Дедушкины очки

Вырасту — мы с дедушкой обязательно пойдём в обсерваторию, где этот телескоп стоит. Я тогда все звёзды рассмотрю. И про Луну не забуду. Увижу её горы, пустыни и сухие лунные моря. Потому что телескоп-дальнескоп всё далёкое делает близким.

Почему да почему?

День-деньской я пристаю к дедушке:

— Почему кошка мяукает! Почему ветер дует! Почему у меня на носу веснушки!

Почему да почему!

Дедушка удивляется:

— Что ты всё почемукаешь!

А я и сам не знаю, почему «почему» без спросу у меня изо рта выскакивает!

Вот и сегодня. Дедушка говорит: «Очки». А я своё: «Почему очки!»

— Потому что их на глаза надевают, а глаза в старину называли «очами». Очи, очки — похоже. Правда!

Дедушка говорит:

— Сегодня мы с тобой сходим в Юрину школу.

— Почему в школу!

— Потому что твой распрекрасный братец опять двоек нахватал.

Пока дедушка разговаривал с Юриной учительницей в опустевшей после занятий школе, я потихоньку заглядывал в классы. В одном из них я увидел на столе какую-то трубочку на подставке.

Когда дедушка, огорчённый беседой с Юриной учительницей, подошёл ко мне, я опять започемукал:

— Почему там трубка на подставке!

— Это не трубка на подставке, а микроскоп-мелкоскоп, — сразу догадался дедушка. — Он все мелкие предметы увеличивает. Даже невидимое делает видимым. Хочешь, покажу!

Ещё бы не хотеть! И с разрешения Юриной учительницы мы отправились в класс на микроскоп смотреть.

Микроскоп — это маленькая подзорная труба. Она сидит на подставке и глядит своим глазком вниз, на крошечный столик с отверстием посредине. Под столиком у микроскопа — круглое зеркальце.

Дедушка нашёл тонкое длинное стёклышко, капнул на него воды из стоящей рядом бутылки, положил стёклышко на столик, так что капля пришлась как раз над отверстием, приставил свой глаз к верхнему концу трубки и стал то так, то эдак поворачивать круглое зеркальце.

— Почему ты зеркальце крутишь! — снова взялся я за своё.

— Чтобы зайчик на каплю направить. Иначе ничего не увидишь. Ага! Вот теперь хорошо. Ну-ка, посмотри на каплю. Нет, сначала просто глазами.

Я посмотрел — и ничего особенного не заметил. Капля как капля.

А глянул на неё в трубку микроскопа-мелкоскопа, даже испугался. Куда девалась капля! Вместо неё было море, и там плавали какие-то страшилища, усатые и мохнатые.

Усачи называются туфельками. Они только на вид грозные, а на самом деле для людей не опасны. Вот невидимки микробы — те другое дело, те часто людям вред приносят. Выпьешь сырой воды, эти микробы попадут в живот, и можно заболеть.

…Когда мы с дедушкой шли домой, микроскоп и микробы у меня из головы не выходили. Потом я стал думать про Юру. Может быть, он потому плохо учится, что в него попали «двоечные микробы»! А что если Юрку в микроскоп хорошенько разглядеть, и если обнаружатся эти самые микробы, взяться за его лечение!

Я спросил об этом дедушку.

А он смеётся:

— Разве наш Юрка капелька воды, или лепесток цветка, или мушиная лапка, или зелёный лист! Нет, людей в микроскоп не разглядывают. Вот если взглянуть через микроскоп на Юрин волосок, ноготок или капельку крови из его пальца, — тогда другое дело. Но и без микроскопа ясно, что сидят в Юре «двоечные микробы». Ничего, вылечим!

Мне не страшен Карабас!

В книжке, которую папа подарил мне на день рождения, живут: деревянный мальчик Буратино со своими друзьями Мальвиной, Пьеро, пуделем Арте-моном и их недруги — Карабас-Барабас, Лиса Алиса и Кот Базилио.

