Избранное

Машина, сигналя, протиснулась сквозь толпу, и тут я увидел, что избивают старика подметальщика из нашего квартала. Я спросил — за что. Оказывается, закончив работу, бедняга вымылся под колонкой, сменил одежду и, взяв ведро и сунув под мышку метлу, пошел домой. На нем была клетчатая безрукавка, мокрые волосы тщательно расчесаны. С ним был внук — мальчик лет девяти. Оба красивые, стройные. И вдруг старик кого-то нечаянно задел — в толпе это не мудрено. Тут все и началось. Мальчик плакал, просил: «Не бейте дедушку!» Старик оправдывался, умоляюще сложив руки: «Я не видел, не заметил. Простите меня». Из глаз несчастного текли слезы, бороду заливала кровь. Но его мольбы лишь распаляли гнев сторонников ненасилия.

Затеять ссору с ними я не мог, поэтому решил взять подметальщика в машину и тем самым показать, что не принадлежу к числу фанатиков. Колика догадалась о моем решении и схватила меня за руку:

— Что ты? Ведь он подметальщик.

— Ну и пусть, — ответил я, — неужели за это его надо бить?

— Он сам виноват, — не унималась жена, — мог бы идти по краю улицы, ничего бы с ним не случилось.

— Говори, что хочешь, а я возьму его в машину.

— Тогда я выйду, — заявила Колика, — не могу же я ехать с подметальщиком. Пускай бы еще с чистильщиком, это другое дело, а с подметальщиком — уволь!

— Но ты же видишь, он вымылся, он чище многих других в этой толпе, — убеждал я.

— Пускай, — стояла на своем Колика, — но он подметальщик.

Она повернулась к шоферу:

— Поезжай!

Я потерпел поражение. Я трус. Нойонмохон оправдал случившееся с социологических позиций, но я не слушал его доводов и потому не мог ему возразить.

1928

Похищенное сокровище

I

Во времена, о которых повествуют эпические поэмы, жену приходилось добывать отвагой, и тот, кто ею обладал, получал не женщину, а сокровище. Я же свою жену завоевал, не обладая мужеством, только она поздно об этом узнала. Но после свадьбы я посвятил себя подвижничеству и изо дня в день расплачивался за свой обман.

Мужчина обычно забывает о том, что супружеские права нужно заслуживать снова и снова. Он получает жену, словно товар на таможне, предъявив документ об уплате пошлины, и, по сути дела, ничем не отличается от стражника, который обрел власть благодаря кокарде.

Супружество — песня всей жизни, припев у нее один, а мелодия изменяется с каждым куплетом. Это я узнал благодаря Шунетре. В ней скрыто все богатство любви с ее неиссякаемым величием, и весь день в доме звучит ее песня. Вернувшись как-то из конторы, я увидел, что для меня приготовлен шербет из ягод со льдом, и цвет его восхитителен. А рядом с ним на серебряной тарелочке — цветы, их аромат ощущаешь, еще не войдя в комнату. В другой раз я увидел чашку, полную сока и мякоти плода пальмиры, охлажденного в мороженице, и головку подсолнечника на блюдце. Как будто ничего особенного, но все это говорило о том, что жена изо дня в день заново ощущает мое существование. Способность ощущать новое присуща художникам, люди же обыкновенные идут проторенной тропой. У Шунетры дар любви, дар открывать все новые пути служения. Сейчас моей дочери Аруне семнадцать лет, то есть ровно столько, сколько было Шунетре, когда она вышла замуж. Сейчас Шунетре тридцать восемь, но она тщательно следит за собой. Для нее это все равно, что ежедневное жертвоприношение божеству, а божество — она сама.

Шунетра любит белые шантипурские сари с черной каймой. Она безропотно принимала упреки сторонников кхаддара, не принимала только самого кхаддара, хотя ей очень нравились тонкие индийские ткани.

— Меня восхищают наши ткачи, — говорила она. — Они художники и знают толк в сочетании цветов.

Шунетра отлично понимает, что любой цвет особенно выигрывает на фоне белого сари. Это и дает ей возможность незаметно обновлять свой наряд. И еще она понимает, что ее наряд пробуждает в душе моей безотчетную радость.

