Громовые степи

— Всем! Огонь! — крикнул командир взвода. И Дьяков Бор загремел выстрелами, взрывами гранат. Посыльных Сергей придержал у себя. Они теперь вместе с ним будут решать внезапно возникшие задачи. Послышались редкие приглушенные щелчки, как выстрелы со всех сторон. Сколько ни озирался по сторонам, он никого не видел, а выстрелы не прекращались.

— Чертовщина какая-то, — недоумевал Сергей.

Стали с шипеньем проноситься, ударяясь о стволы деревьев, огненные красные и желтые стрелы, но все выше головы метра на два.

Слышал в штабе мельком, есть у немцев разрывные и трассирующие пули, а видеть до этого не приходилось. А теперь вот они, рядом.

Включились в стрельбу два пулемета десантников. Трассирующие и разрывные пули стали впиваться в деревья ниже, еще ниже. А со стороны первого отделения стрельба становилась все ближе и ближе. Командир взвода с пулеметом и посыльными бросились туда. Первое отделение занимало оборону по хребту высоты позади второго, поэтому резерв оказался почти на фланге у противника. Огонь пулемета и трех винтовок, разрывы гранат оказались губительными для наступающих. Под гром непрекращающейся стрельбы резерв скрытно вышел во фланг противнику, наступающему слева. Этих десантников постигла та же участь, что и соседей справа. Вскоре стихла стрельба и в районе третьего отделения.

«Вроде отбились», — облегченно подумал командир взвода.

Во всех отделениях были потери.

Опять взвод стал таким, каким был до пополнения.

Остаток ночи никто не сомкнул глаз, ждали новой атаки. Но Дьяков Бор молчал.

Когда взошло солнце, осмотрелись. Обнаружили тринадцать трупов в комбинезонах, под которыми находилась красноармейская форма. У одного убитого имелась немецкая топографическая карта и парабеллум, почти у всех были на руках часы. Двенадцать отечественных винтовок и два пулемета без патронов стали трофеем.

Похоронили погибших товарищей. Командиры отделений организовали наблюдение, всем остальным было приказано спать.

До полудня подразделение никто не тревожил, хотя шоссе было оживленным с самого утра. К обеду поток движущихся войск стал иссякать. Прискакал на взмыленной лошади без седла пограничник, передал приказ начальника погранотряда отходить.

Забрав все имеющееся оружие, бойцы взвода пристроились в хвост колонны стрелковой роты, следовавшей по обочине шоссе. Подошел запыленный, заросший густой щетиной командир роты, старший лейтенант. Сказал, что за ним в тылу осталась лишь группа прикрытия: танковая рота со взводом пехоты. До утра надо выйти на новую линию обороны, а это тридцать километров.

— Слушай, старшина, — обратился он к Бодрову, — дай мне винтовки, которые у тебя лишние. Пополнение получил, а оружие не успел. Расписку выдам.

XI

Зина этой ночью тоже не уснула. Вечером они с Иваном Степановичем долго сидели на высоком крылечке ее дома. Мать дежурила в больнице. Было прохладно, ветер порывами гнал пыль по грейдеру, проходившему рядом. Луну то и дело закрывали рваные тучи. Иван Степанович набросил свой пиджак на плечи девушки, осторожно прижав ее к себе. Было уже поздно, но Зине не хотелось, чтобы он уходил. Рядом с большим и сильным человеком не думалось о плохом, слушать бы да слушать приглушенный убаюкивающий баритон Вани. Она впервые в мыслях назвала его так.

Начал моросить дождь. Они зашли в коридор, закрыли дверь, но прохлада ощущалась и здесь. Иван Степанович взял Зину за плечи, притянул к себе. Она тихонечко засмеялась, но высвобождаться не стала. Ей было приятно ощущение обволакивающего тепла. Дождь усилился. Так уж получилось, что в темноте их лица оказались очень близко, она не знала, куда девать руки, стало свободнее, когда Зина обхватила Ивана Степановича. Потом его руки опустились ниже, еще ниже, прижали так, что она еле касалась ногами пола. Зина слабо вскрикнула, попросила: «Ваня, так не надо», — но он уже оторвал ее от пола и, прижимая к себе, внес в комнату.

Совершенно раздавленной чувствовала себя потом Зина, лежа на своей кровати. Она глядела в потолок, и мысли одна тревожнее другой не давали покоя. Иван Степанович ушел, Зина его не удерживала. Существом своим почувствовала: свершилось непоправимое.

