Страница 9 из 21
Эконом советовал Илье вернуться в город, но тот не хотел идти по дороге назад и сказал, что поедет на Афон поговорить со старцами. Папа Андроник проводил неудавшегося монаха до катера и подарил ему четки, которые Илья не принял. Эконом махал ему рукой, пока катер не скрылся из виду, и думал, что теперь его наконец ожидает покой. И на этот раз интуиция его не подвела, папа Андроник вскоре скоропостижно скончался от острого приступа астмы.
Афонские старцы, не используя дар прозорливости, заметили, что Илья не в себе, и советовали ему пожить на Святой горе в качестве обыкновенного рабочего. Он решил обратиться в Кариес и поступить на должность афонского пожарного. Аудиенция у приятного в общении губернатора закончилась вежливым отказом и пожеланием всего хорошего.
Илья так нигде и не устроился и ушел, как любят говорить монахи, в «шаталову» пустынь.
Он стал бродить по Святой горе из монастыря в монастырь и жить одним днем, по Писанию. На зиму Илья уплывал на теплый Крит, где холода почти не отражались на стеклах изморозью и снега не видели уже более пятидесяти лет. Крит стал для него второй родиной, Афон – первой. Илья жил понемногу в каждом из монастырей, просил у монахов еду и одежду и, поскандалив малость с насельниками, перебирался в другое место. Он всегда ходил с двумя большими тюками, набитыми всяким барахлом.
Часто он приходил к одному известному старцу в домик под кипарисами и надоедал ему вопросами. Этот старец предпочитал безмолвие душеполезным беседам. Илья раздражал его и заставлял задуматься о собственном несовершенстве. Безмолвие просвещает, но и рождает ряд иллюзий о себе, Илья разбивал некоторые иллюзии старца, и он был ему в конечном счете за это благодарен и даже благословил на Рождество подрясник.
Так он жил, молился и переходил с места на место. Илья жил своей жизнью и был, в отличие от меня, всем доволен. Мне кажется, момент нашей с ним встречи был запланирован судьбой, мы просто не могли с ним не встретиться. Как два магнита, мы тянулись друг к другу: я к нему, а он, Илья, ко мне, потому что первая наша встреча так сильно изменила обе наши судьбы, что обязательно должна была состояться вторая как нечто противоположное первой – как подтверждение правильности нашего пути и торжества добра.
Я много путешествовал и всегда, проезжая мимо сотен лиц, ловил себя на том, что ищу в толпе именно его лицо. Нельзя сказать, что я постоянно думал об Илье, но он всегда был со мной, как некая тень; совершая свой путь, я внутренне искал его.
Когда я приехал на Афон, солнце уже склонялось к закату, я искал пристанище для ночлега; ближайший к святогорской пристани монастырь был Ксиропотам, и я пошел в гору, пока не добрался до прямоугольного, напоминающего военную крепость здания с аккуратным зеленым двориком внутри.
Поселившись в Ксиропотаме, я нашел монашескую жизнь достаточно привлекательной для моего уставшего духа. Взяв благословение игумена пожить здесь с месяц, я начал молиться и читать книги святых отцов. Мой душевный мир преизобиловал и возрастал день ото дня, и, наконец, я встретил его, напомнившего мне про день моего второго рождения.
Илья пришел в своем ветхом подряснике, бормоча под нос молитвы, с большими тюками и расположился в зале для паломников. Архондаричный недовольно поморщился и сказал мне, чтобы я налил гостю рюмку узо и подал лукум. Я выполнял послушание помощника архондаричного и встречал паломников.
Подойдя с угощением к столу, я неожиданно узнал его. Илья постарел, его лицо сморщилось, как старое яблоко, глаза горели безумным блеском, словно опалившиеся от того пожара, и смотрели вниз на гладкую потертую поверхность стола. Я узнал его, несмотря на то что мне тогда было совсем мало лет, а он был еще здоровым. Мне вдруг стало хорошо понятно, почему мы сейчас повстречались. Мы просто должны были столкнуться рано или поздно, я сильно хотел этого, хотел посмотреть в эти грустные добрые глаза и попросить прощения.
