Страница 5 из 16
Глава 2
Фейт Пенхаллоу предпочитала завтракать в постели, однако не по причине слабого здоровья, а из-за Клары, которая имела обыкновение садиться во главе стола, где стояли чашки. Сама Фейт не стремилась наливать чай и кофе своей многочисленной родне, но, как многие слабовольные натуры, ревностно относилась к своему положению и не хотела ронять достоинство, появляясь за столом, где место хозяйки узурпировала Клара. Несколько раз Фейт пыталась намекнуть, что во главе стола должна сидеть хозяйка дома, но делала это столь нерешительно, что ее золовка не поняла намеков. Поэтому Клара, занявшая это место сразу после возвращения под отчий кров, сохранила его за собой, а Фейт, не желая признавать себя побежденной, спускалась вниз только после завтрака.
Прошло двадцать лет с тех пор, как Фейт Клэй Формби, романтическая девятнадцатилетняя девица, была сражена наповал Адамом Пенхаллоу, высоким интересным брюнетом на двадцать два года старше ее, и покинула дом своей тетки, чтобы выйти за него замуж. Тогда она была просто красавицей – огромные голубые глаза, светлые локоны и очаровательный нежный ротик. А Пенхаллоу возраст только придавал импозантности. Он знал, как производить впечатление на молодых девиц, и его репутация повесы придавала ему лишний шарм. Фейт была польщена его вниманием и рисовала себе картины счастливого будущего: она хозяйка прекрасного замка в Корнуолле, исправившийся муж боготворит ее, приемные дети обожают. Она будет очень добра к бедным сироткам. Конечно, поначалу они встретят мачеху неприветливо, но она будет само терпение и чуткость, и не пройдет и нескольких месяцев, как они полюбят ее и станут соперничать за внимание Фейт.
С первого взгляда Тревеллин даже превзошел ее ожидания. Огромный дом эпохи Тюдоров с голландскими фронтонами, высокими трубами и многостворчатыми окнами исторг из груди Фейт восторженный возглас. Она увидела его в летние сумерки, в окружении изумрудных пастбищ, когда серые стены чуть розовели в закатных лучах. В саду пестрели цветы, тяжелые дубовые двери были гостеприимно распахнуты, открывая вид на черные от времени полы, покосившийся раздвижной стол и металлическую грелку, висящую на отделанной панелями стене. За домом, в отдалении, неторопливо несла свои воды река Мур. В воздухе витал острый запах влажного торфа. Да, все было так, как она представляла! Правда, позднее Фейт обнаружила, что бесчисленные комнаты особняка запущены и нуждаются в ремонте, ковры и шторы вытерлись и выцвели, прекрасная старинная мебель соседствует с грубыми поделками местных столяров, а чтобы содержать такой дом в порядке, требуется целая армия слуг. Однако это ее не смутило, и она решила, что все здесь изменит.
Но с отпрысками Пенхаллоу Фейт потерпела неудачу. При первом же взгляде на эту ораву, выстроенную в боевую шеренгу для приветствия, ее иллюзии поблекли. Она с ужасом заметила, что со старшим пасынком они ровесники, и он гораздо увереннее в себе. Разве Пенхаллоу говорил ей, что Рэймонду уже девятнадцать? Этого Фейт не помнила. Возможно, и сказал, но она относилась к тому типу женщин, которые пропускают мимо ушей все, что не укладывается в их идеалистическое представление о мире.
Итак, перед ней стояли все семеро: Рэймонд, хмурый и молчаливый; Ингрэм, обогнавший его в росте, с резкими грубоватыми манерами; пятнадцатилетний Юджин, худосочная копия Ингрэма, но с более живым лицом и не по годам острый на язык; Чармин, пятью годами моложе Юджина, такая же чернобровая и дерзкая, как и остальные; восьмилетний Обри, казавшийся утонченнее других, что, впрочем, было весьма обманчиво; и, наконец, близнецы, упрямые и неприветливые пятилетние мальчишки, которые при попытке их обнять моментально спрятались за спины старших братьев.
