Страница 59 из 100
— Бог мой, даже загорел! — обнял его Базанов.
— Вот, — сказал Рыбочкин, доставая из портфеля письмо.
Базанов пробежал текст глазами.
— Ну молодец, Игорь. Как удалось?
— Плевое дело. Больше всего боялся, что они свяжутся с Френовским по телефону.
— Подписать такое письмо после того, первого?
— Решили, что Френовский переиграл, раз я приехал.
— С главным инженером говорил?
— Да. И опытную партию получил в их присутствии.
Потом разразился скандал. Френовский настаивал, чтобы на Базанова и Рыбочкина наложили административные взыскания. За нарушение трудовой дисциплины. За самовольство. Но никакого нарушения не было. Рыбочкин находился в очередном отпуске. Он мог отдыхать там, где ему хотелось, и так, как считал нужным.
Поневоле стало известно, н а ч т о Рыбочкин вынужден был потратить очередной отпуск и к т о отказал ему в командировке. Выяснилось, что командировочные деньги в институте были и лишь от Максима Брониславовича зависело решение вопроса.
Колесо запущенной Френовским машины закрутилось в обратную сторону. Политическая ситуация в институте менялась на глазах. Пришел новый заместитель директора. С Базановым уже здоровались на лестницах и в коридорах. Наиболее предусмотрительные даже руку жали, заискивающе улыбались и почтительно раскланивались. Базанова начинали бояться. И уважать.
Второй этап войны выиграли базановцы. Заведенные часы адской машины продолжали стучать — теперь уже под кабинетом премьера теневого правительства.
Однако до конца войны было далеко. Еще седина не посеребрила голову доблестного Игоря Рыбочкина, еще Базанов не получил причитающийся ему микроинфаркт, а Френовский — свой первый обширный инфаркт, еще таким зыбким казался достигнутый успех. Пройдет несколько лет, и профессор Базанов признается в минуту усталости:
— Знаешь, Алик, совсем не осталось сил жить. Все у нас хорошо, а вот сил не осталось.
Трудности с заводами продолжались. Кто скажет теперь, какую часть этих трудностей отнести за счет деятельности Френовского, какую — за счет нежелания заводов рисковать, связывая свою судьбу с новым и неизведанным, и какая доля приходилась на отсутствие у Базанова деловой жилки. Ведь лозунги о техническом прогрессе — одно, а заинтересованность в этом прогрессе отдельных заводов, лиц, сторонних организаций — совсем другое. Да и сам технический прогресс может идти в разных направлениях. Технический прогресс — это те же люди. С одними легко работать, с другими — трудно. Вот приходит на завод человек с готовой авторской заявкой — но пока без фамилий авторов — и говорит, что реализация этого предложения требует минимальных усилий, а экономический эффект можно насчитать огромный. Ты только подними шлагбаум, пропусти человека на завод. Он же за это возьмет тебя в долю, впишет в число соавторов.
Другие являются с претензиями, с глобальными идеями, которые требуют существенных перестроек, а главное — суеты. Много работы, документации, затрат, согласований, сложностей.
Можно, конечно, доказать и заставить — не мытьем, так катаньем. Но кому это нужно? Одному-двум авторам, в деле непосредственно заинтересованным? И ведь на всякое действие найдется противодействие — поди преодолей его. Годы уходят, здоровье, жизнь — и ладно, если за п р е о д о л е н и е м, в н е д р е н и е м, рытьем окопов, траншей и бегом в атаку с винтовкой наперевес просматривается цель твоей жизни. А если задачи шире, цель выше, если автомобиль и загородный домик с участком — не единственный и даже не главный предмет твоих вожделений?
На войне не рассуждают, а просто роют окопы и идут в атаку. Но в мирные дни правом выбора пользуются по своему усмотрению.
Я не хочу этим сказать, что победа над Френовским даровала Базанову мир и свободный выбор. Его выбор был обусловлен талантом — читал ли он лекции, посвященные «термодинамической химии», работал ли за письменным столом, — а также слабостью, изношенностью, что ли, той части его личности, которой едва хватило на то, чтобы выиграть войну. Он был совершенно неприспособлен к ней.
