Страница 7 из 8
— Полагаю, теперь их здесь совсем не осталось? — спросил мистер Пурвис. Я-то рассказал ему только об острове и пустых домах. Можете себе представить, до чего я хотел узнать, что ответит на это мистер Кирконторни.
— Кто-то, должно быть, остался, — сказал мистер Кирконторни. — Но у нас теперь нет с ними никаких общих дел. Опять же, из-за политики. Как вам известно, когда-то Финляндия была русской колонией, и нам это не нравилось, хотя лично против русских большинство из нас ничего не имеет. А с тех пор у нас случилась ещё гражданская война. Мы голодали, а они пытались насадить здесь большевизм — и преуспели бы, если бы нам не помогли немцы. Сегодня большинство из нас и слышать ничего не хочет о русских. Считается, что их дома приносят несчастье. К ним стараются не подходить слишком близко, а тех, кто не держится этого правила, у нас не очень-то любят.
— Кто сейчас владеет домами? — спросил мистер Пурвис.
— По правде говоря, я не знаю. Я бы сказал, что сейчас это вопрос международного права. Никто так и не купил их у русских: во-первых, потому, что это не считалось правильным; во-вторых, потому, что русских, у которых их можно было бы купить, не осталось. Ну, это всем известно.
— Есть над чем задуматься, — сказал мистер Пурвис.
— Вот и ещё одна причина, почему наши люди считают, что эти дома приносят несчастье.
— Ничего удивительного, — сказал мистер Пурвис.
— Miehen on mela kädessä, jumala venettä viepi, — сказал мистер Кирконторни. Это финская пословица, которая означает: «Весло держит человек, а лодку правит Бог». Я не однажды слышал её по пути домой, когда мы, наслаждаясь бездельем, посетили несколько финских посёлков.
Больше они об этом не говорили, и вскоре мы с мистером Пурвисом снова отправились топтать город на самое пекло: много ели, много пили, много потели, кое-как объяснялись с жильцами — и я даже не говорю о карте, которую мистер Пурвис по-прежнему не выпускал из рук. Думается мне, именно в тот день мы и нашли то самое место, которое мистер Пурвис порекомендовал мистеру Данцигеру, и которое привело нашего клиента в такой восторг. Пожалуй, так оно и было, потому что к концу дня мистер Пурвис до того изнемог, что не отпускал меня ни на шаг, посылая то за официантом, то за горничной. Да, четвёртый день был в этом отношении гораздо проще, но в тот наш вечер, третий по счёту, я так и не смог выбраться из отеля. Когда мистеру Пурвису ничего не нужно было от гостиничных служащих — а в общении с ними он всякий раз назначал меня посредником, — тогда он диктовал мне заметки о домах, которые мы посетили, и отмачивал ноги в тазу. Таз был как раз такого размера, чтобы вода в нём не успела остынуть; но я всё равно был вынужден каждые пять минут подливать в него кипятку и подсыпать, по совету гостиницы, какую-то чуднýю соль, в поисках которой мне пришлось прочесать полгорода. Мистер Пурвис постоянно менял своё мнение о заметках и, в частности, о том, что именно подобает услышать мистеру Данцигеру. Мистер Пурвис всегда говорил: то, как вы представляете дела клиенту, значит не меньше, а иногда и больше, чем сами эти дела; и тут он, конечно, был прав. В том, что касалось гостиницы, он был путешественником старой закалки: знал все права и за свои деньги ожидал получить сполна. В общем, тем вечером дел у меня было по горло. Никто и не обещал, что я буду путешествовать в своё удовольствие.
На другой день, как я уже сказал, всё было куда как менее серьёзно. Если бы нам случилось набрести на Виндзорский замок, который сдавали бы за безделицу, я сомневаюсь, что мистер Данцигер услышал бы о нём хоть слово. В правилах мистера Пурвиса было твёрдо знать, чего хочешь, и к тому времени он уже наверняка это знал. В какой-то момент, в разгар жаркого дня, он даже предложил мне отвести его к острову и показать дома — только чтобы развеяться и охолодиться на озёрном ветерке. Но путь туда был неблизкий, и после того, как я рассказал ему об опасном переходе, мистер Пурвис сделал выбор в пользу короткой пароходной прогулки. Мы доплыли до крохотной деревушки на берегу озера, укрывшейся среди хвойных деревьев и красных скал, и там, в каменной часовенке, увидели финскую свадьбу: молодожёнов в народных костюмах и здание церкви, тёмное, как пещера, и озарённое пламенем множества свечей. Мы наблюдали за венчанием со стороны, через западные врата, которые в тот солнечный день стояли открытыми, хотя солнце едва проникало внутрь. Я заметил пастора за алтарной решёткой, и он был ничуть не похож на чёрные фигуры с моего острова. Это меня удивило, но мистеру Пурвису я, конечно, ничего не сказал.
