Горький мед

Наконец снова тронулись в путь, и она попросила подъехать, если это возможно, к Ярославскому вокзалу, так как ей хотелось сразу же, не заезжая домой, отправиться в больницу к дяде Паше.

В огромных очках было жарко и неудобно, постоянно возникало желание сорвать их и броситься вон из машины, и она была рада, что, из уважения ли к ней, как говорил Ираклий, или, скорее всего, из страха перед ненадежным прикрытием, ей была предоставлена возможность весь долгий путь до их остановки совершить в относительном комфорте.

Ираклий затих, только нервно ерзал на сиденье, а спустя минут тридцать-сорок торжественно произнес:

— Ну вот и приехали, Ольга Михайловна, можете разоблачаться, — и помог ей снять ненавистное изделие Георгия Ивановича.

Машина остановилась на площади вблизи Ярославского вокзала. Ольга облегченно вздохнула. Только сейчас, в эту минуту, она поняла, что в самом-то деле отнюдь не была уверена в благополучном исходе, просто боялась думать о возможных вариантах.

Прощание получилось теплым и почти трогательным. Выйдя из машины, она пожелала им счастливого пути и благополучия в теплых краях, куда они так стремились, а Ираклий, высунувшись в окошко, с улыбкой кивал головой и повторял:

— Премного вам благодарны, Ольга Михайловна, поверьте, встреча с вами навсегда останется в нашей памяти.

Даже Николаша, за всю дорогу не обронивший ни слова, повернулся в ее сторону, осклабился и пробормотал:

— Счастливо оставаться!

Машина рванула с места, Ираклий сентиментально замахал рукой на прощание. Теперь только Ольга заметила, что это была не светлая «волга», а темно-вишневая иномарка.

Подходя в зданию вокзала, она посмотрела на часы: пять минут одиннадцатого. Значит, ехали он ровно пять часов, а это, даже при скорости, допустим, шестьдесят километров, означает, что она побывала в местах, отдаленных от столицы минимум на триста километров. Слава Богу, никто их так и не остановил. Она позвонила Шурику, чтобы сообщить, что жива-здорова, и договориться о встрече. Шурика дома не оказалось.

На пристанционном рынке в Пушкино Ольга купила фрукты и цветы и направилась в больницу. Она была так переполнена своим приключением, что забыла даже о возможной встрече с Игорем. По дороге в больницу она думала о том, что, будь дядя Паша здоров, она ему обязательно рассказала бы обо всем. Но в последнее время его состояние не позволяло делиться с ним никакими волнующими событиями, которые могли бы только спровоцировать очередной сердечный приступ. Конечно, если бы дядя Паша узнал, он ни за что не отпустил бы ее одну с Ираклием. Ольга невольно улыбнулась, подумав об этом: она знала, что есть человек, который скорее сам погибнет, чем позволит ей рисковать своей жизнью.

Из скверика напротив больницы ее окликнули. Когда она увидела знакомые с детства родные лица матери и тети Тамары, возможные последствия пережитого предстали перед нею не в виде приключения, а в самых мрачных красках. Объявление в газете с ее фотографией под рубрикой «Разыскивается…», расчлененные трупы, отрезанные головы, случайно найденные утопленники — все это мгновенно пронеслось у нее в сознании, ноги подкосились, и на глазах выступили слезы.

Мать с тетей Тамарой, увидев Ольгу в таком состоянии, бледную и едва державшуюся на ногах, поняли это по-своему и наперебой принялись успокаивать ее:

— Все в порядке, Оленька, не волнуйся, ради Бога, Павел уже в общей палате и чувствует себя неплохо, мы только что от него. Все нормально, там сейчас Ирочка с Игорем.

Услышав знакомое сочетание имен, которое стало привычным в их семье, но к которому она еще не научилась относиться спокойно, Ольга присела на скамейку рядом с матерью и, неожиданно для себя положив голову ей на плечо, тихо вздохнула:

— Господи, как же я устала…

Она имела в виду и поездку с Ираклием, и отношения с Игорем, и надоевшего «почитателя», и вообще всю свою неудавшуюся, по ее мнению, жизнь.

