Страница 8 из 93
Но дама не достигла своей цели. Тоекуда ничего не слышал, он был слишком занят: он спал, положив на голову подушку.
В то самое время, когда Тоекуда выпроваживал еще самых первых девок, когда еще только возникла необходимость отмыться, интересные события развернулись в одной квартирке совсем неподалеку от гостиницы. В эту самую квартирку нырнул человек, который вел его от самого ученого городка, и встретился там с совсем другим человеком, гораздо моложе, физически сильнее и лощенее. В этой квартире, в удобном кресле, за стаканом водки и тарелкой приятной еды, человек подробно рассказал обо всем, что делал Тоекуда сегодня, и получил новые, не менее подробные инструкции.
ГЛАВА 2
Герой событий
16 мая 1998 года
Был новый день, и новые заботы, и дела. И снова булькал «Хенесси», стекая в пробирки, в граненые стаканчики, в цветастые чайные чашки. Булькал и дымился чай в стаканах, запотевали окна в маленькой, забитой стеллажами комнатке.
Тоекуда опять был в лаборатории. Так сказать, в храме высокой науки. Вдоль стен — стеллажи с каменными орудиями, костями мамонтов, шерстистых носорогов, бизонов, северных оленей. Везде карты, рисунки мест раскопок, фотографии.
На фотографиях был Чижиков. Разумеется, были и другие, но везде разные, а Чижиков присутствовал везде, он объединял все фотографии. То он стоял с лопатой и в одних трусах в глубоком раскопе. То рассказывал что-то старику с очень иностранным, европейским обликом, тыкая пальцем в то, что старик держал в руке.
Из дам присутствовала одна — любимая ученица Чижикова, тридцатишестилетняя девственница, Светлана Кимова. Светскую беседу вела именно она, но даже вежливый Тоекуда в ее сторону старался не смотреть. Причина затянувшегося девичества была, увы, предельно очевидна. Но и в отсутствие мужского внимания тоже ведь надо девушке чем-то, но заниматься. Ну-с, Кимова и занималась тем, что ей казалось наукой: летом ездила в экспедиции, где безуспешно пыталась подцепить шофера или пастуха. А те хлестали дармовую водку, но от дальнейших контактов уклонялись — активно и пожалуй что испуганно.
А зимой она мыла и раскладывала по размерам и по форме каменные орудия, а кости раскладывала еще и по видам зверей. Раз в два года Кимова писала научные статьи. В серьезные журналы их не принимали, и бедной старой деве приходилось печататься в провинциальных сборниках, давно уже получивших выразительное и духоподъемное название: «братская могила».
Но за это и любил ее Чижиков — тянет видимость науки, никогда и никуда не денется. В России вообще есть поверье, что наукой занимаются те, кто никак не может выйти замуж по причине внешности или характера. Тоекуде это было дико — в Японии в науку шли самые яркие, самые интересные девушки. Но в России поверье держалось достаточно крепко.
Здесь же толклись, жадно хлебали «Хенесси» самые близкие к Чижикову люди, его гвардия. Вовка Акулов — потолстевший пожилой мальчик с грубой рожей и преждевременной лысиной; Саня Ермолов — с физиономией не только плохо воспитанного пацана, но и с лицом человека, пьющего сильно и в высшей степени регулярно. Оба они старательно, потея от усилий, пытались говорить о науке, об экспедициях, о книгах, о технике хороку и юбецу, об ископаемых животных. Но было очень заметно, что не это, ох не это для них главное…
Подлетала Кимова, с гримасами и ужимками стервы оттесняла мужиков, причмокивая губами, дергая головой, начинала рассказывать и показывать, как правильно. Тоекуда диву давался, как она ухитрялась мгновенно создать напряженную обстановку, и еще удивлялся, как мужчины все это терпят. Видимо, Светка была очень уж удобна — занималась наукой, как могла, а мужики жили, как хотели: охотно создавали условия для работы стервозной аккуратистки Светочки, а создав, уже с чистой совестью шли вершить дела, достойные настоящих мужчин, — шли хлестать водку.
