Страница 11 из 15
— Вернётся.
— Да нет же, бабушка, — говорит Лялька, — мы его зовём, зовём, он спустится совсем низко, а в руки не даётся. Точно дразнит.
— Ну, а ко мне вернётся, — говорит бабушка. И на меня посмотрела, улыбнулась.
Я промолчала, а сама встревожилась. Не знаю, чего и хотеть… И Колобка потерять жалко — хочется, чтоб он вернулся, — а в то же время думаю: «Как же это? Ко мне не захотел идти, неужели же к бабушке пойдёт? Ведь это мне обидно будет».
Ну, пошли мы к орешнику. Бабушка позвала:
— Колобок! Колобок!
Послушали — всё тихо. Бабушка снова:
— Колобок! Колобок!
Слышим, шумят где-то листья. Мелькнуло рыженькое пятнышко, ближе, ближе. Смотрим, — сидит Колобок на той же ёлке, вниз глядит. Бабушка руки вверх протянула, зовёт:
— Колобочек мой! Иди же ко мне!
Как увидел Колобок бабушку, зацокал, прыгнул на ветку пониже, да так и бросился к бабушке на руки. Цокает, кувыркается, мордочкой бабушке в лицо тычется, сам не знает, что и делать от радости. Ну, уж и бабушка рада была! Целует, ласкает его.
А я как в воду опущенная…
Пошли мы к дому. Лялька кричит:
— Держи его, бабушка! Держи! Опять убежит!
— Теперь не убежит, — смеётся бабушка.
И ведь правда — не убежал. Так на бабушкином плече и въехал в свой чулан.
Джиахон Фионаф
Между дачей, где жил Дима, и хозяйским домиком был сад, и от дачи к домику шла прямая дорожка. На полпути она пересекала лужайку, а посреди лужайки стояла калитка. Так смешно: никакого забора, а прямо поперёк дорожки — калитка. Дорожка раздваивалась, обегала калитку двумя тропочками с обеих сторон и шла дальше, а под самой калиткой росла густая трава. В стороне от калитки стояла скамейка и перед нею — стол.
Дима выбежал на лужайку и у стола увидел своего младшего братишку Вовку и хозяйскую дочку Марусю. Маруся растирала кукле Дуньке живот, а Вовка лил в куклин рот лекарство. Это они играли в папу-маму.
— А почему у вашей Дуньки один глаз больше, чем другой? — спросил Дима, подходя. Ему было скучно на даче, и от скуки он приставал к малышам.
Маруся загородила Дуньку спиной.
— Не знаю. Отстань!
— А почему вдруг калитка? — спросил Дима. — Глупо: забора нет — и вдруг калитка.
— Не знаю. Говорю тебе — убирайся!
— «Не знаю», — передразнил Дима. — Что ни спроси, всё «не знаю» да «не знаю»!
Маруся заложила руки за спину, выставила ногу вперёд, задрала подбородок кверху и противным голосом сказала:
— Ах ты, знайка какой! А ты знаешь?
— Про что знаю? — не понял Дима.
— Да почему калитка?
— Конечно, знаю, — сказал Дима.
— Ну, почему? Ну, скажи!
— Не скажу. Не хочу. — Дима повернулся и побежал.
— А вот и не знаешь! — закричала Маруся. — А вот и наврал! Сказать-то не можешь, вот и уходишь!
— Да, да, знаю, а вот не хочу сказать! А ты не ори! — крикнул Дима.
— Не знаешь! Не знаешь! Не знаешь! — Маруся засмеялась. — Хвастун ты, ничего ты не знаешь! Правда, Вовка, он ничего не знает?
Вовка подскакивал, сидя на скамейке, и тоже смеялся:
— Не знает! Ничего не знает! Хвастун!
Надо было сейчас же, сразу придумать что-то очень интересное про калитку! Сразу, скорей! И ничего не придумывалось…
Димка вернулся, сел на скамью, сунул руки в карманы и спокойно сказал:
— Глупые. Ну, чего хохочете? Ну, хотите, скажу? Только это большой секрет.
Маруся сразу перестала смеяться.
— Ой, скажи! — прошептала она. — Мы никому не скажем!
Как на зло, ничего не придумывалось!
Дима сказал:
— Я боюсь вам говорить. Вы маленькие, разболтаете.
