Страница 47 из 100
— Да мне хорошо, — отвечал он, запрокидывал голову, довольно щурился, точно подставляя лицо под освежающий солнечный душ.
Рыбочкин его уговаривал:
— Виктор Алексеевич, кончайте. Нам тут покойнички не нужны.
— Сами вы покойнички, — мрачнел Базанов. — Даже не понимаете, до чего все это прекрасно.
— Ну да, — возражал Рыбочкин, — прекрасно. Как в аду.
— Там гораздо хуже, — совершенно серьезно, будто о чем-то вполне знакомом, говорил Базанов.
Вечером иногда заходил к нам выпить чаю.
— Вот это другое дело, — встречал его Рыбочкин, — а то ходит по пеклу, как во сне, будто рассудка лишился.
Таких шуток Базанов не любил. Терпеть не мог, когда его хлопали по плечу. Выпивал чай и уходил молча, с холодной маской на лице.
Нет, я неточно выразился. Какая там маска! Зачем ему? Нежный надевает маску жестокости, чтобы кто-то ненароком не догадался, не задел уязвимое, не сделал больно. В ком пробудилась робкая способность мыслить, спешит надеть шутовскую маску. Пусть лучше смеются над смешным, чем над убогостью малой мысли. Чуткие к слову, но опять-таки робко чуткие, становятся косноязычными, неразговорчивыми как бы потому только, что боятся осквернить своим неумением прекрасный язык, а на самом деле — чтобы придать некую таинственность своей личности. Человек носит одну или несколько масок и не замечает, как они срастаются с ним, как средства защиты постепенно подменяют то, что изначально должны были защищать. Нежный становится жестоким, романтик — желчным скептиком, разговорчивый — молчуном, и за ним, за этим молчанием, порой ничего не скрывается, никаких драгоценных кладов, волшебных замков, райских кущ.
Базанов — сильный человек, который рано стал сильным. Базанов — это человек без масок. Однажды он сказал, что каждому из нас, живущих на земле, отпущены природой примерно одинаковые энергетические запасы, только по-разному они, эти запасы, распределены относительно линии жизни. Я так понял. У одних — это почти прямая. Равномерно, без взлетов и падений, расходуемая жизнь. У других — волнистая. У третьих — как пила: весь талант этих людей уходит в малые зубья — вверх-вниз, вверх-вниз. Артистические натуры, донжуаны, классические неудачники. Но жизненная энергетика может быть распределена и по-другому, хотя площадь под линией останется та же. Вот она тянется по территории детства, ползет почти по самой оси, экономя каждый миллиметр высоты, а потом вдруг резко пошла вверх. Таким высоко взлетать и глубоко падать.
Всем отпущено поровну. У всех одинаковые запасы. Как это характерно для Базанова! Он действительно так думал. Демократ. Аристократ. Люмпен-пролетарий.
Если Базанов прав, то нужно говорить не о гениальной личности, а о гениальном состоянии личности. Ведь каждая долгая жизнь содержит много прямых, волнистых и ломаных. А когда жизнь коротка и вся — пик? Как бенгальский огонь сгорела в лихорадочном блеске — и нет ее.
Что бы там ни говорили, Базанов не был человеком с болезненным складом души. Здоровущий был мужик. Любому из нас дал бы сто очков вперед.
IX
Еще одна фотография. Верижников — базановский сотрудник периода войны с Френовским. Черные, взлохмаченные волосы, толстые губы, широкоскулое лицо, отчаянно пристальный взгляд. Во всяком случае, именно таким запечатлен на фотографии инженер Верижников, молодой специалист.
После окончания вуза его направили по распределению в наш институт. Кочевал по разным отделам, то не уживаясь, то не находя дела по душе. Однажды Базанова спросили:
— Вам нужен сотрудник?
— Нужен.
— Тогда берите.
Так распорядилась специалистом Верижниковым судьба. Так распорядилась она Базановым.
В комнату постучали, и молодой человек, робко переступив порог, тихо сказал:
— Здрассте.
Базанову пришлись по душе его скромность, вдумчивость, осторожность в суждениях, способность смотреть на вещи по-своему. Виктор сторонился ординарно мыслящих людей, быстро уставал от них, пресыщался, в этом они с Ларисой оказались схожи. Только не знаю, в каких уж там фантомов превращались его скучные собеседники, через какой воображаемый перевернутый бинокль он на них смотрел.