Раньше я всех их знал только по картинкам. А однажды увидел их живыми, не картиночными.

Это случилось, когда мы с дедушкой были в театре.

Места нам попались скверные — в конце зрительного зала, у задней стенки. Зрители радуются проделкам Буратино, сердятся на злого Карабаса-Барабаса, а я сижу и глазами хлопаю. Другим ребятам хорошо всё видно, а мне — ничего. Хоть плачь, никак не разгляжу издалека, что происходит на сцене.

Спасибо, дедушкины очки выручили. Не простые, с дужками-оглоблями, а очки-бинокль.

Это две такие трубки-коротышки, скреплённые вместе. Тоже со стёклышками. С одной стороны стёклышки маленькие, с другой большие.

Сначала дедушка сам в бинокль глядел, потом мне отдал. Я обрадовался, смотрю во все глаза через маленькие стёклышки… и ничегошеньки не вижу. Где там Буратино, где Мальвина!.. Передо мной два каких-то размытых круга, в них что-то мелькает, а что — не разберёшь.

Дедушка заметил, я ёрзаю, никак к биноклю не прилажусь, и шепчет:

— Покрути винтик между трубками, станет хорошо.

И правда, сразу два круга слились в один, и в нём ясно-ясно увидел я Буратино. Как будто он совсем рядом.

Но недолго я радовался. Вдруг из бинокля на меня как глянет волосатая, носатая, криворотая рожа Карабаса-Барабаса. Я испугался страшилища и скорей закрыл глаза:

— Не нужно мне, дедушка, твоего бинокля. Я боюсь.

— А ты смотри на Карабаса-Барабаса в другой конец бинокля, где стёкла большие.

Я послушался совета, и злодей сразу отдалился от меня, сделался маленьким и совсем не страшным.

Так я всё время и вертел бинокль. На всех хороших: на Буратино, на Мальвину и пуделя Артемона — смотрел через «близкие», маленькие стёкла, на всех плохих: на Карабаса-Барабаса, на Лису Алису и Кота Базилио — через «далёкие», большие.

Ох, и смеялся же дедушка: «Ловко, — говорит, — придумал!» И с тех самых пор, чуть я провинюсь, берёт свой бинокль и в наказание смотрит на меня через «плохие» стёкла.

Я терплю, терплю, потом говорю: «Не сердись, дедушка! Я больше не буду. Смотри на меня, пожалуйста, через «хорошие» стёкла!

Какие очки лучше?

В старом дедушкином альбоме мне попалась фотокарточка бравого моряка. У него чёрная фуражка с белым кантом и с золотым якорем, на плечах — погоны со звёздочками, на рукавах — нашивки. И вся грудь — в боевых орденах.

— Это кто! — спросил я дедушку.

— Нет, вы только подумайте, родного деда не узнал!

Смотрю — и правда, дедушка. Только не старенький, как сейчас, а молодой. И усы — его, только чёрные, не седые. И весёлые глаза, вокруг которых ещё не успели появиться морщинки, — тоже его.

Фотограф снял дедушку возле какой-то высокой трубы.

— Зачем труба!

— Как зачем! Ведь это тоже мои очки. Они мне исправно служили во время войны с фашистами. Я тогда был моряком и плавал на подводной лодке.

Я стал просить дедушку: «Расскажи, расскажи». Он и рассказал.

Подводная лодка потому так называется, что умеет, как рыба, под водой плавать.

Все другие военные корабли: крейсеры, линкоры, эсминцы — знай по поверхности моря скользят, в глубь — ни-ни-ни. Л этот на поверхности редко гостит. Всё больше — в рыбьем царстве. Понадобится — и вовсе на дно морское уляжется, рядом с неторопливыми морскими звёздами и крабами, пока не прикажут всплыть.

Подводную лодку, когда она погрузится в море, никто не видит, а она — всех.

Подводные очки — вот, что делает её зрячей. По-настоящему они называются перископом.