Страница 18 из 24
– Что ж, в наш век галлы страдали что в Египте, что в России, – не отвечая на его настойчивость. – Старые легенды продолжают сбываться.
– Если продолжить линию ваших суждений – они несли порядок, разум. Но что, если миф вывернут наизнанку победителями? Бонапарта союзники победили, но убеждены ли вы, что это к лучшему? И разве победители в нашем мире всегда на стороне добра? Может, история, которую они пишут, только провозглашает их таковыми?
– Мысль сия не нова, – отрезал я. – Цивилизация противостоит хаосу, но как боги для уничтожения гигантов не могли обойтись без грубой силы смертных людей, так и праведнейшие цари вынуждены прибегать к насилию, не в силах совладать с варварами кодексами.
– О, да! – воскликнул он. – Вопрос только в том, кто из противников есть варвар. Чаще всего это определяют последующие историки. Но проигравшие историй не пишут.
В последующие за тем недели мы под землёй обошли все стороны сложившего свои крылья исполина, везде натыкаясь на матёрый известняк, с которого предшественники тщательно сбили остатки всех начертаний, где таковые имелись.
– Что скажете? – спросил я как-то вечером Карно, когда мы наблюдали закат на фоне равнодушного лика каменного чудовища.
Карно поджал губы:
– Мегемет Али может разочароваться в негоцианте Хлебникове, на которого выписан фирман. В нём сказано, что находки подлежат паше по праву первого выкупа. А у нас их нет. Могут подумать, что мы утаили найденное. Здесь редкий дурак уходит с пустыми руками. А давайте свезём отсюда всего Сфинкса целиком? Кому лицо, а кому зад – разыграем в орлянку.
Хвост пыли от летящего кометой скакуна не дал мне съёрничать в ответ и заставил обоих нас схватиться за трубы. Но то мчал Прохор, по-казацки пригнувшись к шее гнедого красавца кохейлана, на лбу которого между разными побрякушками и стразами висел голубой камень против сглазки, или cattivo occhio, как называют её левантийцы.
– Хаим снялся с постоя и исчез! – крикнул он. – Собирайтесь.
Решение никто не оспаривал, волею вещей складывалось так, что мы обязаны догнать и обчистить беглецов. Верблюды наши, однако не обладали резвым аллюром. По счастью, Прохор, предвидя это, отдал распоряжения надзирателям вызнать если не путь, то хотя бы направление бегства.
– И так понятно, что конечный их пункт – Дамаск, – пытался успокоить я всех. – Если не нагоним сразу, попросту двинемся туда.
– Попросту? – взвился Карно. – У меня другие планы, мой друг, кроме того, грабить в городе хлопотно, да и рукописи могут перепрятать – ищи потом. Нет, наш шанс только в пустыне.
Соглядатаи Прохора проследили беглецов до самых дальних окраин, но мы никак не могли решить, какой путь – по морю или по суше избрали те.
– Они двинутся пешком, – процедил Карно, щурясь в пыльную даль. – Их мало. С ними проводник из местных.
– Морем, – предположил я, – безопаснее. – Если они сговорились с корабельщиком заранее, то, имея фору, останутся вне досягаемости для преследователей на всё время пути, в котором могут спокойно заниматься документами.
– Как они могли сговориться заранее? Он не мог знать, когда отыщет последний нужный ему манускрипт.
– Телеграф, – ответил я, показав на крылатую вышку на далёком холме из песчаника.
– Ваш семьдесят третий никогда, – медленно проговорил француз, – не станет рисковать в море такими ценностями.
– Сейчас море спокойно, – возразил я.
– Пустыня! – рявкнул он, но потом смягчился. – И караванный путь на Газу только один.
Сетуя на его беспримерное упрямство, но не имея возразить, я только со злобой стегнул коня.
К закату первого дня пути мы получили, наконец, долгожданное подтверждение того, что небольшой отряд сменил бесполезных лошадей на верблюдов и спешно покинул последнюю перед пустыней деревню. Они опережали нас на пять или шесть часов. Прохор потребовал дать лошадям отдых, прежде чем ночью мы двинулись следом. Карно объявил, что бессмысленно пытаться догнать верблюда на верблюде и предложить использовать превосходство в скорости коней, чтобы настигнуть беглецов не позднее следующего ночлега, иначе лошади полягут и не смогут более скакать. Воды и припасов взяли мы только на двое суток, и в лунном свете снова пустились в погоню.