Очень скоро Базанов убедился, что как экспериментатор Верижников обладает рядом драгоценных качеств: аккуратностью, тщательностью подготовки и проведения опытов, критическим отношением к полученным результатам. Он верил, что именно такого склада люди способны обнаружить тропинки, в конце которых как раз и находятся волшебные клады. К тому же Верижников не считался со временем, задерживался допоздна, много читал, то есть вполне отвечал основным требованиям базановской системы. Он не был женат, на женщин реагировал сдержанно и даже, пожалуй, избегал их.
Вот и прекрасно, — решил Базанов. — Лучшего желать не приходится. Правда, новый сотрудник не сработался с Рыбочкиным, но это дело житейское, уладится как-нибудь. С божьей помощью, как любил выражаться Рыбочкин.
Верижникову поручалась опытная проверка и широкое исследование эффекта, предсказанного Базановым на основе более ранних расчетов и экспериментов.
Это был достаточно ограниченный в то время круг химических реакций, чутко реагирующих на релаксационные характеристики среды. Базановская гипотеза предсказывала возможность подбора таких крайних условий, при которых тот или иной процесс мог подавляться или, наоборот, ускоряться одними и теми же веществами, взятыми в одинаковой концентрации. То есть, по Базанову, ничего не стоило превратить плюс в минус, лед — в пламя.
Верижников имел склонность, опять-таки поощряемую поначалу Базановым, многократно проверять собственные результаты. За год было сделано несколько впечатляющих опытов, целиком подтвердивших гипотезу. Каждый опыт воспроизводился, и у Базанова не возникало сомнений в том, что пора двигаться дальше. А у Верижникова сомнения оставались.
Их поджимали сроки, дергал Френовский. Они снова и снова обсуждали полученные результаты, приходили к согласию, к тому, что пора ставить новые опыты, а через неделю вновь выяснялось, что двигаться дальше нет никакой возможности. Верижников опять сомневался. И вновь упорствовал. Еще раз совещались, достигали договоренности, но все повторялось сначала. Колеса крутились на одном месте, машина буксовала, время шло. Терпение Базанова и его доброе отношение к новому сотруднику иссякали.
— Что вас теперь останавливает?
Верижников молчал.
— Я вас спрашиваю.
— Многое.
— Что именно?
— Все неясно.
— То есть как? — взрывался Базанов.
Верижников молчал.
— Вы ведь сами убедились. Десятки опытов. Воспроизводимость хорошая.
Верижников молчал.
— Так есть, по-вашему, эффект или нет?
— Кто его знает…
— Несите рабочий журнал и графики.
Приносил.
— Здесь, — тыкал Базанов пальцем, — есть эффект?
— Вроде бы.
— А здесь?
Молчал.
— Есть, — отвечал за него Базанов. — И здесь. И здесь.
Верижников молчал.
— Тогда в чем сомневаетесь?
Верижников молчал, краснел, пыжился.
— В чем?! — срывался Базанов.
— Во всем, — тихо отвечал Верижников.
— Не устраивает тема?
Верижников молчал.
— В чем дело?
Верижников молчал.
— Завтра же начинайте новый эксперимент. Записывайте условия!
Записывал.
— Вопросы есть?
Молчал.
— В ваших интересах скорее продвинуть дело.
— Какие у меня интересы? Все занимаются одним и тем же.
— Кто это все?
— Рыбочкин.
Вот оно что! Базанов объяснял, доказывал: совсем другим занимается Рыбочкин.
— Поняли?
Опускал голову.
Базанов снова объяснял, терпеливо, вразумительно:
— Вы путаете разные вещи. Действительно, и Рыбочкин, и я, все мы занимаемся в некотором роде одним и тем же. Одна группа, одна проблема. Но ведь какая! Конца-края ей нет. Материала не на один десяток диссертаций.
Верижников врезал замок в ящик своего стола. Приходил — открывал, уходил — запирал. Обедать — ящик на ключ, в уборную — тоже. Прятал записи от постороннего глаза. Сначала только записи. Потом образцы. Потом химическую посуду, приборы и реактивы, чтобы никто, кроме него, не мог с ними работать. Завел отдельное хозяйство, чего никогда раньше в группе не было.