Ужас в глазах профессора Базанова на фотографии, увеличенной до натуральных размеров, вызвало пустяковое, можно сказать, обстоятельство, связанное с тем, что в заводских условиях не удалось наладить точную регулировку температуры. Выход казался очевидным: заказать специальные устройства. Нет, не реальный страх перед реально безвыходной ситуацией, тут было что-то другое. Некий усиленный до чудовищных размеров сигнал, пришедший издалека и болезненно воспринятый той избитой, истонченной, кровоточащей тканью, которая отказывалась выдержать малейшую нагрузку. Именно теперь, когда все самое тяжелое осталось позади, вернулся из небытия страх школьника перед экзаменами или постоянный страх студента, уверенного почему-то, что в следующем семестре его непременно отчислят из института за неуспеваемость.
— Знаешь, Алик, совсем не осталось сил. Жизнь вроде налаживается, а сил не осталось. Раньше каждая мелочь возбуждала, тревожила, настораживала. Бывало, выпадет снег, и что-то поднимается изнутри, вот-вот перельется. Такое странное состояние. А теперь — мертвое море, и никакого будущего. Раньше весь мир сопротивлялся. Думалось: одолеть бы его, чего-то достигнуть, добиться — и начнется настоящая жизнь. Скажи, где она? Мир расслабился, сдался. Бери, владей — только зачем? Я чувствую себя побежденным, Алик. Только, ради бога, не утешай, не говори, что это временно. Я сам себя так утешаю, но это неправда. Я выжат, выхолощен, ни на что больше не годен. Все обесцвечено, лишено вкуса, запаха, смысла. Еще одна теория? Очередной эффект? Да кому он нужен? Ну, хорошо, — говоришь себе. — Есть ли у тебя какие-нибудь желания? Их больше нет, Алик. Не осталось.
Мне кажется, базановский организм навсегда запомнил болевые приемы Френовского, состоящие из переносов этапов плана, угроз закрытия темы, и теперь любое затруднение вызывало в нем поистине рефлекторную болезненную реакцию, не устранимую никакими разумными доводами. Виктор походил на молодого человека из прошлого, по принуждению женатого на старой нелюбимой женщине. Брак отбил у него не только все желания и чувства к существам противоположного пола, но с некоторых пор само слово «любовь» заставляло в смертельном страхе сжиматься бедное сердце.
А Рыбочкин считал, что шеф «прошляпил» тему, упустил. Гарышев воспользовался случаем и оттяпал лакомый кусок — давно покушался. Вот у кого вынужденный п е р е н о с э т а п а не вызвал бы не только болезненной реакции — вообще каких-либо эмоций. У Рыбочкина, пожалуй, тоже. И хотя Игорь готов был единолично заниматься практическими вопросами, за тему в целом все равно отвечал бы Базанов, она бы в и с е л а на нем, а его в прошлом могучая шея уже не выдерживала даже пустяковой нагрузки.
Во многих отношениях доведение до логического завершения собственной разработки проще и очевиднее той работы, которую Базанов взвалил на себя, взявшись за организацию лаборатории поисковых исследований. Однако, отравленный успехом, он полагал, что излечить его в состоянии лишь еще больший научный успех. Создавалась ситуация, из которой не было п р а к т и ч е с к о г о выхода.
— Ах, Алик, так хочется успеть сделать что-то еще.
Один из зачастивших в институт корреспондентов спросил его, сколь радостно ощущать себя автором новой, многообещающей теории.
— Радость непродолжительна, — ответил Базанов. — Только в самом начале и в конце, когда ставишь последнюю точку. Потом все уходит куда-то. Я бы посоветовал молодым людям как следует подумать, прежде чем устремляться в науку. Это не столько профессия, обеспечивающая существование, сколько крест, который несешь, подчас не зная, во имя чего. И потом от этого некуда деться. Стоит только начать.
Корреспондент записывал, согласно кивая. Интервью не опубликовали. Я присутствовал как член редколлегии институтской газеты и сопровождающее лицо. В течение двух-трех лет Виктор Базанов оставался бессменным кумиром нашей стенной печати.