Витька Ленькин производил впечатление получше, был он тощий, плешивый и грустный. Во-первых, он говорил о науке не с таким уж потерянным видом. Хоть какая-то реакция, но появлялась. А во-вторых, именно он сделал и фотографии, и учебный фильм, который видели японцы в Токио. Ямиками старался присматриваться к Витьке Ленькину.
Второй час Ямиками наливал «Хенесси», улыбался, приседал, выслушивал, говорил сам и все больше ничему не верил. Эти люди не были учеными. Экспедиции, из которых привезли находки и фотографии, не были настоящими экспедициями. Комната со стеллажами, керамикой, обработанными камнями вовсе не была лабораторией. С каждой минутой Ямиками Тоекуда убеждался, что все это — мираж, видимость, дым. Место, куда он пришел, только называлось лабораторией. Люди, хлеставшие его коньяк, получали деньги за то, что они были как бы учеными. Но все это была неправда, потому что собравшимся не были нужны ни экспедиции, ни исследования, ни лаборатории.
Как всякий опытный человек, Ямиками Тоекуда знал, что люди могут иметь в жизни ровно то, от чего у них загораются глаза, и никогда не больше и не меньше. Если у человека вспыхивают глаза при слове «путешествия» — в его жизни будут путешествия. Если глаза светятся при слове «наука» — быть ему ученым.
Но глаза собравшихся вспыхивали в основном при виде струйки «Хенесси», стекающей в подставленную емкость, светились от воспоминаний, как пелось и пилось у костров, как кто-то падал в яму, пересаливал кашу, спьяну не мог вытащить лодку на берег и прямо под ней засыпал, на речном песочке. Это было им весело и интересно.
Ямиками спрашивал:
— А на каком расстоянии лежали каменные орудия от костей? Где находили это-то похожее? Каких размеров могло быть найденное поселение?
И глаза «ученых» погасали.
У самого Тоекуды в далекой, да не такой уж и далекой юности светились глаза просто от одного того, что он попал в лабораторию к палеонтологам. Запах эфира, древней пыли, инструменты, реактивы, этикетки с названиями мест, простенькие, но необходимые правила обработки материала, — все это вызывало интерес и било в голову, как бокал шампанского.
Не будь у него интереса к науке, и не только вкуса к отвлеченному, но интереса к самым простым вещам, к самым элементарным атрибутам науки; не будь у него привязанности к запахам науки, ее краскам и занятиям, к ее инструментам и одежде… — никогда бы не бывать ему ученым.
Ямиками Тоекуда привык, что люди научных профессий должны быть и умны, и энергичны, ведь число тех, кто может посвятить жизнь фундаментальной науке, по неизбежности ограничено. Хотят обычно многие, а остаются в науке только самые способные, жизнь отбирает «наверх» самых энергичных и упорных.
И разве так только в науке! Инженеры «Мицубиси» и «Мицуи» уверяли Тоекуду в том же. Человек, которому не интересно, человек ко всему безразличный никогда не совершит ничего выдающегося в фирме. Не он придумает новые материалы, новые способы организации производства, не он станет хорошим продавцом или хорошим импортером.
Убежденный и активный участник национальной программы «Серое вещество», Тоекуда и мамонта взялся искать не только, даже не столько для решения академических вопросов. Его целью было развивать ум, будить интерес, воспитывая через это заинтересованных, активных, любопытных. Тех, у кого вспыхивают глаза. Чтобы готовить ученых, менеджеров, моряков, связистов, строителей, железнодорожников. Чижиков и не подозревал, что зверь интересен японцам не только из чистого любопытства и уж во всяком случае не для демонстрации на ярмарках, а в первую очередь для развития японских школьников.
Кроме того, что они были скучные, Тоекуда не мог отделаться от мысли, что в лаборатории собрались какие-то полудети. Дети охотно играли в ученых, что-то делали в какой-то очень узкой сфере. Там, где они ставили палатки, ехали на моторных лодках или вгрызались лопатами в землю, они поступали, как взрослые. А во всем, что касалось их продвижения по службе, заработка, даже показа результатов экспедиции, — были они во всем невероятно несамостоятельны, робки, зависимы и без воли Чижикова буквально ничего то ли не могли, то ли не смели. Даже применительно к Светлане Кимовой и Витьке Ленькину было непонятно, сколько им — сорок или четырнадцать?