Когда мы вернулись, он с благодушным видом предложил мне ещё разок прогуляться, пока он отдыхает. «Молодым бываешь только раз», — сказал он, как будто бы я с ним спорил. Как и два вечера назад, мы договорились, что позже я навещу его.
Разумеется, я тут же отправился ещё раз взглянуть на мой остров. Мистер Кирконторни сказал, что местные жители не одобрили бы такой поступок, но мне едва ли стоило об этом беспокоиться, я ведь не жил в Унилинне или даже в Финляндии. Остров всё ещё пугал меня, но я предполагал, что повторный визит поможет кое-что прояснить, а рассказ мистера Кирконторни позволит взглянуть на это место по-новому и добавить пару необычных пунктов к моему скудному объёму знаний. Как бы то ни было, получив такую возможность, я просто не мог ей не воспользоваться. Оставалось только надеяться, что мне не придётся встретиться с одним из тех чёрных священников. Я, конечно, понимал, что для России они были делом вполне обычным, и думать о них было теперь не так уж и страшно, и всё-таки никаких тёплых чувств я к ним не испытывал.
Ещё я понял, что странная надпись на подаренной мне медали должна быть русской. Это была всего лишь догадка, потому что до той поры я даже не знал, что русские пользуются другим алфавитом. Помню, я достал медаль из кармана и разглядывал её, спускаясь по пустой улице к северному берегу. Очевидно, людям не нравилось жить даже там, откуда был виден остров. Эта мысль не слишком меня обнадёжила. Она отличалась от той, что пришла мне в голову на острове, если вы помните.
Не могу сказать, что в этот раз переход через мост был чем-либо примечателен. Я просто шёл себе осторожно и смотрел под ноги. Время было не такое позднее, как в мой прошлый визит, и туман только-только начал сгущаться. Остров с его огромными деревьями и причудливыми домами, видневшимися то тут, то там, казался удивительно красивым. Облупившаяся краска на стенах была не заметна с моста. Пожалуй, потускневшие цвета даже добавляли домам очарования, как это часто бывает на расстоянии.
Я задумал пройти по южной тропе, где видел застолья и тех немногих русских, которые, по словами мистера Кирконторни, ещё оставались в Финляндии. Меня совсем не прельщали большие дома на холме, тем более что увидеть я хотел не дома, а самих русских. Похоже, я был единственным человеком, питавшим к ним симпатию.
Стоило мне ступить на тропу, как меня всего охватила огромная, неизбывная тоска. Это было совсем не то чувство, к которому я привык — только не в том возрасте. Конечно, я теперь больше знал о домах и уже не мог относиться к ним как к обычной пустующей недвижимости. Да ведь и пустующая недвижимость сама по себе — не очень-то радостное зрелище. Я старался доказать себе, что на меня так повлияла эта печальная история о русских, хотя нам с мистером Пурвисом и пришлось домысливать её подробности — в то время я знал о них не больше, чем любой английский мальчишка.
Но что бы я себе ни говорил, с каждым шагом мне становилось только хуже. Как будто передо мной всё шире и шире разверзалась какая-то огромная яма, о которой я минуту назад ничего не знал; как будто целый мир теперь проваливался в неё всё глубже и глубже, так что вскоре мне предстояло остаться совсем одному — как на Северном полюсе, как на луне, — так что и позвать будет некого. Вы скажете, что сейчас это звучит слишком надуманно — спустя столько-то лет! — но именно так я себя и чувствовал. Меня охватило ощущение абсолютной отрезанности от мира и, что ещё хуже, беспомощности; а от того, что на первый взгляд всё это было полной ерундой — ведь я в любую минуту мог развернуться и вприпрыжку одолеть мост — мне становилось только горше. Я чувствовал, что этому должно найтись какое-то объяснение, что-то, чего я пока не знал. Как бы то ни было, я исполнился решимости не бросаться наутёк лишь потому, что мне вдруг взгрустнулось.