Страница 19 из 22
Большая великанша — не та, не добрая, а другая, поменьше, бледная — тоже приходила, но она побаивалась Джекоба. Бледная великанша не умела с ним обращаться, хотя в этом не было ничего сложного. Ее интересовал лишь Большой мир и то, чего она о нем не знала, но пыталась понять, подолгу читая книги и рассматривая огромные, покрытые линиями листы, разложенные на полу. Большой мир был болен. Джекоб знал, что такое болезнь.
Неожиданно для себя он понял, что ему многое известно о Большом мире. Это было открытие! Иногда ему очень хотелось помочь великанам. Но они не понимали его, как он ни старался. Они даже не пытались понять. И он разражался ревом.
Его успокаивали.
Джекоб догадывался о причинах непонимания. Однажды добрая великанша подумала о том, что все грудные младенцы — бессознательные телепаты и только потом развитие речевых центров заглушает природный дар. Малыш обрадовался, но Маргарет, как будто испугавшись этой мысли, перечеркнула ее и больше к ней не возвращалась. Джекоб обиделся на нее и опять заплакал.
Его успокоили.
Он спал и видел сон Дэйва. Бой шел при ярком дневном свете. Королевская пехота трижды бросалась на приступ крепости и трижды откатывалась, оставляя лежать десятки тел. Арбалетчики метко били со стен. Минуты затишья сменялись грохотом катапульт, гудением камней. Пролом в стене рос, как дупло в гнилом зубе, — и снова пронзительно ревел на той стороне рва сигнальный рог, вдохновляя войско на штурм.
В этом сне Дэйв представлял себя в образе самого Бернара де Куси, гордого сеньора, восставшего против ничтожного, упрямого короля, притащившего сюда целую армию, чтобы уничтожить своего непокорного вассала. Ха! Разве де Куси можно уничтожить! Глупый король с гнусавым рогом! Парламентер дал понять: отец и брат мятежника будут пощажены, если выдадут разбойника Бернара. Так и сказал: разбойника, церкви-де грабил, бесчинствовал, повесил кого-то. Велика важность! Удавленного парламентера отправили назад при помощи баллисты: де Куси пощады не просят! Особенно у малодушного скопидома, которому лучше бы родиться не королем, а менялой!
Стая стрел прошлась по зубцам, и арбалетчики попрятались. В пролом ломились спешенные рыцари, увлекая на штурм отхлынувшую было пехоту. Первого Бернар обманул ложным выпадом и рассек ему шлем ударом сбоку. Второй надвинулся рьяно, но младший брат Бертран де Куси расплющил его голову, вовремя приняв из рук оруженосца тяжелую боевую палицу. Третьего они искрошили вдвоем. Удар!.. От боли потемнело в глазах, он пошатнулся, но уже в следующую секунду королевское войско уменьшилось еще на одного бойца. Бернар сорвал с себя помятый шлем, отбросил пробитый щит. Враги попятились, как псы перед разъяренным львом. Они знали, что в ярости он неудержим. Он крушил, сбивал с ног. Верные оруженосцы прикончат упавших. Вот-вот дрогнут эти королевские прихвостни, вот-вот побегут, а в спины им ударят арбалеты… Но снова, снова ревет проклятый рог, и свежий отряд рвется к пролому, кто-то предостерегающе хватает за плечи. Пелена бешенства спадает с глаз. Он уже почти один и остается либо погибнуть, либо отступить, укрыться, уйти тайным ходом…
Кажется, Дэйв кого-то ударил, когда его будили. А Джекоб долгое время лежал тихо, переживая странный чужой сон, и думал о том, почему не все великаны согласны признать себя такими, какие они есть. Почему в снах и наяву они разные? И почему-то никогда не рассказывают друг другу своих снов. Странные они. Во сне Дэйв никогда не стерпел бы унижение и не стал бы работать на торфе десять дней подряд.
Даже Главный великан не был волен в своих поступках. Джекоб читал его мысли. Он не завидовал всем великанам.
Он захотел есть и попросил пищу. Насытившись, снова уснул, а проснувшись, увидел лодку. Лодка была еще далеко от Большого мира, но постепенно приближалась, и вместе с ней приближалась опасность. Она сидела в лодке и даже двигала веслом. Было еще что-то очень важное. Еще одна опасность, пока совсем неясная, едва уловимая, таилась здесь, рядом. Она угрожала Большому миру, но прежде — самому Джекобу, а еще раньше — Главному великану. Опасность Джекоб воспринимал как угрозу несуществования и сильно удивился бы, узнав, что имеются другие толкования.
