Убийство Адама Пенхаллоу

– Прогнать Лавди? Ни за что! Она единственная, кто в этом доме обо мне заботится!

– А тетя Клара считает, что она двуличная.

– И слышать не хочу, что там считает Клара. Она злобная старуха и ненавидит Лавди…

– Все так утверждают. Барт опять взялся за старое. Разве можно в доме держать хорошеньких служанок?

– Лавди Тревизин порядочная девушка, и не смей говорить о ней гадости!

– Юджин полагает, она хочет окрутить Барта.

В голубых глазах Фейт мелькнул испуг.

– Барт никогда…

– Да, со своими прежними пассиями он о женитьбе и не помышлял, но на сей раз, похоже, влип. Конрад уже сам не свой от ревности. Неужели вы не замечаете? Юджин говорит…

– Не желаю знать, что там говорит твой Юджин! Он интриган, и я не верю ни одному его слову!

Любая критика в адрес Юджина моментально выводила Вивьен из себя. Бросив сигарету в камин, она поднялась и холодно произнесла:

– Можете не верить, но если у вас есть хоть капля здравого смысла, немедленно избавляйтесь от этой девчонки. Не знаю, собирается ли Барт жениться, мне на него наплевать, но, если узнает Пенхаллоу, вы пожалеете, что не послушали меня.

– Не верю! – воскликнула Фейт, едва сдерживая слезы.

Открыв дверь, Вивьен бросила с порога:

– Вы просто боитесь поверить! Как же я от вас устала.

Когда она ушла, Фейт еще с полчаса лежала в постели, сокрушаясь по поводу бессердечности Вивьен. Та вечно пытается ее расстроить и совершенно не щадит нервы, тем более сейчас, когда она разбита после бессонной ночи. Фейт всегда избегала неприятных новостей, страшась их неизбежных последствий. С Лавди она расставаться не собиралась и не допускала и мысли, что слова Вивьен могут оказаться правдой.

Был уже одиннадцатый час, когда Фейт наконец поднялась и стала одеваться. К счастью для нее и всех остальных домочадцев, хозяйство в Тревеллине вела Сибилла Лэннер. Так уж повелось после смерти Рейчел. Попытка Фейт взять бразды правления в свои руки не увенчалась успехом, и вовсе не потому, что этому противилась Сибилла. Просто Фейт не имела ни малейшего представления, как кормить столь многочисленное семейство, и была не в состоянии запомнить привычки и вкусы домашних. А добродушная, безалаберная и расточительная Сибилла, которая все делала в последний момент и вечно посылала горничных в деревню за хлебом или содой для выпечки, никогда не забывала, что мистер Рэймонд не ест патоку, Конрад любит яичницу, поджаренную с обеих сторон, а хозяин не притронется к булочкам, если к ним не подадут заварного крема, как было принято в прежние времена. Когда тетка Фейт, у которой она воспитывалась, навестила ее в Тревеллине, то, ужаснувшись экстравагантности Сибиллы, попыталась приучить ее к более рациональному ведению хозяйства. Однако результата это не возымело. Сибилла со свойственной ей учтивостью выслушала наставления, согласилась с ними, но привычек своих не изменила, и в кухне все осталось по-прежнему.

Фейт вышла из спальни в одиннадцать часов, и к этому времени все уже разошлись. Горничные заправляли кровати, опорожняли горшки и поднимали пыль швабрами. Никто за ними не присматривал, они не торопились и весело болтали. Наткнувшись на толстушку со щеткой и совком, выходящую из комнаты Рэймонда, Фейт сухо заметила, что спальни следовало убрать еще час назад. Девушка возражать не стала и с добродушной улыбкой сообщила, что «сегодня они чуток запоздали». Впрочем, запаздывали они постоянно. Спускаясь по широкой дубовой лестнице, Фейт с раздражением подумала, что с горничными надо быть построже. Однако она тут же нашла себе оправдание, мол, у нее нет ни сил, ни здоровья, чтобы обуздать неотесанных деревенских девиц.