Мать, приписав ее усталость и изможденный вид волнению за здоровье дяди Паши, обняла Ольгу и заговорила о том, что скоро отец уйдет в отставку и Павел с Тамарой приглашают их поселиться в Александровке, благо, места там для всех хватит, а им с отцом уже до смерти надоел военный городок и они с радостью примут это предложение, тем более что от Москвы недалеко и можно будет часто видеться. Отец мечтает заняться сельским хозяйством и помогать дяде Паше на его будущей пасеке, поэтому даже взял в библиотеке книгу под названием «Пчеловодство». Ольгу удивило, что мать, приехав уже дней восемь назад, впервые заговорила с ней об этом, да и дядя Паша почему-то не счел нужным поставить ее в известность об их совместных планах.

— А вот и молодые! — воскликнула тетя Тамара, увидев выходящих из больницы Ирину и Игоря. Ольга встала и пошла им навстречу, стараясь смотреть на сестру и не встречаться взглядом с Игорем.

— Ну, как твое дело в Серпухове? — поинтересовалась та. — Все прошло нормально?

Ольга удивилась, но, вспомнив, что сама же позавчера назвала сестре этот первый пришедший на ум населенный пункт, бодро ответила:

— Да-да, все хорошо. Как дядя Паша? Можно мне к нему?

— Врач сказал, что слишком много посетителей в первый же день, — ответила Ирина. — Но ты не говори никому, куда идешь, просто возьми внизу на вешалке халат и беги на второй этаж, палата семнадцать.

Ольге показалось слишком вызывающим полностью игнорировать Игоря, и она заставила себя взглянуть на него. Он радостно улыбался, и непонятно было, в чем причина его радости: во встрече ли с ней или в удовольствии, которое доставляет ему семейная жизнь.

Когда она вошла в семнадцатую палату, то сразу увидела дядю Пашу. Повернув голову на подушке, он о чем-то беседовал с человеком в спортивном костюме, сидевшим на соседней кровати.

— Олюшка пришла! — заулыбался он, заметив ее, и попытался приподняться.

Ольга замахала руками.

— Лежи, лежи, тебе нельзя вставать, — испуганно проговорила она. — Меня и так сейчас выгонят, я без разрешения. — Она наклонилась к нему и поцеловала родную колючую щеку.

— Я буквально на пять минут, только увидеть тебя. Ну, как ты? — Присев на стул возле кровати, она взяла его за руку.

— Все хорошо, Олюшка, врач сказал, через недельку можно забирать меня в Москву, долечиваться, у них тут и так мест не хватает.

За эти дни дядя Паша побледнел и осунулся, но глаза его блестели по-прежнему, так молодо и радостно, что все ее невзгоды и черные мысли отступили, и, наблюдая незамысловатую картинку бытия: солнечные блики на чистом линолеуме пола, астры в банке с водой на тумбочке у окна, — она почувствовала неожиданный прилив бодрости и сил.

— Вот, Олюшка, познакомься, — сказал дядя Паша, указывая на своего соседа, — Кирилл Андреич, тоже москвич и тоже с дачи сюда попал.

Соседом дяди Паши оказался симпатичный бородач лет тридцати пяти, светловолосый и светлоглазый. Он улыбнулся и из вежливости привстал, держась за правый бок.

— Сидите, Кирилл Андреич, сидите, — забеспокоился дядя Паша. — Вы уже сегодня со всем моим семейством познакомились, а это вот Ольга, племянница моя любимая, можно сказать, вторая дочь, — с особым чувством произнес он.

Ольга удивилась, что Кирилл Андреевич, производивший впечатление очень здорового и сильного человека, тоже находится в кардиологическом отделении.

— Так это просто из-за нехватки мест в хирургии, — объяснил тот, улыбаясь приятной, открытой улыбкой. — Здесь все, знаете, как-то по-домашнему.

Оказалось, что неделю назад на даче в Мамонтовке у него случился такой острый приступ аппендицита, что, боясь не довезти до Москвы, его оперировали в пушкинской больнице. Хирургическое отделение было переполнено, а поскольку кардиология находилась в другом конце коридора, то после операции его и поместили к «самым сердечным людям», как шутили между собой врачи. Дня через три его выпишут, и он тоже собирается в Москву на долечивание на домашнем режиме.