Горький мед

Она оглянулась и увидела метрах в трех «почитателя», который, работая локтями, пробирался к ней. Федор Михайлович был в какой-то немыслимой телогрейке, подпоясанной широким солдатским ремнем, с рюкзаком за плечами и в солдатской шапке-ушанке старого, верно еще военного, образца.

— Ольга Михайловна! Какая встреча! Какое счастье видеть вас здесь! — восторженно восклицал он, не замечая, что из-за громких возгласов окружающие начинают обращать внимание на его нелепый наряд.

Собственно, в самой-то одежде ничего странного не было, то тут то там на площади мелькали мужчины, одетые подобным образом, но именно в случае с «почитателем» возникало ощущение забавной клоунады, ряжености — так не вязались его поведение и весь его облик с этим обмундированием военных лет.

— Мне сказали, вы на даче, но я знал, знал, что вы не сможете высидеть там, — захлебываясь от восторга, говорил он, — когда такое… когда Родина в опасности.

— Да вы, Федор Михайлович, просто Василий Теркин, — не утерпев, засмеялась Ольга, — вот только гармони не хватает.

— О, не смейтесь, Ольга Михайловна, — ничуть не обидевшись, сказал он. — Ночи очень холодные, вчера жгли костры, а все равно многие замерзли. А телогрейка эта моего отца, фронтовая, и шапка тоже. Вы чувствуете, чувствуете в этом перекличку времен?

— Федор Михайлович, в конце концов, главное, чтобы вам было тепло и удобно, — подбодрила его Ольга, чтобы как-то сгладить свою бестактность.

— Вот и я так же считаю, — обрадовался он. — А мама говорит: «Федор, ты вырядился чучелом, тебя засмеют. Если мерзнешь, надень дубленку». Но вы-то понимаете, Ольга Михайловна…

— Да-да, конечно, Федор Михайлович, вы безусловно правы, связь времен… — быстро перебила Ольга, чтобы не расхохотаться ему в лицо, до того нелеп он был в своем военном бутафорском наряде.

— Я, Ольга Михайловна, хочу записаться в добровольную дружину, — гордо заявил он. — Там даже, знаете, оружие раздают.

— Где же это? — удивилась она.

— А с другого входа, со стороны парка, — ответил он. — Нужно обойти здание. Пойдемте со мной, прошу вас! — Он так умоляюще смотрел на нее, что можно было подумать, без Ольги оружия ему ни за что не выдадут.

Она согласилась и стала продвигаться за ним следом, не выпуская из виду спину в телогрейке. Вдруг толпа зашевелилась, отхлынула, гул увеличился, и все стали указывать на окна здания, где мелькали какие-то фигуры. Ольга тоже невольно взглянула туда, а когда отвела глаза, телогрейка Федора Михайловича исчезла уже из поля ее зрения. Она в нерешительности постояла минут пять на месте, затем выбралась из толпы и побрела в сторону Манежной площади.

Когда Ольга шла по проспекту, она отметила, что город, как и утренняя электричка, жил своей обычной жизнью: у кинотеатра толпился народ, мечтая попасть на фильм эмигрировавшего и ставшего модным режиссера, ювелирный магазин и Дом книги тоже, вероятно, выполняли план по продаже, судя по сновавшим из двери в дверь покупателям.

А на Манежной площади действительно стояли танки. Танкисты, молодые ребята, не покидали своих боевых машин, а сидели на них, свесив ноги, и спокойно беседовали с жителями.

Неплотное кольцо, окружавшее танки, состояло в основном из женщин, которые засовывали букеты цветов в жерла пушек, как бы пытаясь превратить эти грозные машины в кротких голубей мира.

— Сынки! — кричала какая-то пожилая женщина со сбившейся косынкой на голове. — Мы ваши матери и сестры, так неужто вы будете в нас стрелять?

Молоденький парнишка-танкист, понюхав поднесенную розу, с улыбкой успокоил ее:

— Да не собираемся мы стрелять, мамаша. — И шутливо добавил: — Тем более что вы цветами нам все жерла позабивали.

— А если вас пошлют к Белому дому людей разгонять? — робко спросила юная девушка, по виду еще школьница. — Вы же не сможете ослушаться приказа?