Впрочем, никакой враждебности к своей мачехе они не выказывали. Похоже, их не огорчало, что Фейт заняла место матери. Вскоре она поняла, что они настолько привыкли к многочисленным любовницам Пенхаллоу, что принимали как должное любую появившуюся в доме женщину. Ее поразила ужасная догадка – они восприняли ее как очередную пассию Пенхаллоу, нечто неизбежное, однако совершенно для них постороннее. Фейт воображала, будто они страдают без материнской ласки, ей и в голову не приходило, что она им ни к чему: они ненавидели любые сантименты, вечно попадали в какие-то истории, скандализируя округу и вызывая гнев отца, и обожали носиться верхом, отчаянно нахлестывая лошадей, один вид которых приводил ее в ужас.
Фейт так и не представился случай проявить материнскую заботу. Как можно по-матерински относиться к своему ровеснику? Или к подросткам, презирающим всякие нежности? Или к диковатой девчонке, которая с презрительной миной спасла Фейт от стада агрессивно настроенных быков и считала ее дурочкой, потому что та назвала кобылу «милой лошадкой». Что касалось Обри и близнецов, то они находились на попечении Марты, и все их симпатии доставались ей. В общем, любая попытка сближения была обречена на провал – Фейт в этом доме терпели, и только. Женитьба Пенхаллоу не вызвала в его чадах ни малейшего интереса.
Она предприняла отчаянные попытки вписаться в семейство и даже стала ездить верхом под руководством не знающего жалости Пенхаллоу. Проводила в седле долгие мучительные часы, но так и не сумела совладать ни с одной лошадью, кроме медлительной пожилой кобылы, которая уже никуда не торопилась. Пенхаллоу громко хохотал над ее промахами, а Фейт, рыдая, недоумевала, зачем она вышла замуж за этого человека, но чаще – почему он женился именно на ней. Ей было невдомек, что Пенхаллоу жил, повинуясь лишь порывам, не привык ограничивать свои вожделения и никогда не задумывался о последствиях. Он хотел обладать Фейт, но поскольку заполучить ее он мог только женившись, то связал себя узами брака, положившись на волю провидения, а может, и вовсе ни о чем не заботясь.
Фейт никогда не понимала мужа, и хотя порой ее пугала его невоздержанность в постели, она была слишком молода и неопытна, чтобы осознать, что связала свою жизнь с распутником, который никогда не будет ей верен. И жестокая реальность вскоре открыла ей глаза. Когда она впервые узнала, что у мужа есть любовница, ее обиде и отчаянию не было границ. Но к тому времени Фейт была уже беременна, и только это удержало ее от развода. После рождения сына Клэя об уходе она больше не помышляла. А любовь к Пенхаллоу исчезла без следа. Во время беременности ее постоянно тошнило, Фейт стала нервной и раздражительной. Не перестав питать иллюзий, почерпнутых из романов, она воображала, будто Пенхаллоу окружит ее нежным вниманием, станет волноваться и ежедневно навещать, умоляя заботиться о своем здоровье, а уж во время родов непременно будет нервно ходить под дверью, переживая за нее и их будущего ребенка. Но Рейчел Оттери, первая жена Пенхаллоу, рожала детей без всякой суеты и переживаний, не переставая ездить верхом чуть ли не до самых родов и относясь к этому событию столь же спокойно, как к удалению больного зуба. Поэтому Пенхаллоу не слишком сочувствовал Фейт со всеми ее страхами и нервозностью, расценивая ее положение как несварение желудка. Фейт, считавшая простейшие функции человеческого организма не совсем приличными и могущими упоминаться лишь иносказательно, называвшая сук «девочками» и собиравшаяся сообщить близнецам, что аист принес им чудесного маленького братика, была в отчаянии от черствости мужа, и сердце ее сжималось от боли. В тот день, когда Пенхаллоу радостно сообщил викарию, что его жена «понесла», она поняла, что вышла замуж за животное, и навсегда распрощалась со своими девическими мечтами.
Клэй родился в четыре часа дождливого осеннего дня. Пенхаллоу находился в это время на охоте. Он зашел к Фейт только в семь, весь забрызганный грязью и пахнущий конюшней, кожей и виски.
– Ну, моя девочка, как у нас дела? Уже оклемалась? А где же малыш Пенхаллоу? Ну-ка, посмотрим на этого шельмеца!
Но Клэй ему не очень понравился. Посмотрев на морщинистое личико, чуть видное из-под муслина и голубых лент, он, привыкший, что Рейчел дарила ему крепких и буйных младенцев, недовольно пробурчал: