Громовые степи

Отделение Вадима во время налета «юнкерсов» охраняло головную колонну, на которую обрушились первые пулеметные очереди и бомбы. Оглушенный чудовищным грохотом и ярким пламенем, Вадим на мгновение потерял сознание, очнулся с чувством тяжести во всем теле и тотчас определил, что сверху лежит человек. Взрывная волна бросила на него убитого заключенного. Вокруг слышны стоны, просьбы о помощи. Он высвободился из-под навалившегося тела, встал на ноги и, покачиваясь, не глядя на опустевшую развороченную дорогу, пошел проверять посты. Часовых на своих местах не оказалось. Но вот появился один, потом второй. На левом фланге командир отделения насчитал четверых, на правом только троих подчиненных. Часовые стояли вдоль дороги, а заключенные медленно сходились, сосредоточивались вдоль обочины, с опаской поглядывая на проезжую часть. Получилось так, что заключенные оказались за спинами часовых. На месиво из земли и окровавленных человеческих тел никто не решался выйти.

Поступила команда от начальника конвоя отойти от дороги на пятьдесят метров и там построиться, подсчитать потери.

Почти два часа приводили себя в порядок смешавшиеся колонны, хоронили погибших, оказывали помощь раненым. Более ста заключенных было убито, столько же ранено. Три бойца отделения Бодрова и четыре из первого взвода погибли при бомбежке. Бойцов похоронили в братской могиле, заключенных — в воронках от авиабомб и в наспех вырытых неглубоких траншеях.

И снова в путь.

Однако несчастья этого дня для конвоя не закончились. Во время очередного привала вновь прозвучала страшная команда: «Воздух!» Теперь лишь один самолет атаковал конвой, однако на дороге уже никого не было: заключенные разбежались в разные стороны, часовые также успели отойти, поэтому пулеметные очереди прошлись почти по пустому месту, туда же были сброшены шесть бомб. Но Славнов оказался опять на месте. Все повторилось, как несколько часов назад. Сбил расконвоированный зэк и этого фашиста.

Герою дня пожал руку сам начальник конвоя, бойцы похлопывали его по плечу, заключенные приветствовали поднятием руки вверх.

— Здорово ты целишься! — хвалили растроганного общим вниманием Славнова.

— Да никуда я не целюсь, — ошарашил своим ответом Александр, — просто ставлю пулеметы стволами вверх под небольшим углом, когда самолет еще далеко, и даю непрерывную очередь — фашист сам напарывается на нее от двигателя до хвоста. Ударную силу пули увеличивает и скорость машины. Вот и весь секрет.

— Ну голова! Ну молодец! Ты же превзошел самого себя! Тебе надо зенитчиков обучать стрельбе, а ты в зэках ходишь.

— Сейчас война, в армию пошел бы добровольцем?

— Еще как пошел бы. — Смущенное лицо расконвоированного зэка покрылось румянцем.

От контузии у Вадима стала подрагивать левая рука. Дрожание непроизвольно усиливалось, когда слышался гул самолета. Эдакая предательская мелкая вибрация от локтя до ладони. Как ни пытался он унять противное подрагивание, ничего не получалось. Но потом приспособился: брал в левую руку винтовку, помогало.

Перед утром на привале вновь прозвучала команда «воздух!». Но самолеты прошли стороной.

Команду эту ждала группа заключенных, сговорившихся совершить массовой побег во время бомбежки. Однако паники на сей раз не последовало, часовые, дозорные и оперативные группы оставались на своих местах в полной боевой готовности.

Заключенные совершили рывок к оврагам, мимо которых конвой прошел вечером. К пресечению побега был привлечен резерв командира батальона. На этот раз выстрелы в темноте звучали часто. Только к утру два десятка бежавших были возвращены на свои места в колонне, пятнадцать насчитали убитыми, пятерым удалось уйти.

Нападение авиации противника, побеги, восстановление порядка в колоннах, большое количество раненых и больных — все это снижало и без того медленный темп движения конвоя. В западном направлении все чаще слышалась артиллерийская стрельба, по ночам стали видны сполохи, как при далекой грозе. Днем по горизонту стелилась сплошная пылевая завеса, наволакивал дым пожарищ.

Приближался фронт, а значит, и немцы. Это стало очевидным всему конвою. Заключенные по-разному восприняли данный факт. Одни со сдержанной радостью, другие удрученно, были и те, кто неприязненно посматривал на конвоиров.

