Афонские рассказы

Через неделю ослабевший Варсонофий вернулся в монастырь. Его вез с Салоников шофер отец Никанор, который, ободрив его, грустно заметил:

– Ты знаешь, что в России произошло?

– Что?

– Раскол, отец! – Никанор тревожно сжал баранку. – Около двухсот тысяч человек верующих официально отказались поминать Московского патриарха, эти люди захватили массу приходов по всей стране и не собираются их оставлять. Президент по телевизору уже выступил с обращением, призывая народ к порядку и взаимному пониманию, но раскольники без боя сдаваться не намерены. Они требуют от государства, чтобы их признали законным религиозным объединением и оставили за ними все захваченные храмы. В противном случае обещают идти на крайние меры, вплоть до самосожжения. И все из-за каких-то кодов, новых паспортов и прочего. Большая тра- гедия!

Машина тряслась по дороге, и Варсонофий, пытаясь осознать услышанное, глядел на засушливый греческий пейзаж.

– Да, это действительно катастрофа. И давно?

Никанор с секунду подумал:

– Вроде бы в тот же день, когда тебя в больницу повезли. Да, точно, это был понедельник.

Варсонофий закрыл глаза. Память вновь приоткрыла свою книгу, богато иллюстрированную ночными кошмарами. Аспид уносил в бездну свою очередную жертву. Демоны яростно били мечами по треугольным щитам, требуя войны.

И война началась.

Пьяница

Эконом русского Свято-Пантелеимонова монастыря на горе Афон отец Рафаил очень часто размышлял над словами Спасителя: «Не судите и не судимы будете». В миру он был профессором социологии и знал, что у любого коллектива есть механизмы саморегуляции, и если в нем появляется какая-нибудь паршивая овца, коллектив всегда стремится от нее избавиться. В этом отношении действия фарисеев, побивающих камнями блудницу, были исходя из воззрений того времени весьма логичными и даже правильными. По этим законам в той или иной мере живет любое человеческое общество. Может быть, Христос имел в виду, что нельзя кичиться перед согрешившим своей мнимой праведностью, ведь уже апостол Павел учил в своем послании: «Но я писал вам не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или пьяницею, или хищником; с таким даже и не есть вместе. Ибо что мне судить и внешних? Не внутренних ли вы судите? Внешних же судит Бог. Итак, извергните развращенного из среды вас». По сути, как думал Рафаил, апостол языков предписывает более мягкое, но все же побивание камнями согрешающих.

Для эконома этот вопрос был занозой в его добром сердце. Возложенное на него послушание предполагало вынесение некоего суда над нерадивыми рабочими и нарушителями дисциплины, вплоть до их удаления из обители. Всегда, когда ему приходилось прибегать к крайним мерам, отец Рафаил очень переживал, и тогда он брал в руки Новый Завет, утешая себя словами любимого апостола Павла: «Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские?»

А что же тогда имел в виду Христос, когда запрещал любое осуждение? Отец Рафаил понимал это для себя так. Господь говорил голосом любви, апостол Павел – здравого смысла. Любовь призывает сердце к бесконечному всепрощению, но здравый смысл, как уздой, сдерживает любовь, которая не должна ослеплять разум. Только Христос способен к всепрощению, человеку природой даны рамки. И если чья-нибудь любовь начинает отрываться от голоса разума, она очень быстро превращается в экзальтацию, и подвижник впадает в состояние прелести. И наоборот, когда здравый смысл начинает холоднеть и вырождаться в простой расчет, любовь напоминает о себе, разрушая пустые мудрования, которые, как соты, покинутые пчелами, уже не содержат в себе главного. Тогда любовь кажется безрассудной, но это не так – внимательный наблюдатель может только подивиться ее необычайной мудрости.

В сердце истинной любви живет великая мудрость; в сердце истинной мудрости живет великая любовь. И нет здесь никакого противоречия. Два верховных чина ангельских, пламенеющие любовью серафимы и мудрые многоочитые херувимы, имеют общее начало – непостижимый свет Божий.

Отец эконом шел в келью и заметил старенького монаха Иоанна, тяжело плетущегося по тропинке по направлению к морю, – это был позор их русского монастыря. Отец Иоанн был тяжелым запойным пьяницей, его не выгоняли из жалости, потому что Ванек, как его еще здесь презрительно называли, был уже шестидесяти лет от роду. К тому же он был старым школьным приятелем известного украинского старца схиархимандрита Захарии. Этот старец, ныне почивший, обладал как в России, так и на Украине непререкаемым авторитетом и имел очень влиятельных духовных чад. Это были представители так называемого «донецкого клана» – украинские предприниматели, владельцы предприятий черной металлургии и угольных шахт. Старец рассматривал собственную популярность как перст Божий и старался использовать связи и средства своих чад на благо матери Церкви. Его стараниями строились многие храмы и открывались монастыри. Люди любили Захарию за доброту и бескорыстие и его молитвами, как и пламенными проповедями, сотнями вливались в ряды ведущих церковную жизнь.

Несколько лет назад отец Захария приезжал и на Афон погостить в русском Пантелеимоновом монастыре и привез своих благодетелей, которые имели желание и возможности помочь его восстановлению. Старец болел раком и знал, что дни его уже сочтены. Боли иной раз заставляли его стонать, но не лишали разума и присущей ему доброты. Он мечтал, что монашество, активно искоренявшееся в годы советской власти, скоро вновь расцветет на русской земле и светом своей любви и праведности привлечет к себе оставшийся без призора народ. Но пока его мечты не находили подтвержденья в реалиях жизни. На Афоне отец Захария увидел совсем не то, что рассчитывал, но старался не показать собственного разочарования, памятуя древнее правило: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Вначале, как только стали открываться во множестве монастыри, православные люди думали, что скоро наступит короткая эпоха святости и процветания, предсказанная старцами. Отец Захария понимал, что это далеко не так просто, – настоящее возобновление монашеских традиций возможно только долгим, кропотливым трудом сотен глубоко верующих, бескорыстных и преданных этому делу людей. Особые надежды старец связывал со Святой горой, потому что здесь сохранилась древняя аскетическая традиция. Матерь Божья хранила Свой удел, и даже в самые худшие времена монашеская жизнь здесь не прерывалась. Много раз, словно от вечного светильника, русские подвижники с Афона приносили на родину огонь утерянной святости, искусство умного делания и науку нелицемерного послушания. Афон всегда подпитывал святую Русь.

Конечно, старец, приехав сюда, был разочарован, но, быть может, это оттого, что слишком уж многого он ожидал от Святой горы. Во всяком случае, афонские монахи не для того живут и молятся, чтобы оправдывать его ожидания. Да и время накладывает свой отпечаток, отец Захария это разумел и не пытался что-нибудь здесь исправить.

Он также понимал, что положение его друга Иоанна в монастыре нестабильное, и старался исподволь его укрепить. Однажды старец во время исповеди попросил своего влиятельного благодетеля помочь бедняге Иоанну. Ему была открыта вся правда о друге, и он хотел сохранить его для монашества. Угольный король согласился и, когда стал оказывать помощь афонскому монастырю, выставил игумену одно небольшое условие: чтобы отца Иоанна, как бы тот ни чудил, из монастыря не выгоняли, иначе он прекратит всякое финансирование. Игумен понял, откуда ветер дует, но мудро согласился на предложенные условия. Разумеется, об этом соглашении знали единицы. Многие вообще не понимали, почему Ванька еще держат в монастыре, а не гонят прочь, как шелудивого пса. Отец Захария уже почил, а Иоанн благодаря его проницательной доброте продолжал напиваться, и часто до положения риз.