никуда не ведет.

— Никакой идеи здесь нет, — сердито ответил дядя. — Мост — он и есть мост. Ты опять пытаешься вложить какой-то особый смысл в самую очевидную вещь. Вовсе не важно, где он начинается и куда ведет, по нему ходят, и в этом все дело.

Смотритель подошел и спросил дядю, не пора ли ему идти домой, если он не хочет простудиться.

— Мы беседуем, — ответил дядя. — Скажи, Юсефсон, ты пришел к какому-нибудь выводу, нашел что-то важное в этих книгах?

— Кое-что нашел, — ответил Юсефсон и улыбнулся. — На это нужно время, но это я знал с самого начала. Похоже, мы не сможем убедить друг друга. Но нужно ли это, собственно говоря?

— Нет, — ответил дядя. — Хочется лишь, чтобы кто-то знал что-либо и понял.

— Могу себе представить, — изрек Юсефсон. — Мне понравилось то, что ты рассказал про луг.

— Да, — согласился дядя, — мне кажется, я описал это довольно красочно.

Они поднялись одновременно и вышли, распахнув ветру двери оранжереи. Коротко распрощавшись, они отправились каждый к себе домой.

Shopping[46]

Время было пять часов утра. По-прежнему стояла пасмурная погода. И ужасная вонь, казалось, становилась все сильнее и сильнее. Эмили шла обычным путем — вниз по улице Робертсгатан к продуктовому магазину Блума, осколки стекла хрустели под подошвами ее башмаков, и она решила, что каждый день будет разнашивать их, чтобы было удобнее ходить. Только бы ей выкроить время для этих вечных закупок. У них был довольно большой запас консервов в кухне, но в такие времена никогда не знаешь, подумала Эмили. Перед магазином Блума, просто на удивление, оставалось еще большое зеркало; Эмили на минутку остановилась и поправила волосы. Собственно говоря, никто теперь не мог бы больше утверждать, что она толстая, скорее полная, пышная, как говаривал Криссе. Плащ на ней сидел гораздо лучше. Он был зеленый, и подходил по цвету ее хозяйственным сумкам. Эмили взобралась на высокую груду кирпича вперемешку с песком и строительным раствором и шагнула дальше через окно. Тут были протухшие съестные припасы, которые скверно пахли. Она тотчас заметила: они снова побывали здесь, полки были почти пустые. Квашеная капуста не привлекла их внимания, и она набила оставшимися банками обе сумки, забрала последние пачки стеариновых свечей и — мимоходом — новую щетку для мытья посуды и шампунь. Сок закончился, так что теперь Криссе придется сказать, чего он хотел бы от речной воды… Можно было пойти к Лундгрену и посмотреть в том магазине, но идти туда довольно далеко. В другой раз… Чтобы, во всяком случае, хорошенько использовать утро, Эмили заглянула в «Шестерку», оставила сумки на нижнем этаже и поднялась выше этажом к Эрикссону. Дальше было не пройти. Очень удачно, что Эрикссоны оставили дверь открытой, когда покидали свой дом. Эмили знала, что здесь брать больше нечего; она побывала тут уже давным-давно, но уютно было посидеть и дать отдых ногам на красивом диване в общей комнате. Хотя диван больше не был красив — весь в пятнах и изрезан ножом, это сделали они, другие. Как бы там ни было, Эмили пришла первой. И она испытывала такое великое почтение к красоте этих спокойных комнат, что ничего не взяла с собой отсюда, кроме еды. Позднее, когда все было уничтожено и изгажено, она спасала то одно, то другое, чтобы украсить кухню у себя дома и порадовать Криссе. На этот раз она взяла с собой стенные часы в стиле рококо, они остановились в пять часов — время ее шопинга. Ничего другого в доме не было, то было хорошее, надежное время.

Эмили отправилась домой, она думала, сможет ли Криссе есть кислую капусту, особенно теперь, когда желудок его стал так чувствителен. Примерно на полпути Эмили поставила на землю тяжелые сумки, взгляд ее витал над изменившимся ландшафтом в том уменьшившемся пригороде, где она жила, в самом деле почти все изменилось. По другую сторону реки вообще ничего не узнать. Странно, что деревья в парке еще не распустились.