Каждый понимал: темп движения колонн в последние дни не позволит дойти до намеченного пункта. Как ни хотелось командованию оттянуть это время, а надо было принимать какие-то решения. Через день-другой немцы захватят медленно движущуюся массу людей. В этой обстановке начальник конвоя счел необходимым обратиться в ближайшую районную прокуратуру, органы НКВД и милиции с просьбой в экстренном порядке пересмотреть дела конвоируемых, исходя из условий реальной угрозы захвата противником. Он понимал незаконность такой процедуры. А что делать? Другого варианта решения проблемы попросту не было.

Война ускоряет многие процессы. Если в мирное время пересмотр решения суда занимает недели и месяцы, то в обстановке, когда немцы оказались рядом, эту работу надо было выполнить за считанные часы. Женщины, старики, подростки, имевшие небольшие сроки судимости, были освобождены из-под стражи и отпущены на все четыре стороны; лица призывного возраста тут же передавались представителям военного комиссариата.

Имевшие по приговору суда высшую меру наказания (шпионы, диверсанты, убийцы, другие лица, способные, по оперативным данным, пополнить ряды предателей Родины, перейти на службу врагу) были отделены от общей массы конвоируемых, отведены в соседнюю балку и расстреляны.

Заключенные, не способные по состоянию здоровья к ускоренному передвижению, оставлялись в распоряжении местных органов НКВД и милиции. Из остатков конвоя сформировали всего одну колонну, и под усиленной охраной форсированным маршем она пошла по намеченному маршруту. Конвоировать «отборных» заключенных поручалось отдельной роте, имевшей опыт боевых действий в Воронеже.

Вадим со своим поредевшим отделением замыкал колонну в качестве командира оперативной группы и тыльного дозора. Из головы не выходили события последнего дня. Радовался, что Женьку Димитрова освободили из-под стражи. Представитель местного органа НКВД, знакомясь с его делом, не скрывал удивления, осматривал со всех сторон мальчишку.

— За что попал сюда, пацан?

— За убийство.

— Ого! Кого же и как ты сумел убить?

— Отца на фронт забрали, а один мужик стал приходить к матери. Я их потом в погребе застукал. Хотел ломом только его, а проткнул обоих, не рассчитал.

— Правильно сделал. Куда пойдешь?

— Не знаю, — шмыгнул своим коротким носом мальчишка.

— Нет, так нельзя. Примкни к какой-нибудь воинской части, эту просьбу я выскажу в справке об освобождении.

Женька подошел тогда к Вадиму, смаргивая слезы и посапывая, молча пожал руку.

Вспомнились старшему тыльного дозора и блестящие от слез глаза Славнова, когда ему сообщили, что за сбитые самолеты снимается судимость, его призывают в армию и восстанавливают воинское звание старшины.

Балка Безымянная для одних стала добрым началом, местом освобождения и призыва в армию, поворотом судьбы, для других — местом гибели. Под расстрел тогда набралось более двух десятков человек. Попади к немцам, каждый из них мог натворить много бед. Добровольцев участвовать в расстреле оказалось немного. В отделении Вадима из строя вышел лишь Боровских. Обреченных тогда заставили снять с себя одежду, остаться лишь в нижнем белье. Шумный Боровских вскоре возвратился в подразделение, но обсуждать событие и разговаривать с ним на эту тему никто не пожелал. Особняком он потом так и держался.

Жаль было рябого, осужденного по 58-й статье, он остался в «отборной» колонне и теперь в последнем ряду пылил по проселочной дороге.

К концу первого дня форсированного марша колонна преодолела более тридцати километров. Местом очередного привала оказался овраг с колючим сухим боярышником, чистым звонким ручейком, прохладной, увлажненной землей. Измученные жарой и пережитым страхом конвоиры и заключенные легли там, где их застала команда «Стой!». Час назад все оказались очевидцами очередного налета немецких самолетов. Появились они так неожиданно, что колонна не успела рассредоточиться. Три «юнкерса» дважды пронеслись над лежавшими людьми, но пулеметного обстрела не последовало, бомбы тоже были предназначены, видимо, для более важных целей. Самолеты противника весь божий день кружили в небе то справа, то слева, их гул слышался непрерывно, но где-то вдалеке, а эта тройка буквально свалилась на головы конвоя. «Юнкерсы» как стервятники спикировали на хвост колонны и, едва не касаясь колесами труб полевых кухонь, оглушительным ревом своих моторов буквально вдавили в пыль конвоиров и конвоируемых. Обезумевшие лошади громко ржали, вставали на дыбы, порвали постромки и с болтающимися на шее хомутами, обрывками вожжей разбежались по полю. Поймать их не удалось, в одночасье лошади превратились в диких животных. С вытаращенными от страха глазами, они никого не подпускали к себе ближе десяти-пятнадцати метров. Продовольствие, воду, пулеметы, боеприпасы, другое имущество на повозках пришлось потом везти самим заключенным.