Страница 24 из 26
Однажды вечером, вот так.
Иногда здесь внутри бывает дым. И в нём люди могут спрятать свои затруднения и намерения. Но не сегодня, все курят снаружи, а внутри ясная и полная видимость. И я хорошо их вижу, этих двоих, её и его, ведущих молчаливый разговор, обмениваясь взглядами из противоположных углов комнаты. Потому что обниматься было бы уже слишком, объятия – это для знакомых уже людей. Это акт принадлежности.
Они прекрасны, эти двое. Они знают, что прямо сейчас создают союз, знают запахи пива и вина, знают музыку, что их окружает. Смеются над барменом, который является мостом между их двумя берегами. Я оставлю их тут, давая им шанс сократить дистанцию и приблизиться.
Я оставляю их, потому что не могу лезть между двумя незнакомцами, я только наблюдаю за ними со своего угла мира.
Она могла бы быть тобой. Ну, не знаю… Я не могу встать и ни с того ни с сего назвать тебя Ники, прямо посреди заведения.
А потом я слышу её смех. И качаю головой. Нет. Это не ты. Я очень хорошо запомнил именно твой смех. Серебряный перезвон. Свежий, как струйка воды, скатывающаяся с большой горы. Серебристая. Так ты смеялась в тот день. Эхо, которое всегда будет у меня в голове. Тогда я выхожу. Собирается гроза. Сейчас пойдёт дождь: новое путешествие, на этот раз с неба на землю, и с каждой каплей небо будет становиться всё яснее. Но мне не нужен зонт.
Выбоины
Ритуал, который начинается, рано или поздно должен подойти к концу. Только так сохраняется символичность от начала и до конца. И может через несколько лет, пока люди взрослеют и становятся более зрелыми или просто разочарованными, это может показаться мелочью. Но всё-таки это не так, такие вещи никогда не становятся по-настоящему банальными, хоть люди, рассказывая об этом, будут качать головами. Однако ритуал дружбы со временем становится только дороже.
Поэтому я представляю, как они, сидя на полу с вытянутыми ногами как маленькое индейское племя на большом совете, принимают решение. А потом, на следующий день, они все вместе уезжают на скутерах. У Эрики в багажнике чёрный пакет для мусора. Олли едет впереди группы, Ники и Дилетта – бок о бок вслед за ней. Дорога почти пуста. Осень, воскресное утро. Никто не встаёт в такую рань, чтобы поехать в Остию.
А через шесть месяцев чувствуется что-то вроде раскаяния. Или слишком сильно переполняющее любопытство.
— Может, сделать это?
— Что?
— Ну это, это.
— А если не успеем до темноты?
— Всё равно поедем.
— Если дождь пойдёт?
— Значит, промокнем.
Напротив стены бара, пасмурное небо мартовского воскресенья кажется старой фотографией злого, запоздалого лета. Здание заброшено. Холодно и уже темнеет. Здесь только Волны. Необычный для этого времени ветер поднимает песок.
— Ай, мне в глаза песок попал.
— Ну, ты как всегда. Просто закрой их.
— И как мне тогда видеть?
Ветер продолжает играть. Может, он хотя бы сдует тучи и вернёт солнце. Солнце, такое голодное до света. Но ждать солнца некогда. Завтра понедельник, ещё не сделана домашка по английскому. Нельзя оставаться в Остии.
— И где он?
— Мне кажется, здесь.
— А по-моему, его откопал какой-нибудь пёс и утащил.
— Ага, чтобы подтереться, после того как нагадил.
— Он же был упакован.
Может быть, дружба – это стоять на коленях на старых кирпичах заброшенного бара, где вы съели кучу сладостей и мороженного за ваше безумное лето. Может быть, это листать дневник. А ещё лучше, «Молескин». Дневник, в котором нет домашних заданий и оценок. Где не найдёшь обёрток от конфет или вклеенных записочек. Никаких билетов в кино.
Другой дневник. Один на четверых, переходящий каждую неделю из рук в руки. Дневник Волн. Который должен был остаться здесь надолго, может, даже навсегда. Но теперь они должны перечитать его вместе, словно совершая ритуал. И вот они ищут точное место, пытаются вспомнить его.
— Разве здесь не было зонтика?
