Дьявольское кольцо

В экспедиции бывает такое — прибивается к ней некто и живет, работает за еду и место в палатке. Обычно от таких прибившихся никаких неприятностей нет, но иногда все же случаются. Лучше их проверять. А то кто его, прибившегося, знает? Может, беглый из лагерей, может, скрывается… и хорошо, если только от алиментов.

Кроме всего прочего, нельзя сказать, что Кузькин так уж наивно поверил Казику на слово. Казик аккуратно попадал в каждую ловушку Кузькина по поводу «нападавших», и очень уж было заметно, что с ним произошло что-то совсем другое, и что-то очень уж нечисто было и с «нападавшими» на Казика, и с «ограблением». И обращаться в милицию Казик боялся, как отрицательный персонаж фильма 1960-х годов. И это тоже было подозрительно. А когда все же повезли, то показания давал как-то нечетко. Например, почему-то уверял, что приехал в Хакасию один и исключительно на собственной машине. А грабителей видел в первый и последний раз, не знает их, не рассмотрел и не запомнил.

Через три дня в экспедицию приехал молодой милицейский капитан, спросил, не останавливался ли Казик в гостинице «Сияние Сибири». И Казик, очень разволновавшись, изменил показания, поведав, что был на озере не один, а со своим другом, и машина эта его, друга. Но что номер машины он помнит, и как зовут друга он помнит, а вот фамилии друга и адреса уже нет, совсем вылетело из головы… наверное, когда его убивали и топили в этом страшном озере. Убивали и топили эти, местные, которых он не знает. А друг, шофер… то есть который был за рулем, Мишка, он оказался с ними…

Казик все отчаяннее путался. Лейтенант надолго останавливался, сидел, молча глядя на Казика через стол. Казик от этого внимательного, профессионального взгляда становился совсем невменяемым и почти терял контроль за естественными функциями организма. Исписав лист, лейтенант тут же заставлял Казика его подписывать, и тот хоть и трясся, но подписывал. А лейтенант прятал подписанный лист и снова задавал вопросы.

Лейтенант потом долго пил чай в палатке Кузькина… Казик рад был бы подслушать, но боялся.

— Значит, все-таки из Ленинграда, — обронил лейтенант с элегической задумчивостью.

— Город он знает. И знает так, словно там жил, — не только улицы, а где работать, где покупать… Скажем, объяснял мне, где живет… я притворился, что сам город знаю плохо. Он мне и объяснял: «где химчистка… напротив гастронома». Так город, вообще-го, знает житель…

— Может, ты бы к нам пошел работать? — уважительно хмыкнул лейтенант. — Хотя тут, конечно, у тебя… Не знаю, стоит ли меняться.

Он в лагере сидел уже долгонько, и непреклонность начинающего мента уже сменялась в его взоре некой мечтательностью.

Под вечерними лучами озеро отливало золотом, качались березки под ветерком, перекликались девушки возле палаток.

— А может быть, как раз ты — к нам? — так же ухмыльнулся ему Кузькин. Посмеялись.

— Ты как считаешь, если честно — нападал на него кто-нибудь?

— Очень может быть, и нападал. Только нападали те, кто его знает… а он — их.

— С кем он ехал, те и выбросили?

— Очень может быть. Повздорили, а он сам крупно виноват. Или вместе делали что-нибудь эдакое, — лейтенант неопределенно повел в воздухе пальцами. Он сам не мог придумать, что бы «эдакого» мог сделать Казик. — Или приехали, здесь влезли во что-то, а этот подставил. Что за существо, ты и сам видишь…

Кузькин понимающе кивнул.

— Или вообще из самого Питера везли. Везущим — развлечение, как отдых. А этого здесь и оставили, без документов и без денег. Это как наказание.

— В общем, ты машину искать не будешь и расследовать факт разбойного нападения тоже не будешь?

— А нет тут никакого нападения. Он в показаниях путается, как…

Тут лейтенант загнул такую матерную руладу, что Кузькин только мотал головой и ухмылялся.

— Машину-то я в розыск подал. Ее, может быть, и найдут, но помяни мое слово — там еще такое откроется… То ли они сперли ее, машину, то ли неизвестно чья она, эта машина. Может быть, владелец про твоего Казика и не слыхал.

