Страница 41 из 75
Жиззеа ликовали — чем дальше двигался кортеж, тем больше горожан высыпало на улицы. Они с восторгом встречали принцессу, но с не меньшим восторгом приветствовали артистов, которые поразили их воображение своим искусством.
За повозкой кифа двигались все остальные — они шли пешком, потому что им не захотелось путешествовать на фуффах, кроме того, им казалось, что так они привлекут к себе меньше внимания, а у зуланзров так и вовсе не было выбора — лёгкие экипажи не выдержали бы такой нагрузки.
Однако и пеший переход превратился для всех в испытание. Сдержанности, с которой жиззеа встречали чужаков прежде, как не бывало. Конечно, никто их не хватал, но на этом ограничения, предписанные хорошим тоном, заканчивались.
Толпа гудела и жужжала, как потревоженный улей; золотистые глаза всех оттенков рассматривали их, не отрываясь, а в воздухе непрерывно мелькали серебристые крылышки детей, которые так и сновали над их головами.
Вскоре поклонники уже стиснули своих кумиров со всех сторон, причём те жиззеа, которым посчастливилось оказаться в первом, “притиснутом”, ряду не роптали на судьбу, а напротив, были весьма довольны своей участью.
Подойти вплотную, прикасаться, рассматривать в упор по собственной инициативе им мешало хорошее воспитание, а теперь они вроде бы стали жертвами обстоятельств…
Даже грозные зуланзры не внушали никому ни малейшего страха, а только неиссякаемую симпатию и любопытство. Их грубая шкура, их спинные гребни, их тяжёлые хвосты — всё восхищало жиззеа.
— Нам ещё далеко? — спросила Лора, встревоженно озираясь.
— Нет, осталось совсем немного, — растерянно ответила принцесса.
— Куда подевалась их сдержанность? — волновалась живущая. — Ещё немного, и мы прочно застрянем, а там и до давки недалеко.
— Раньше вы были просто чужаками, а теперь вы — победители Большого Турнира, а они всегда пользуются огромной любовью в народе, — пояснила Ззия.
— И что вы делаете, когда народ с такой силой обрушивает любовь на своих счастливых избранников?
— Ничего… То есть… с такой силой он ещё никогда не обрушивал… — запинаясь, отвечала принцесса.
— Ясно. Приплыли, значит…
========== Глава 42. Песнь Покоя ==========
Они действительно “приплыли” — недовольно фыркая и угрожающе пощёлкивая жвалами, фуффы остановились.
Стражи были явно встревожены; они обменивались какими-то знаками, оглядывая жизнерадостную толпу, но ничего не предпринимали. Судя по всему, они просто не знали, что можно предпринять.
Один только Мррум блаженствовал в своём экипаже, купаясь в волнах народной любви и признания.
— Ну погоди, пчелиный король, — проворчал Гэри, — попадёшься ты мне…
Лёгкой усмешкой отразились его слова на непроницаемых лицах намиянок.
Лора встала и повернулась назад; увидев совершенно серьёзное, даже мрачное выражение её лица, Мррум устыдился и опустил приветственно поднятую лапу. Протиснувшись мимо его повозки и гладкого панциря запряжённого в неё фуффа, морские девы добрались до экипажа принцессы.
— Вам лучше остаться здесь, — бросила Виллена людям, прежде чем уйти. — Если будет хуже, Белтран и Глаша вас укроют.
Самим морским девам давка была не страшна. Вероятно, даже толпа зуланзров не смогла бы раздавить их.
— Плохо, — коротко бросила Анната, — подобравшись к Лоре. — Они продолжают прибывать.
— Сможешь остановить их? — спросила Иллана.
— Попробую, — ответила Лора.
Голос её дрогнул и сорвался, в глазах был страх, неумолимо перерастающий в ужас, но Иллана знала, что она справится.
Сильные голоса намиянок прорезали жужжание и гул, поднялись над улицами, заставив всех умолкнуть. Слышались только своеобразные звуки, издаваемые крыльями детей.
На несколько секунд жиззеа замерли, но затем медленное, властное, неумолимое движение толпы возобновилось — бесшумное, но от этого не менее пугающее. Просто песня не могла помочь, морские девы и не надеялись на это. Нужна была Песнь — одна из древних Песен живущих.