— Ни за что! — затопала ногами Маруся. — Ни за что, никому!
— Ни за что, никому! — повторил Вовка.
И вдруг придумалось! Дима подсел ближе и зашептал:
— Калитка — это потому, что тут живет волшебник… Джиахон Фионаф…
— Ой! — крикнула Маруся.
— Ты чего?
— Очень страшное имя… — пробормотала Маруся.
— А он сам ещё страшнее! — Дима захлебнулся. — Он такой страшный, такой страшный! Большой, как вон та ёлка, глаза как сковородка, и на голове перья…
Маруся и Вовка сели близко-близко к Диме и притихли. А у Димы вихрем закружились мысли в голове, и всё стало само придумываться, придумываться…
— По-вашему, это лужайка? А на самом деле это всё — за́мок Джиахона Фионафа. Только днём за́мка не видно, ни ограды, ни стен, а видна только калитка. А в девять часов вечера сам Джиахон Фионаф стоит у калитки и всех ловит, кто проходит…
— И ест? — спросил Вовка шёпотом.
— А это — как ему вздумается. Кого съест, а кого и отпустит. А руки у него чёрные, и на каждом пальце по штыку, как у винтовки.
— А ты… не врёшь? — еле слышно спросила Маруся.
— Ну вот! Зачем мне врать! Я сам его видал…
— Ну-у?! — Маруся прижалась к Диме.
— Конечно, сам видал! — захлёбывался Дима.
— Когда?!
— А вот помнишь, я к вам прибегал вечером, мама присылала. Бегу назад — а уж девять часов было, — а он стоит. У самой калитки. Поймать меня хотел, да я увернулся. А он мне кричит: «Если ещё раз попадёшься, поймаю и съем! И если болтать будешь, тоже съем». Ну, вот я и молчал…
— Мы никому не скажем! — уверила Маруся.
— Мы никому не скажем! — повторил Вовка.
— Конечно! — шептал Дима. — Ведь если вы скажете, вы меня погубите. И себя тоже. Видите, вон ворона сидит. Вы думаете, — это ворона? Это слуга Джиахона Фионафа. Она вот всё слушает, что говорят, а потом Джиахону Фионафу рассказывает…
Маруся ахнула.
— А она не слышала, что ты нам сказал?
Дима покачал головой.
— Нет, она же далеко, а мы говорили шёпотом. А потом, днём Джиахон Фионаф ничего не может. Только с девяти часов.
— А где же его за́мок? — спросила Маруся.
— Вот тут, везде. — Дима широко развёл руками.
Маруся и Вовка со страхом посмотрели на лужайку. Лужайка была такая весёлая, ярко-зелёная, через неё бежала жёлтая дорожка, а по дорожке мелькали между тенями деревьев солнечные зайчики. А среди лужайки торчала из земли серая, угрюмая калитка — дверь в невидимый за́мок Джиахона Фионафа.
С этого дня Диме больше не было скучно на даче. И Вовка, и Маруся слушались его. Он хотел играть в казаки-разбойники, — играли в казаки-разбойники. Он хотел играть в пограничников, — играли в пограничников. А когда Маруся заикалась про игру в папу-маму или в куклы, Дима таращил глаза и шептал:
— Джиахон Фионаф не выносит, чтобы маленькие играли в больших… А ты видела, сколько сегодня ворон в саду?
И Маруся превращалась в разбойника.
Один раз, правда, она робко спросила:
— А как же? Ведь разбойники тоже большие. И в них, значит, нельзя?
Дима очень рассердился.
— Это же совсем другое дело! Это же не папа-мама!
И Маруся успокоилась.
Когда Диме надоедало играть, он уходил в сад и придумывал новое о Джиахоне Фионафе. Теперь он искал Джиахона Фионафа везде. Сидел на своём любимом бугре над прудом и старался разглядеть подводных слуг Джиахона Фионафа. Лежал в траве на спине и сквозь ветки деревьев смотрел, как по синему небу бежали белые облака, и в этих облаках искал страшное лицо Джиахона Фионафа. А потом рассказывал малышам, как из облака в пруд что-то упало и из пруда высунулась огромная-огромная, — во-от такая! — рыба и поклонилась облаку… Наверное, на облаке ехал сам Джиахон Фионаф!