Лестница вела в центральный холл, бесформенное помещение с низким потолком и множеством дверей, от которого ответвлялись длинные коридоры. Напротив лестницы, над большим камином, висел портрет Рейчел. В центре холла стоял складной стол, а на нем ваза с цветами. Еще там было несколько стульев времен короля Якова с высокими резными спинками и вытертыми сиденьями, выцветший персидский ковер, старинный дубовый сундук; потемневшее медное ведерко для угля, два кресла с полукруглой спинкой и этажерка, где валялись старые газеты и журналы, садовые ножницы, мотки бечевки и прочий хлам. В углу стоял большой кувшин с павлиньими перьями, а под одним из окон громоздился неуклюжий письменный стол. Стены украшали пейзажи в тяжелых золоченых рамах, лисьи и оленьи головы, две металлические грелки, стеклянная витрина с чучелом выдры и дубовая вешалка с крючками, на которых висели охотничьи хлысты.

Стояла поздняя весна, и из открытой готической двери тянуло холодком. Фейт зябко повела плечами и прошла в Желтую гостиную. Она решила, что ее золовка, как обычно, копается в своих папоротниках или катается по пустым аллеям в повозке, запряженной костлявой кобылой, с которой, как считала Фейт, они были удивительно похожи. Она поискала утреннюю газету и, не найдя, отправилась в столовую, надеясь обнаружить ее там. Когда Фейт вернулась в холл с газетой в руках, из широкого коридора, ведущего в западную часть дома, вышел Рубен и сообщил ей не слишком приятную новость:

– Хозяин хочет вас видеть, мадам.

– Я как раз к нему собиралась.

Фейт всегда тщательно скрывала от слуг, что испытывает страх перед мужем. Теперь же, когда он был прикован к постели, страх этот перерос прямо-таки в суеверный ужас.

– Лавди сказала, что он неважно себя чувствует.

– Я знал, что этим кончится, когда он попросил Сибиллу испечь ему пирог с сардинами, – мрачно заявил Рубен. – Он всегда был вреден для его желудка.

Фейт содрогнулась от воспоминаний. Накануне Пенхаллоу вдруг потребовал давно забытое в Корнуолле кулинарное чудо. Возмутился, что в Тревеллине никогда не подают пирог с сардинами, и вспомнил, как замечательно его пекли в доме бабки. Потом стал распекать молодежь за невнимание к обычаям отцов, закончив тем, что послал за Сибиллой и распорядился испечь пирог к ужину. Пусть все знают, что такое настоящая корнуоллская еда! Вечером Пенхаллоу приехал на инвалидном кресле в столовую, чтобы председательствовать за столом и собственноручно угощать пирогом домочадцев. Перед ним поставили блюдо с горой печеного теста, из него торчали головы многочисленных сардин. Фейт сразу затошнило, но она смалодушничала и заставила себя проглотить пару кусков. И только у Вивьен хватило духа, чтобы отказаться есть «эту дрянь».

В душе Фейт была довольна, что Бог наказал ее мужа несварением желудка. Это давало надежду, что повторения не последует.

Словно прочитав ее мысли, Рубен продолжил:

– Но он и слушать не хочет, что это из-за пирога. И ничем его не убедишь, хоть тресни. Такой уж у него характер.

Фейт считала ниже своего достоинства обсуждать с прислугой мужа, поэтому промолчала и, положив газету на стол, направилась в западное крыло. Коридор с маленькими окошками, прорубленными в толстой каменной стене, привел ее в другой холл, откуда можно было выйти в сад. Там же находилась двустворчатая дверь в комнату, которая задумывалась как танцевальный зал, но уже много лет служила Пенхаллоу спальней.

Взявшись за ручку, Фейт на мгновение застыла, прислушиваясь. За дверью было тихо, и, глубоко втянув воздух, словно перед прыжком в воду, она повернула ручку и вошла.

Глава 3

Комната, в которой очутилась Фейт, занимала все западное крыло дома и выходила окнами на две стороны – с фасада открывался вид на аллею, ведущую к главным воротам, а с противоположной стороны виднелся сад, огороженный увитой плющом стеной. Это крыло пристроили к основному зданию в семнадцатом веке, поэтому спальня Пенхаллоу была обшита деревянными панелями и изобиловала лепными украшениями. В огромном резном камине, полку которого поддерживали две кариатиды, пылали поленья, лежавшие на огромной куче золы. Высокий узорчатый потолок потрескался и почернел от дыма, вырывавшегося из камина при порывах ветра. Темные панели придавали комнате сумрачный вид, от него не спасали даже два ряда окон. Однако любого, кто сюда входил, прежде всего поражала многоцветная пестрота обстановки.