— Разгонять, барышня, еще не значит стрелять, — вмешался другой танкист, постарше, который явно не одобрял этих цветочных вакханалий, но понимал, что успокоить людей в подобной ситуации просто необходимо. — А приказа стрелять по мирным жителям никто и никогда не даст, это я вам точно говорю.

Покружив с полчаса возле смертоносных машин, Ольга отправилась на Новослободскую. Светка ждала ее с нетерпением и, открыв дверь, радостно воскликнула:

— Ну наконец-то! Что ж так долго? — И, спохватившись, что подруга наверняка с утра ничего не ела, побежала на кухню. — Иди, Олюнь, мой руки и за стол, — кричала она с кухни, поспешно разогревая приготовленный тетей Дусей борщ.

Вскоре подруги сидели в комнате за столом, Ольга ела, а Светка, глядя на нее во все глаза, без умолку стрекотала.

— Представляешь, меня тетя Дуся даже к плите не подпускает, — со смехом сообщила она. — Говорит, пока жива, сама буду вам с Сашком все готовить, а ты руки не пачкан и в голову не бери, наблюдай, говорит, свою красоту. Ой, сейчас рыбу принесу! — всполошилась вдруг она и снова убежала на кухню.

Когда Ольга отобедала и они перешли к чаепитию, Светка приступила к вопросу, мучившему ее в последние два дня больше всего.

— Ну? — затаив дыхание, тихо спросила она, но Ольге было ясно, что подразумевала подруга под этим междометием.

Она рассказала Светке о том, что хотя и была взволнована, но тем не менее прекрасно помнит свой отъезд в Александровку, как, выполняя наставления Шурика, тщательно закрыла дверь на все три замка и даже для верности подергала и покрутила ручку. И когда Игорь на следующий день сообщил, что квартира стояла открытой, но из нее ничего не пропало, ее охватил такой беспредельный ужас, что она просто впала в оцепенение и долго не могла выговорить ни слова, чем до смерти напугала своих родных. А теперь она не знает, что делать, ей хочется попасть в квартиру и посмотреть, что там и как, но страшно.

— Ну, это уж до приезда Шурика, как он решит, — сказала Светка. — Наверняка те же два хмыря к тебе приходили, ну, со шрамом и этот, нервнобольной. Радуйся, подруга, что вовремя успела смыться.

И, конечно же, второй вопрос — женитьба Игоря на Ирине — тоже не переставал волновать Светку еще со встречи в доме Георгия Ивановича. В присутствии Шурика они не хотели затрагивать эту тему, да и не до того им тогда было, ведь речь шла о спасении Киры Петровны и самой Светки.

И только сейчас, когда они оказались наедине, Ольга смогла наконец удовлетворить любопытство подруги. Она рассказала ей о событиях трехмесячной давности, как сама познакомила Игоря с сестрой, как он скрывал разыгравшийся роман с Ириной и как пытался уверить, что никакая женитьба не сможет поколебать его вечной любви и привязанности к Ольге.

Светка внимательно слушала, порой вставляя свои едкие реплики и замечания и задавая уточняющие вопросы.

— Слушай, Олюнь, а как же Инга на это реагировала? — поинтересовалась она, когда Ольга дошла до описания свадьбы. — Она ведь была там?

К счастью и большому облегчению Ольги, сестра Игоря не смогла присутствовать на свадьбе, так как за два дня до торжества ее направили в срочную командировку, от которой отказаться было невозможно.

— Ингуша очень расстроилась, — говорила мать Игоря, — уж так ей хотелось в этот день быть с нами и с любимым братом. — И она бросала умильные взгляды на молодоженов.

Знала ли Инга о том, что невеста брата находится в тесном родстве с его любовницей, Ольга так до сих пор и не выяснила. Да и у кого ей было выяснять? Игорю задавать подобный вопрос не хотелось, а с родителями его она впервые увиделась лишь на этой свадьбе, потому что ее связь с их сыном на протяжении трех лет являлась тайной не только для семьи Беркальцевых, но и для них.

— Да-а, ну и гусь же этот твой Игорек, — раздумчиво протянула Светка. — Вечная любовь, говоришь? Ну что ж, видимо, с позиций вечности действительно все равно, на ком жениться. Ты-то как? — беспокойно заглянула она в глаза подруги, словно боясь увидеть там слезы. — Все печалишься? Брось, Олюня, мы тебе такого мужика найдем, настоящего, а не молокососа зеленого… Дай мне только из этой темницы выбраться, уж я тогда…