И тут Зина вспомнила Сергея. Обдало жаром от мысли: «Что я ему скажу?»

— Господи, господи, какой же я была, оказывается, счастливой еще вчера, — с горечью воскликнула она, — теперь же баба, баба, и ничего более.

Зина старалась заснуть, но ничего не получалось. Гадкие ощущения и мерзкие мысли.

«Иван Степанович, этот идиот! С какой стати я с ним связалась?»

Она заплакала. Слезы текли по щекам, скатывались на подушку, вытирать их не было ни сил, ни желания.

Заснула, когда уже взошло солнце. Но сразу же приснился большой, тяжелый Иван Степанович. Он молча смотрел на нее в упор с эдакой нахальной улыбочкой, потом повернулся широкой спиной и будто растворился. Зина проснулась и вновь расплакалась. Ей вдруг захотелось увидеть Лиду. «Может быть, от Сережи что-нибудь есть?»

Лиду она не смогла увидеть, а на улице встретила ее мать, Анну Михайловну. Поздоровались.

— Тетя Нюра, что пишет Сережа?

— Давно от него нет ничего. Не знаем, что и думать. — Глаза Анны Михайловны наполнились слезами.

— А ты, Зина, не болеешь? Вид у тебя нездоровый.

— Да нет, просто устала.

Зина хотела поцеловать мать Сергея, но стушевалась, заторопилась на работу.

«Что это с ней стряслось?» — подумала Анна Михайловна.

Вечером Иван Степанович вновь пришел к Зине. Она не хотела этой встречи, чувствовала себя униженной, ее немного знобило. Намеревалась сказать, что не собирается больше поддерживать такие отношения, но не решилась. Погода раздождилась, на дворе было неуютно, поэтому они сразу пошли в комнату. Мать опять дежурила, да и не хотелось, чтобы теперь их кто-то видел вместе.

Ушел Иван Степанович под утро садами.

В Батурино трудно сохранить что-либо в тайне, хотя районный центр большой. Здесь железнодорожная станция, контора «Заготзерно», колхоз, МТС. Таким образом именовались и жители: «колхозные», «эмтээсовские», «зажелезнодорожные», «центр» — это те, что живут в центре и возле пруда. Люди здесь хорошо знали друг друга, обменивались новостями.

Семья Бодровых жила в МТС, Зина с родителями — в центре. Но врач, Клавдия Сергеевна, была известным человеком везде. По-разному к ней относились в Батурино. Требовательная, с жестким характером, она не всем была по душе, но беды ей никто не желал.

О том, что Иван Степанович на рассвете ушел от Зины, когда мать дежурила, наутро в МТС и центре знали многие.

Машинно-тракторная станция создавалась в начале 30-х годов, в период возникновения колхозов. Дома сюда, а их более двух десятков, были перевезены из окрестных хуторов и были когда-то собственностью раскулаченных казаков. Все добротные, под железной крышей. Снаружи стены обмазаны традиционно казачьей штукатуркой — глиной с соломой, побелены. Оттого дома смотрелись нарядными, светлыми. Селились здесь эмтээсовские рабочие, по единственной улице бегало много детей. Общие заботы, жизнь на виду, горе и радости сближали взрослых и малых. Первыми новостями обменялись рано утром женщины, выгоняя коров в стадо. О случившемся и Анна Михайловна узнала, когда только что взошло солнце. От подружек вести дошли и до Лиды. Сказали соседи и матери Зины.

Клавдия Сергеевна не дождалась конца рабочего дня. Запыхавшись, вбежала в комнату.

— Шлюха! Шалашовка! — Схватила веник, замахнулась на дочь.

— Мама, ты чего?

— Потаскуха!

Зина заплакала. Не сдержала слез и мать.

— Чтобы этого шестипудового жеребца в нашем доме больше не было! Что скажешь Сергею, дура?!

— Не знаю. Он меня любит.

— Предателей не любят. Их ненавидят. Растет дочка — радовались с отцом. Физическая близость с мужчиной — это зачаток новой жизни, святое для женщины. А ты что? Ради чего все это?

Зина проплакала всю ночь напролет. Мать больше не промолвила ни слова. А это было еще больнее. «Уж лучше бы она что угодно говорила, но не молчала».