— Полгода прошло, Дилетта, его уже могли триста раз утащить.
— Да, но он был хоть каким-то ориентиром.
— По-моему, это здесь. Ладно. Дайте мне лопату.
— Кажется, будто мы копаем тут могилу. Нас сейчас арестуют.
Может, дружба – это взять лопату исчезнувшего дедушки, упаковать её, как подарок, даже сделать бант, чтобы избежать подозрений, выйти из автобуса и пойти в Остия Лидо мартовским утром.
— А вы помните, чем мы закончили? Что написали на последней странице?
— Конечно. А почему мы потом не купили новый?
— Потому что это был символ. А символ может быть только один в своём роде, уникальный, иначе какой это тогда символ?
— Мудрая Ники.
— А пакет ещё будет цел?
— Он же пластиковый. Ты в курсе, как долго разлагается пластик?
— Нет, у меня по биологии 4.
Олли взяла на себя обязательство копать. Она похожа на настоящую крестьянку.
— Конечно, мы глубоко его закопали. Уж как будто там был не меньше, чем труп. Эрика, подержишь мою жилетку? — и продолжает копать без устали.
Лопата натыкается на последние горстки песка. Было много дождей. Даже, скорее, ливней. И сейчас она как будто хочет построить замок из мокрого песка, и по началу это просто, но потом копать становится тяжелее, словно это застывший цемент.
— А какой был пакет?
— Кажется, мусорный.
— Чёрный. Точно. В темноте будет лучше видно.
— Заткнись, Олли, как будто я знала, что нам приспичит вернуться за ним через полгода, да ещё и вечером. Уж извини. Я искала как раз что-то менее заметное.
— Ну как будто мы и в самом деле прикидывались, что везём закапывать не «Молескин», а чей-то хладный труп! По крайней мере, собаку.
— Собака есть. Слышишь лай?
— Она ведь там одна?
Ники выглядывает. Молча смотрит. Вдруг она представляет лица своих трёх подруг через двадцать лет. Когда им будет по тридцать шесть.
Они встретятся снова. Кто знает где. Посмотрят друг на друга. Будут искать перемены друг в друге. Она найдёт их в них, а они – в ней. Они вспомнят слова, улицы, так изменившиеся с этих времён, вспомнят вечера, когда слишком поздно возвращались домой пешком, вставляли ключи в замок, и казалось, что издают слишком много шума. И что все проснутся. Она представляет саму себя в будущем, которое ещё так далеко и неизведанно. Представляет себя большой. Возможно, с Фабио. Точно, было бы здорово.
И тут ещё мобильник начинает вибрировать.
Сообщение.
«Привет, любимая. Чем заняты? Вы на самом деле в Остии? Завтра вечером встретимся?»
Она улыбается. Ничему. Себе. Своим подругам. Четырём девчонкам у моря с лопатой в руках. И она скажет:
— Знаете, что я думаю?
— Что?
— Мы потеряли.
— Что, дневник?
— Нет, нас.
Бывают вопросы, слишком большие для чёрных мусорных пакетов с «Молескином» внутри, закопанных полгода назад. Вопросы, которые ты никогда не повторишь, которые ты никогда не задашь, потому что все говорят, что ты должна думать о другом. О школе. О взрослении. О том, чтобы не опоздать. О том, чтобы быть осторожнее на скутере. Все говорят тебе, что ты не должна беспокоиться, что ты найдёшь ответы, только потерпи. И вот, в шесть вечера мартовским воскресеньем ты идёшь искать пакет со скреплёнными листками бумаги, делая пометку там, где раньше стоял зонт Algida. Зная, что внутри найдёшь и другие вопросы. А потом слышишь шёпот.
— Вот дерьмо, собака.
— Нет… это наш дневник.
А потом крик радости, индейский победный танец. Все счастливы. Начинается дождь. Они бегут, но такие радостные, такие счастливые, что им, кажется, понадобиться новый «Молескин», чтобы поделиться этой радостью.
В воде
Лёгкие. Купальники и узкие наушники, некоторые со смешными рисунками. Муниципальный бассейн. Королевство обеденного перерыва для одних и времени после ужина для других. Мамы на трибунах, уроки плавания и люди, плывущие где не надо.