В полдень с холма я различил в трубу караван Хаима, до него оставалось версты четыре, но они уже поднялись на седло перевала, куда нам ещё только предстояло взобраться. Они спешили, будто знали, что за ними идёт охота. Ещё через четыре часа они уже видели нашу кавалькаду. Изо всей мочи они старались скрыться в стремительно надвигавшейся ночи, близость добычи придавала сил нам, но не нашим лошадям. Тени гор уже поглощали беглецов, а животные наши, храпя, еле плелись, и тогда Прохор решился на отчаянный шаг, без предупреждения застрелив одного из верблюдов, навьюченного бурдюками с водой, и я в который уже раз подивился, какая искра воспламеняет порох его решимости и смётке после недель меланхолии. А случилось вот как. С равнины мы давно не видели преследуемых, тогда Прохор, убедив нас, что без отдыха лошадям всё равно не одолеть грядущий подъем, пешком отправился на ближайший холм. Карно двинулся следом. Вернулись они, ожесточённо споря каждый на своём языке, но очевидно понимая друг друга. Француз убеждал прибавить, а там – хоть бы и загнать лошадей, ассистент мой охолаживал его вопросом, кто платить будет за падёж. Всё же мне почудилось, что он внял уговорам Карно, потому что немедленно седлал коня и бросил его вперёд, объяснив мне, что до Хаима не более двух вёрст. Однако не проскакали мы и полуверсты, как он вдруг осадил коня и вмиг спешился, бросившись к краю уступа, на котором оказались мы. Никого и нигде я не мог видеть, Карно кричал, требуя спешить в сгущавшейся ночи, но Прохор молча поверял ружья и устраивался поудобнее. Я осознал его точный замысел, лишь когда в расщелине между прикрывавшими тропу скалами появился караван беглецов. До него было саженей полтораста, на выцеливание у Хлебникова имелось не более полуминуты, но он справился с первого выстрела. Местные погонщики тут же повиновались, сев на землю рядом с поверженным великаном, но лишь после второго выстрела, доказавшего, что шутить мы не намерены, Хаим остановил изнурённый свой караван. Пока Прохор держал их на прицеле, а пуще того, следил, чтобы они не спрятали ценных манускриптов в камнях, мы с Карно проскакали крюк в лишнюю версту, и тогда я вполне осознал точный расчёт секретаря, выбравшего единственно верное место для перехвата на всём пути. Когда сумерки уже охватили предгорную долину щупальцами теней, вытянувшихся от острых вершин, он неспешно подтянулся на своём удивительно свежем скакуне.
Погонщики, стеная, ходили меж двух трупов и сетовали на утрату вьючных животных, я предложил им взамен денег, но они, по обыкновению людей восточных, поняли моё сочувственное движение как слабость, и принялись, крича, доказывать справедливость двойной цены. Прохор, не остывший ещё от своей охоты, замахнулся на них прикладом, и те сразу стихли, бормоча что-то себе под нос. Карно уже рылся в тюках Хаима.
– Как ваш визит в Каир связан с тем рисунком, что я вам показал? – спросил я сразу.
– Вы поступили бесчестно, не исполнив обещания открыть нам место обретения того рисунка, – ответил иудейский учитель, – не обмани вы нас, мне не пришлось бы преодолевать тягот враждебного пути.
Карно с удовольствием навострил уши и ухмыльнулся.
– Вы не объяснили мне, зачем вам эти сведения. Не изволите ли поведать сейчас?
– Теперь это уже не имеет смысла. А наш уговор более не действует.
– Если бы тогда я открыл вам обстоятельства, при коих эпиграф оказался в моих руках, как поступили бы вы?
– Возможно, никак. Ответ зависит от вопроса, – презрительно бросил он.
– Что же удалось вам выяснить?
– Теперь это всё в ваших руках. Незачем разбрасывать все вещи, – говорил тот, – скажите, что вы ищете, и я отдам вам это.
– Ты и сам знаешь, что ищут археологи в карманах у историков, а масоны у каббалистов, – бросил Карно, – Но даже если ты отдашь украденное из генизы, я должен убедиться в том, что ты не утаишь чего-нибудь. Так что другого способа нет. А коллега обыщет тебя самого.