Тонкие струны

…Закончилась выпускная ночь, и небольшая группа одноклассников облюбовала две сдвинутые скамейки на бульваре под сенью сочной листвы. Вчерашние школьники распивали купленную тайно от родителей и учителей бутылку шампанского, наливая пенистую жидкость в бумажные стаканчики с надписью Happy Birthday, что было весьма символично.

Добби сидела на скамейке с ногами, обхватив заостренные девичьи колени, без туфель. Она смотрела на Михалыча не отрываясь и уже почти не стыдилась этого.

Ведь через какие-нибудь полчаса, когда все устанут и начнут расходиться, ей суждено расстаться с ним навсегда, школа закончена, у каждого теперь своя дорога, и хотя номер телефона, так же как адрес, украдкой подсмотренный в классном журнале, Добби помнит наизусть, позвонить ему она не решится никогда, разве только если будет война, и несколько зажигательных бомб упадут одна за другой на крыши соседних домов, тогда, быть может, она всё-таки осмелится дрожащими от волнения пальцами набрать эти семь цифр, и, приставив словно дуло пистолета телефонную трубку к виску, пережить гудки, чтобы напоследок снова услышать этот голос, от которого в позвоночнике натягивается тонкая, непостижимо тугая струна, а тело как будто бы разом теряет вес и плотность, превращаясь в чистую звенящую дрожь…

Кроме шампанского была ещё пепси-кола, тёплая, липкая, уже почти лишённая газа. Допив её, смятую бутылку бросили на росистую траву.

Михалыч давно заметил, как смотрит на него Добби, но, несмотря на некоторое самодовольство по этому поводу, он никогда не думал о ней как о ком-то особенно важном в его жизни, женского внимания ему всегда хватало с лихвой, он знал девушек гораздо более смелых и…раскрепощённых. А Добби… Что Добби? Большие испуганные глаза цвета сухого асфальта.

– Давайте сыграем в бутылочку, – предложил кто-то из ребят.

– О-кей. Только на какие поцелуи играть будем? Взасос?

– А все умеют?

– Я не умею, – сказала Добби и покраснела.

– Ну тогда будем играть на простые поцелуи-чмоки, – великодушно согласился идейный вдохновитель.

Нашли кусок фанеры, положили его на примятую траву. Завертелась бутылочка. Юноши и девушки поначалу нерешительно подходили друг к другу, коротко соприкасались губами: одни – подчёркнуто формально, другие – с показной неохотой, ёрничая и хихикая, а некоторые – даже вполне темпераментно.

Настала очередь Добби. Застыв, она напряжённо следила за бутылкой, как следит за волчком игрок, поставивший последнее. Вращение постепенно замедлялось. Синяя пробка мучительно тянула время, ползла из последних сил, пока, наконец, не остановилась, указав прямо на Михалыча. Добби слегка подалась вперёд, намереваясь встать. Сердце её стучало где-то в горле.

– Нет, – запротестовал Михалыч, отчего-то побледнев, – только не с ней!

– Да брось ты, это же просто игра, давай, – пытался его уговорить кто-то, – это же ничего не значит…

– Нет, – короткое слово упало как камень в прохладный неподвижный воздух.

Добби чувствовала себя так, словно ей в лицо плеснули ледяной водой. Ему противно. Он брезгует. В носу у неё защекотало. Она готова была расплакаться от унижения.

Игра продолжилась, но в ней как будто бы что-то сломалось. У всех резко упало настроение, многим захотелось спать. Те, кто хотел, целовались уже без всякой игры, и, утратив в конце концов остроту и смысл, она прекратилась.

Ребята начали прощаться. Добби спустила ноги со скамьи и принялась надевать свои первые туфли на высоких каблуках, купленные специально на выпускной. Они были довольно узкие, и без ложечки это оказалось весьма нелегким делом. Когда она подняла голову, почти все уже разошлись. В предутренней тишине таяли удаляющиеся голоса.

Михалыч стоял в нескольких шагах от скамейки. Он выглядел так, словно хотел что-то сказать, или даже сделать.

