Избранное

Сын человеческий С тех пор, как в чашу смерти Иисус, Незваных ради, привлеченных шумом, Бессмертье положил своей души, Уж миновало много сотен лет. Сегодня он спустился ненадолго Из вечного жилища в бренный мир И увидал порок, что ранил прежде: Надменный дротик и кинжал лукавый, Свирепая изогнутая сабля. Сегодня быстро лезвия их точат Об камень, прочь отбрасывая искры, На фабриках огромных, полных дыма. А самая ужасная стрела В руках убийц недавно засверкала, И жрец на ней свое поставил имя — Ногтями на железе нацарапал. Тогда Христос прижал к груди ладони. Он понял: нет конца мгновеньям смерти, Кует наука много новых копий, Они ему вонзаются в суставы, И люди, что тогда его убили, Безмолвно притаясь во мраке храма, Сегодня вновь во множестве родились. С амвона слышен голос их молитвы, И так они бойцов-убийц сзывают, Крича им: «Убивайте! Убивайте!» Сын человеческий воскликнул в небо: «О боже правый! Бог людей, скажи мне, Почто, почто оставил ты меня?» * * * В тот древний, исступленный век, Когда творец хулил свое творенье И созданное рушил, В тот день, когда утратил он терпенье, Своею дланью грозный Океан Тебя отторг, о Африка, от груди Земли восточной. Густого леса бдительная стража Твою темницу стерегла. Ты на досуге одиноком Копила тайны чащ непроходимых, Читала письмена воды, земли и неба,— И волшебство природы В душе незрячей мантру пробудило. Ты, заслонив лицо уродливой личиной, Над ужасом смеялась И, страх стремясь преодолеть, Ожесточала дух величественным бредом, Обрядом-пляской разрушенья Под барабанный гром. Тенистая! За черным покрывалом Не видел человеческого лика Презренья мутный взор. С колодками, с цепями ворвались Ловцы людей, чьи когти крепче волчьих, Чье низкое высокомерье глуше Твоих для солнца недоступных джунглей. В наряде городском белесый варвар, Как зверь, бесстыдно алчность обнажил. Плыл по тропам лесным беззвучный голос горя, Пыль впитывала кровь твою и слезы. Навеки мерзкой грязи комья Из-под сапог бандитских — оскорбленьем Запечатлели летопись твою. А за морем, в их городах и селах, Воскресный звон колоколов Предвечному добру гудел хваленья, Младенцы прыгали в руках у матерей, И славили поэты Красоту. Сейчас, когда в закатном небе За горло схвачен бурей вечер тихий И из пещер повылезло зверье, Конец всему предвозвещая воем, Явись, поэт, на рубеже веков И, подойдя к порогу оскорбленной, Скажи: «Прости!» Пусть этим чистым словом разрешится Твой, варвар, бред! * * * Забил барабан. Война! Их шеи нагнулись, кровью глаза налились, Зубы скрежещут. Строй за строем Идут принести, на трапезу мертвого пира Свежего мяса людского. Сперва, в храм доброго Будды[84] — вошли: «Благослови, Всеблагой!» Захлебнулась ревом труба, Земля содрогнулась. Куренья затеплились, колокола зазвонили, Воздымились к небу молитвы…, Всесострадающий! Исполни просьбу молящих: Жаждут они вопль пробудить, раздирающий душу и небо, Под кровлями тихими узы любви разорвать, Взвить свои флаги над тленом разгромленных сел, В прах обратить чертоги науки, В щебень — храм Красоты. Вот и взыскуют благословенья доброго Будды! Захлебнулась ревом труба, Земля содрогнулась… Подсчитают, сколько поляжет убитых, Сколько тел живых изуродуют. Каждую тысячу павших будут приветствовать Барабанною дробью, Хохотать — о чудовища злобы! — Над кровавыми клочьями младенцев и матерей. Просят, чтоб слух человеческий принял Молитву их лживую, Чтоб могли отравить они ядом Дыхание мира. Вот зачем они ждут Благословения доброго, щедрого Будды. Захлебнулась ревом труба, Земля содрогнулась. Искупление Вверху, на небе, молний свет, Внизу просветов нет,— В земной ночи, что варварски черна, — Между голодными и сытыми Война. Пожар греха она раздула в подземелье Цивилизации, куда упрятать Награбленное хищники успели. И вот землетрясенья рев Взмыл из огня, круша препоны, — Подножье арки триумфальной Крошится, рушатся колонны, Дворец, богатствами веков обремененный, Повержен. Из проломов лезут змеи. Качаются над прахом капюшоны,— Жильцы расселин, недоступных взглядам, Исходят злобою и ядом. Но хоть страданий в мире много, Не проклинай напрасно бога. Пусть разрушения безумного рука Сметет грехи твои — Их груда велика. Нарыв созрел, Прорваться должен он, Спасительная боль: пусть, злобен и силен, Запустит когти в грудь земли Орел громадный И жрет, покуда не набьет Желудок жадный. Любому, кто слабей других, по праву силы Хребет ломает людоед и тянет жилы, Хрящи на яростных зубах Хрустят, вползает в душу страх; И кровь, текущая в пыли, Корою покрывает грудь земли… Но час настанет — зло сметут потоки разрушенья, Тогда возникнет новый мир, исполненный броженья Стихийных сил. Смири же страх, пока тебя он не смирил. Мы слабостей полны, Их взращивает лень,— Пускай испепелит скопленье хлама Великий разрушенья день. А там спешит толпа дрожащая во. храм. Как много Людей словами обольстить желает бога. Там слабодушным благодать: Молись, не помышляй о зле — И мир восставишь на земле. Монету медную скупец жалеет на молитву дать, Завязок сотня на его куле, Щедрот его вовек не увидать, Он целый мир купить готов Ценой хитросплетенных слов,— Живет он алчностью И все же Мечтает шастрами и мантрами Купить благоволенье божье. Но бог не вытерпит позора Любви своекорыстно лживой, И, если в нашем мире искры Начала благостного живы, Зажжется жертвенное пламя, Простится каждая вина. И новый светоч новой жизни, Ликуя, примет новая страна. вернуться

84

Будда — упомянут здесь в связи с тем, что японская военщина, совершавшая варварские акты насилия во время своей агрессии в Китае, служила молебны, призывая к покровительству Будды, основой вероучения которого было ненасилие.