Лора закрыла глаза, нырнула с головой, без оглядки, в это море эмоций, чувств, море живых существ, волнующееся вокруг и грозящее затопить всё, что встретится ему на пути, поглотить даже самоё себя…
Нужен Покой… Та же Песнь, которая может унять бурные волны, — может успокоить, остановить толпу.
Мелодия развернулась медленно, как древний таинственный свиток, хранящий сокровенные тайны рождения, умирания и… вечного покоя, незыблемого, величественного покоя.
Тишина, подобная певучей бесконечной тишине звёздного неба, глубокая и торжественная, пришла на улицы, но главное — в души.
Взятые в плен тишиной и покоем, они сдавались им с радостью — в бесчисленных золотистых глазах светилось счастье, тихое счастье, которое хочется хранить в молчании наполненного до краёв сердца и нести домой — тихо-тихо, очень осторожно, чтобы ни капли не расплескать просто так — впустую, но раздать как бесценный дар — всем, кому не досталось.
Больше им ничего не было нужно. Тихо, медленно, жиззеа начали расходиться. Никто никого не толкал, встречаясь взглядами, они обменивались частицами этого удивительного, густого и золотистого, как мёд, покоя, отчего он становился ещё гуще и богаче оттенками, а потом шли дальше, унося его с собой.
Песнь медленно затихала, кружась, словно зрелый лист в безветрии ясного осеннего дня, и наконец затихла совсем. Улицы опустели, путь был свободен.
Лора медленно опустилась на сиденье и глубоко вздохнула. На этот раз обошлось, а другого раза быть не должно.
Неохотно всплыв из блаженного оцепенения, один из стражей слегка постучал коротким жезлом по панцирю неподвижного фуффа.
Тот пошевелил толстыми усами, делая вид, что старательно обдумывает поступившую команду, потом ещё немного постоял, склонив голову вниз, будто рассчитывая отыскать там нечто очень ценное, и наконец сдвинулся с места, основательно и твёрдо ставя каждую ножку, словно приняв решение с этой минуты ходить не как придётся, а исключительно ответственно относиться к каждому своему шагу.
Принцесса Ззия сидела, полуприкрыв глаза прозрачной плёнкой века. Ей вспомнилось детство. Она не могла сказать, было ли это время самым счастливым в её жизни, но в детстве была та ясная беззаботность, которая, несмотря ни на какую суету, возню и беготню, наполнена ни с чем не сравнимым внутренним покоем.
Он даётся детям даром, если только никто не украдёт его у них до срока. Такой же внутренний покой, кристальная ясность души, бывает и у стариков, но далеко не у всех, ведь это итог жизни, плод долгой и упорной работы души.
В пожилых он более заметен, потому что не скрыт уже ни играми, ни смехом и всем тем потоком молодой силы и радости жизни, который скрывает от беглого взрослого, закрытого собственной суетой и беспокойством, взгляда, — главное, центральное, как шумный водопад скрывает скалу.
Но скалы тоже разрушаются, и чаще всего разрушает их не землетрясение, не ураган, не что-то мощное и значительное, а самый обычный ветер, дующий изо дня в день, самая простая вода, капающая минута за минутой, хрупкие корешки растений, прорастающие год за годом, всё глубже, всё гуще…
И цельное ядро детской души тоже разрушают мелочи или то, что кажется мелочами.
Взрослые беспокоятся о том, что кажется им очень важным, гонятся за миражами, изнемогая в этой погоне и страдая оттого, что в их руках опять — пустота; служат идолам — удовольствия, власти, успеха и, недоумевая, почему эти идолы не приносят им счастья, служат ещё ревностнее…
А дети — они ведь не могут долго оставаться в стороне от всего этого: по песчинке, по маленькому камешку уносится ясная простота их душ; в ямках и трещинах поселяются первые робкие ростки тщеславия, жестокости, властолюбия.
И вот душа уже покрыта трещинами, а то и расщелинами, со дна которых поднимается что-то тёмное, страшное. А потом может прийти и такой день, когда от неё ничего не останется, только пустая оболочка, вечно мятущаяся, что-то ищущая, хватающая и отбрасывающая, потому что ничто из того, к чему она стремится, не может заполнить её пустоты.