– Пока, – произнёс он, и голос его прозвучал почти нежно. На миг Добби даже показалось, что он совсем не против поцеловаться с нею, а во время игры он отказал ей только потому, что не хотел делать это при остальных, но она тут же отбросила столь дерзкое предположение – такое счастье оказалось бы слишком огромным, чтобы его принять…

– Пока, – сказала она сухо, отвернулась первая и торопясь пошла прочь, неумело ступая в новых взрослых туфлях.

6

Вечером следующего дня после работы Добби решила заехать за покупками. Бесшумно раздвинулись стеклянные створки автоматических дверей, навстречу приятно потянуло свежестью. Толкая перед собой тележку, Добби вошла в просторный торговый зал. Прохладный кафельный пол, нежное дуновение кондиционера, приглушенный электрический свет. После слепящего зноя и раскалённого асфальта всё это радовало особенно сильно. Широкие точно улицы проходы между высокими как многоэтажные дома стеллажами были почти пусты, немногочисленные покупатели терялись в этом огромном городе товаров.

Михалыч спустил с помощью электро-погрузчика плотно замотанный прозрачной плёнкой паллет и принялся вскрывать его канцелярским ножом. Тонкое и острое лезвие легко распарывало многослойную полиэтиленовую кожу. Привычными длинными движениями Михалыч полосовал плёнку, отбрасывая в сторону большие куски. Вдруг он увидел Добби.

Громыхая полупустой телегой, она вошла как раз в ту аллею, где он собирался выкладывать товар. На ней было уже другое, но не менее удачное, чем давешнее, маленькое сиреневое платье. Соломенные волосы она подняла наверх и высоко подколола на затылке. Тонкая непослушная прядь, выпавшая из причёски, сухой травинкой лежала на загорелой шее.

Михалыч застыл над паллетом, крепко, точно кинжал в бою, сжимая в руке канцелярский нож. Меньше всего ему сейчас хотелось, чтобы Добби заметила его и узнала. Не слишком-то приятно молодому мужчине десять лет спустя после окончания школы предстать перед бывшей одноклассницей, которая была безумно в него влюблена, в нелепой и даже не особенно чистой униформе сотрудника гипермаркета, состоящей из бесформенного тёмно-синего комбинезона и дурацкой кепки с логотипом. Будь это не Добби, а кто-нибудь другой, Михалыч, скорее всего, так отчаянно не застыдился бы самого себя, но падать в глазах женщины, когда-то им очарованной, показалось ему непосильным испытанием. А сомневаться в неминуемости этого позорного падения не приходилось, ведь продавец– логист не самая престижная профессия в обществе, где сексуальность мужчины определяется главным образом его платежеспособностью, а Добби, как Михалыч уже успел понять, регулярно наблюдая за ней в окно, состоятельна и успешна, её партнёр – тем более (женщины обычно не склонны обращать внимание на мужчин, в чём-то им уступающих, биологическое стремление к улучшению популяции, всё такое), и посему оптимальным выходом из сложившейся ситуации для Михалыча было бы сейчас – просто-напросто избежать этой случайной встречи спустя годы. Лучше уж оставаться приятным воспоминанием, чем становиться смехотворным неудачником в режиме реального времени.

Михалыч выбежал из аллеи и притаился за стеллажом, продолжая наблюдать за Добби сквозь просвет между полками. Она рассеяно побросала что-то в телегу и приблизилась к брошенному в проходе палетту. Странный парень в рабочем комбинезоне, который подхватился и убежал куда-то вместо того, чтобы выкладывать спагетти, что ей как раз были нужны, ни на йоту не привлёк её внимания и не вызвал никаких чувств кроме, пожалуй, лёгкой досады. Она сама расковыряла плёнку, и, взяв с палетта то, что хотела, вскоре покинула аллею.

7

Встреча, которая так напугала Михалыча разрушительными последствиями для его романтического образа, всё же состоялась. Рано или поздно это неизбежно произошло бы, ведь его подъезд находился как раз напротив подъезда бывшей одноклассницы, и оставалось загадкой, как этим двум людям удавалось так долго избегать встречи: с тех пор как Кирилл приобрёл квартиру в новом доме и предложил Добби жить вместе прошло больше года. Самое простое объяснение данного факта заключалось в том, что Михалыч, пока у него имелись хоть какие-нибудь подружки, практически не появлялся у Веры Павловны.