У каждого человека есть собственное «я», и все бесценное значение этой глубочайшей истины открывается в любви. В сравнении с ней фальшивая монета эгоизма ничего не стоит. Вот уже двадцать один год Шунетра приносит в дар мне сокровища любви. Каждый день на лице ее я читаю изумление. В сердце ее вселенной нахожусь я, поэтому в обычном мире я могу быть кем угодно. Любовь открывает необычное в обычном. В шастрах говорится: «Познай себя». Я с радостью познаю себя, когда другой познает меня в любви.

II

Отец мой был членом правления одного известного банка, и я стал его пайщиком. Не совсем таким, которых называют «пассивными». Меня насильно впрягли в конторскую упряжку. Эта работа не устраивала меня ни физически, ни духовно. Мне хотелось стать лесничим в лесном департаменте, жить на свежем воздухе и всласть поохотиться. Отец же заботился о моей карьере.

— Такое место, — говорил он, — не легко достается бенгальцу.

Пришлось сдаться. К тому же, как известно, мужчина, сделавший карьеру, очень ценится женщинами. Например, муж сестры Шунетры был профессором на государственной службе, поэтому женщины в их доме так возгордились. Если бы я стал забуревшим от жизни в лесу «инспектор-сахибом», носил бы пробковый шлем и устлал бы полы в своем доме шкурами тигров и медведей, то от этого я потерял бы в весе и вместе с тем убавилась бы честь моего звания в сравнении с любым из соседей-чиновников. А это, в свою очередь, нанесло бы ущерб женскому тщеславию.

Тем временем поток моей юности под влиянием неподвижной канцелярской жизни стал иссякать. Другой на моем месте смирился бы с этим, равно как и с увеличением собственного живота. Но я так не мог. Я знал, что Шунетра полюбила меня не только за мои достоинства, но и за красоту. Сплетенный творцом брачный венок, который я принес ей однажды, должен был радовать ее каждый день. Удивительно, Шунетра не старилась, я же быстро клонился к закату, росли только сбережения в банке.

Дочь Аруна воскресила в моей памяти рассвет нашей любви. Утро ее юности было окрашено в цвета зари нашей жизни, и вся душа моя исполнилась восторга. В Шойлене я видел возрождение своей молодости. Та же порывистость юных лет, та же неистощимая веселость, а временами, когда разбивались его дерзкие надежды, те же тревога и уныние. Он шел тем же путем, что и я в свое время, так же, как и я, придумывал всевозможные способы привлечь на свою сторону мать Аруны, а мною не очень интересовался. Аруна чувствовала, что отец ее понимает женское сердце. Время от времени она пристраивалась на полу у моих ног и молча сидела с глазами, полными слез. Откуда они, эти слезы!

В отличие от меня ее мать умела быть жестокой. Нельзя сказать, что она не разбиралась в сердечных делах дочери, но она была убеждена, что со временем все это уйдет, как утренние облака. Я был совершенно иного мнения. Если долго не есть, аппетит, разумеется, пропадет, а когда примешься за еду, то окажется, что к ней потерян всякий вкус. Утренние песни не поют в полдень.

— Пусть сперва наступит возраст благоразумия и так далее и так далее, — говорят наставники. Но, увы, возрасту любви и возрасту благоразумия не суждено встретиться.

Вот уже несколько дней, как начался сезон дождей. Дождливая завеса смягчила очертания каменной и деревянной Калькутты, и резкий городской шум зазвучал приглушенно, как голос, в котором дрожат слезы. Жена знала, что Аруна в моей библиотеке готовится к экзаменам. Зайдя за книгой, я увидел, что дочь тихо сидит у окна, на лице ее влажная тень, клонящегося к концу пасмурного дня. Она до сих пор не причесана, и восточный ветер роняет капельки дождя на ее распущенные волосы.

Я ничего не сказал Шунетре. Я тотчас же написал Шойлену письмо, приглашая его на чай, и послал за ним машину. Шойлен приехал. Нетрудно понять, что его внезапное появление не обрадовало Шунетру.

— Я не настолько силен в математике, — сказал я ему, — чтобы разобраться в современной физике, поэтому я и послал за тобой. Я хотел бы, насколько это возможно, разобраться в квантовой теории, мои знания давно уже устарели.