Илья, конечно, не узнал меня и, отругав за то, что лукум совсем подсох, продолжил бормотать свои молитвы. Архондаричный отец Савва покрутил пальцем у виска, левой свободной рукой показывая на бродячего паломника, а потом прижал этот палец к губам, показывая, что мне следует знать о его причудах, но не спорить с ним и хранить благоразумное молчание. Савва напомнил мне сейчас самого меня много лет назад, и я с долей иронии сказал архондаричному:
– Может быть, этот больной ближе к Богу, чем все мы.
Савва недоуменно посмотрел на меня и залился стыдливой краской:
– Да? А может, ты будешь просто делать свое дело?
Я продолжил угощать прибывших паломников, а Савва с дружелюбной улыбкой повел Илью в его комнату. Потом он вернулся и обидчиво заметил:
– Ты не думай, что ты самый добрый. Я знаю этого бродягу уже не первый год, и, поверь мне, он может довести до белого каления любого. – Савва посмотрел на часы. – Через десять минут начнется вечерня.
Илья поселился рядом с моей кельей и ночью, как у него было заведено, начал петь ирмосы с тропарями. Я внимательно его слушал, вдумываясь в слова, и вспоминал ту ночь, когда он вытащил меня из пламени.
Пожар начался так неожиданно, что родители не успели проснуться. Я подбежал к окну и попробовал открыть рамы; огненный дракон хотел сожрать меня и уже заполз в комнату, он извивался и расплескивался по ковру, забираясь на письменный стол и хватая плюшевые игрушки; у меня не было времени осознать происходящее и даже испугаться. Потом окно разбилось, и огромный пожарный, похожий на медведя из сказки, ворвался в комнату вместе со свежим воздухом, еще больше раззадоривая огненного дракона. Он схватил меня буквально из лап пламени и по пожарной лестнице спустил на землю, где я, накрытый одеялом, печально глядел, как сгорает мой старый мир.
Вдруг из маленького ребенка я превратился во взрослого. Тучи сгустились над моей головой, и солнце надолго скрылось из жизни. Когда мне было очень плохо, я ненавидел Илью за то, что он спас меня и тем самым обрек на страдания. Но время вылечило меня, я вырос, окончил университет, женился и устроился на хорошую работу.
Я слушал, как он поет, мой спаситель, униженный перед всеми человек, в которого и сам я бросал когда-то камни. Он пел пасхальный канон, и радость жила в его хрипловатом голосе.
Я не смог сдержать эмоции и прослезился. Теперь я раскаивался в том, что когда-то так грубо относился к нему. Я наконец оценил тот дар, который дал мне Господь руками пожарного, которого, как я потом узнал, звали Илья.
Легенда о вампире
Родиной отца Романа была Румыния. Он часто вспоминал Альба Юлию, свой аккуратный домик с садом и постаревшую мать, накрывающую на белом столе сытный обед. Он был хорошим мальчиком, толковым школьником и примерным сыном, пока разъяренная толпа не уничтожила коммунистический режим Чаушеску. Его отец был ревностным католиком и сторонником единой великой Румынии. Он часто приводил маленького Мирче – будущего монаха Романа со Святой горы – к соборному храму, где показывал выложенную на стене ратуши из разноцветных камней мозаику единой Румынии, которая в 1918 году состояла из объединенных Романии, Трансильвании, Молдавии и Южной Буковины. Столицей этой страны-однодневки был их родной город Альба Юлия.
– Смотри, сынок! Если бы не Советы, мы бы жили в великом государстве. – Отец осторожно озирался по сторонам, перестраховываясь на случай слежки. Он не скрывал своей религиозной принадлежности и почти не скрывал ненависти к режиму, деятели которого занесли его в «черный список».
– Папа, а почему Советы правят нами?
– Тихо, тихо, сынок. Красный дьявол захватил земли, где плохо чтили святейшего отца. В Трансильвании всегда процветала святая католическая вера, но сейчас и у нас за отступление и дружбу с лукавыми эллинами Господь попустил вавилонское пленение. Русские захватили все наши земли, но близок час – молитвами папы мы скоро освободимся. Давай крестись, малыш. – Они осторожно крестились по-католически и возвращались домой, где мать готовила им венгерский пирог.