— Уже и «моего»! Его в экспедиции-то держать можно?

— А что он сделает? Справку ему выдадим, пусть работает…

Кузькин и до этого не видел, почему должен обращаться с Казиком, как с некой невиданной ценностью, и постоянно приставлял к работе попроще: дежурить по кухне, на раскопе отбрасывать отвалы… Поневоле хороший психолог, Коля Кузькин понял очень быстро — работник из Казика еще тот… Но работать будет, хотя и без особого старания, — если его время от времени пугать. Вот если не будет бояться — скоро обнаглеет и станет совершенно невыносим. Обстановка в экспедиции способствовала чему угодно, только не запугиванию участников, и Кузькин понял, что пугать Казика придется ему самому. Он еще вчера рассказал Казику, что поблизости от лагеря бродит медведь-людоед, что у Сережи Гульфикова, фанатика археологии, от недобросовестной работы и от простоев бывают нервные припадки, с криками и с мордобоем.

Лейтенант героически отказался от любых добавок в чай, но уезжать уж очень не желал и полчаса еще мотался между машиной и скамеечкой у озера. Проводив его, Кузькин пошел общаться с Казиком.

— Значит, так. Денег я тебе занимать не буду. И сам не хочу, и лейтенант не советует. Как ты с ним договоришься — это вы сами разбирайтесь. Вот что могу — это принять на работу. Полевое довольствие — 56 рублей в месяц. Обычно мы в это укладываемся. Зарплата — 70 рублей. Будешь стараться — поощрю, накину десятку. Сегодня середина августа… В середине сентября поедешь домой. Останешься до октября, сможешь лететь самолетом. Или поедешь сопровождающим машину, это даром. Можешь дать телеграмму, запишу на твой счет. Согласен?

Казик уныло кивал головой, ковыряя землю носком ботинка. Кузькин удивился, как далеко он сумел засунуть палец в ноздрю — чуть ли не наполовину.

ГЛАВА 10

Вторая половинка

Тут надо сделать еще одно объяснение, почему Казик так спокойно отнесся к своей временной жизни в экспедиции. Одно объяснение, что называется, лежит на поверхности — провалив задание, лучше всего исчезнуть с глаз того, кто его дал. Не навсегда, конечно, но на время.

А была и другая причина — Миней Израилевич ясно объяснил, что если задуманное не получится, Казик должен жить в Туиме и внимательно следить, кто приближается к озеру. И если кто-то заполучит кольцо, а Казик донесет, кто его смог заполучить, то и плата остается та же. Сидя в лагере экспедиции, Казик надежно скрывался… а в случае чего легко было подать дело и так, что он и засел здесь, чтобы лучше видеть все и слышать. И лучше выполнить задание Минея.

Вообще-то, к 20 августа Казик вполне мог бы выйти на связь… И не выходил. Потому что обещания обещаниями, а было совершенно неизвестно, как воспримет провал Миней Израилевич. Может, сразу вышлет денег, велит явиться в Питер, пред ясные очи… Но с какой целью явиться? Что Миней вполне способен свернуть ему, Казику, шею — в этом-то Казик не сомневался ни единого мгновения. Вряд ли, конечно, собственными руками — не будет человек такого полета сам мараться. Но раз уж вопрос только в этом…

Вот если бы были у Казика какие-то… Ну хоть какие-то результаты…

И тут черная полоса внезапно кончилась, и Казику опять стало везти. Потому что в экспедиции внезапно появились гости — сразу на двух машинах, привезли с собой черного барана, хлеба, чая и невероятно много водки.

Трое из них были археологи, и с ними было все понятно. Особенно с молодыми, один работал в экспедиции и уезжал зачем-то ненадолго, а второй был из Ростова-на-Дону, которому все здесь было внове и который бегал по всем раскопам, а ему все показывали, что и где. Третий был приятелем начальника.

Еще один оказался вроде писатель… и с ним тоже все было понятно, потому что мало ли какой народ шатается по экспедициям.

А еще один был странный какой-то, немного сумасшедший мужик, судя по лицу — из местных. Вел он себя так, словно бы здесь он только частично, а часть его — где-то совсем в другом месте. Смотрел он как-то больше в пространство, словно не видя ни людей, ни прочей мелочи, и на его лице застыла смесь величавой отрешенности, горя и фанатизма.