Он заявил возмущенным криком о несогласии, и его зачем-то мяли, разворачивали и заворачивали снова, трясли на руках, совали в рот невкусную резиновую дрянь. Он понимал: его успокаивали.
Глава 17
— Йо-хо-о! — крикнул Питер. — Вот он!
Даже с этого расстояния башня донжона выглядела внушительно. Словно злые силы природы, равнодушные к людям и их желаниям, вырубили в горах чудовищной величины монолит, перенесли его и с размаху вонзили в плоский скальный берег с той же легкостью, с какой ребенок втыкает палочку в песчаную постройку. Казалось, до лагеря подать рукой. Но даже самый острый глаз не смог бы различить отсюда ни частокола, ни лагеря, ни плоского берега, навсегда приютившего «Декарт». Размеры корабля обманывали зрение.
Берега широко расступились, река исчезала в озере, по которому неспешно катилась ленивая зыбь. Лодка шла на веслах.
— Еще час-два, и будет штиль, — сказала Вера.
Ей опять не ответили, и она обругала себя дурочкой. Питер же здесь! Он думает за всех. Нужно только слушать его и делать, как он велит. Астхик сама виновата, что утонула. Питер — самый опытный, самый решительный. Лучший из всех. Он бывал там, где не был никто. Это ведь он в одиночку одолел Смерть-каньон, где река на юге прорезает горный кряж. Питер спустился по реке до самого устья. Он даже видел море.
Слева, закрыв на минуту «Декарт», проплыл серый от лишайника остров — длинная скала, сточенная ледником. Корни кремнистых деревьев забились в его трещины. Еще остров — голый, в валунах. И еще один — низкий, как тарелка, заросший пучками клейкой травы и полумертвым кустарником…
— А это что? — указала Вера.
Крохотный островок, последний в архипелаге, изменил облик. На скучной плоской скале, каких много торчит из воды у изрезанных берегов, лежало что-то несуразно громоздкое, пятнистое. Над ним трудились гарпии. Стая была слишком занята, чтобы обращать внимание на людей. До путешественников донесся тошнотный гнилостный запах.
— Вот это да! — восхищенно сказал Питер. — Ну и зверюга!
— А он не живой? — с опаской спросил Йорис.
— Мертвый, — отмахнулся Питер. — Просто не очень давняя дохлятина. Что за зверь, хотел бы я знать. На цальката не похож.
— По-моему, тоже не он, — заявила Вера. — У цальката были ребра, а у этого нет. И хвост у этого с плавником.
— Как твоя рука? — спросил Питер.
Вера благодарно улыбнулась в ответ. Молодец девчонка, поняла с полуслова. Чем меньше сейчас разговоров о зверье, тем лучше. Всякий, в чьей голове есть мозги, давно уже догадался, что радужные «перья» цальката могли быть только защитными пластинами и ничем иным, хоть сам он и был хищником. Нетрудно понять, что существовавшая здесь до вспышки жизнь создавала хищников и пострашнее. И никто не может утверждать, что они вымерли все до единого.
— Кто ж его так… — начал было Йорис и замолк. Он вдруг понял кто. В озере один хозяин. Этот зверь пришел неизвестно откуда, может быть, на свою беду заплыл в озеро по какой-нибудь протоке. Но был встречен. У него еще хватило сил, чтобы выброситься на островок и здесь умереть. Водяной слон остался ни с чем.
Новое, неизвестное бросалось в глаза, иногда, обманывая, притворялось старым. Каждая экспедиция имела смысл, даже если являлась всего лишь вылазкой в лес за новым бревном для частокола. «Мы должны знать свой дом, — думала Вера. — Питер прав: здесь наш дом. Может быть, я все еще хочу вернуться на Землю, не знаю. Я еще не забыла, как выглядит трава — настоящая, не эта. Стефан всегда говорил, что на Земле обязательно вычислят, где выбросило из Канала «Декарт», и пришлют помощь. Он и теперь это повторяет — да только никто уже не верит. Скука смертная… Разве возможно столько лет верить в одно и то же? Но если вернуться не удастся, придется остаться и жить здесь, но не так, как мы, а так, как должны жить люди…»