Страница 41 из 100
Гегель мыслит подобную позицию сознания (внутри себя диалектическую) как своеобразное «завершение вещи». Естественно, что дальнейшее движение феноменологического анализа получает диалектический толчок. Раз «завершенная вещь» восприятия оказывается противоречивым в себе формообразованием, то неизбежна новая коллизия. Снова разыгрывается конфликт – между позицией сознания, застрявшего на рассмотренных ранее и вполне действительных достижениях, и дальнейшим движением сознания. «Так как предмет есть истинное и всеобщее, самому себе равное, сознание же есть для себя изменчивое и несущественное, то с ним может случиться, что оно неправильно постигнет предмет и впадет в иллюзию» 61.
Дальнейший разбор в «Феноменологии духа» притязаний впадающего в новые иллюзии духа, постоянства таких притязаний и вместе с тем необходимости их преодоления – блестящий, тончайший гегелевский анализ, который до сих пор еще недооценен в его положительном значении для раскрытия всеобщих структур человеческого сознания. Одновременно это редкий в истории философии метод вписывания предшествующих философских позиций в позитивное исследование, причем исследование, проникнутое диалектикой, ибо рассматривается отталкивающееся от противоречий движение формообразований сознания. Мы лишены возможности развертывать все детали гегелевского анализа и воспроизведем только основные его моменты.
Вещь на предшествующей стадии феноменологического анализа предстала как «одно», как некая «чистая единица». «Посмотрим теперь, – приглашает зрителя-читателя Гегель, – какой опыт совершает сознание в своем действительном процессе восприятия. Для нас этот опыт уже содержится в только что данном развитии предмета и отношения к нему сознания; и он будет только развитием имеющихся тут противоречий» 62. Целостность предмета, данная в восприятии, на новом этапе анализа распадается – и прежде всего благодаря тому, что в воспринятом, приписываемом лишь «самой вещи», сознание вдруг узнает самого себя. «Итак, сознание необходимо проходит опять по этому кругу, но вместе с тем проходит иначе, чем в первый раз. А именно, оно на опыте узнало относительно процесса восприятия, что результат и истинное в нем есть его растворение или рефлексия из истинного в себя самого» 63. Сознание, таким образом, «возвращается в самого себя», и с прежним формообразованием сознания неминуемо происходит изменение – само сознание «изменяет истинное» 64.
Гегель, следовательно, обнаруживает в самом процессе восприятия любопытное свойство воспринимающего сознания, своеобразную критическую саморефлексию – готовность принять на себя появляющиеся в сознании иллюзии. Он высоко оценивает эту способность: благодаря признанию того, что возникла «неистинность», возможна ее корректировка. И вот прекрасные слова Гегеля, проливающие свет также и на тайну предмета и способа исследования «Феноменологии…»: «Поведение (курсив наш. – Н.М.) сознания, которое мы должны теперь рассмотреть, следовательно, таково, что оно уже не просто воспринимает, а сознает также свою рефлексию в себя и отделяет ее от самогó простого постижения» 65. Перед нами – выраженная на языке феноменологии мысль о неизбежном вмешательстве сознания в процессе восприятия, наблюдения «самой вещи». И ценно, что Гегель выявляет здесь позитивные, конструктивные моменты, связанные с активностью сознания на стадии восприятия.
Вслед за этим подводится итог уже пройденного небольшого отрезка системного пути: обнаружилось, что вещь есть «одно», и это является «истинным определением», которое должно быть удержано; затем становится ясно, что вещь является «одним» также в силу определений, которые исходят от нас. Новое противоречие находит отражение в противоборстве философских позиций (концепций, отстаивающих объективность или субъективность чувственных качеств). Конфликты, рассматриваемые Гегелем в первых актах феноменологического действия, – «борьба» между вещью и сознанием, между чувственной достоверностью и всеобщностью, между сознанием, зациклившимся на «единичности» самих вещей, их «истинности», и сознанием, почувствовавшим свое влияние на истинность вещей – все это вскоре предстанет как целый мир, мир рассудка, чья очередь появиться на сцене «Феноменологии духа». Здесь нас ожидают конфликты более драматические, чем на стадии чувственности, где гегелевское рассуждение еще порой сохраняло личину отвлеченного философско-гносеологического рассуждения и где отношение к реальному «поведению» сознания автор устанавливал лишь время от времени. Переходя к рассудку, феноменология Гегеля еще ярче раскрывает необычность, уникальность своего анализа по сравнению с тем, что до той поры писали о рассудке.
Прежде чем мы вслед за движением гегелевского анализа перенесемся в царство рассудка, сделаем выводы относительно постановки и разрешения в двух первых разделах, посвященных чувственности, проблем системности и историзма.
1. Гегель в этих разделах почти не употребляет слово «система», что составляет резкий контраст с апофеозом системы в Предисловии. Вместе с тем, по нашему мнению, на конкретном материале осуществляется развитие системных идей. Гегелю приходится, подчиняясь высказанному в общей форме в Предисловии системному принципу, прежде всего выбирать начало исследования, имея в виду конечную цель – движение являющегося духа к науке. Поэтому, избирая – под влиянием многих предшествующих и современных ему гносеологических учений – чувственность в качестве первой темы своего повествования о судьбах духа, Гегель с самого начала интерпретирует ее иначе, в соответствии с феноменологическими замыслами и представлениями о внутренней логике избранного им типа системного построения. Чувственность, которая в большинстве философских концепций рассматривалась абстрактно-антропологически (как относительно самостоятельная способность человека) или абстрактно-гносеологически (как особая ступень в движении познания), в гегелевской феноменологии приобретает новый вид. В своеобразный сплав объединены прежде всего сознание и знание: они, кроме того, именно на ступени чувственности вовлекают в свое движение вещно-предметную сферу, причем это причудливое движение не сухая система взглядов автора, а изображение (в движущейся системе) объективирующихся формообразований сознания, своего рода верований, убеждений, ориентаций сознания, обладающих жизненной стойкостью и потому закрепленных в виде философских позиций.
Стиль феноменологического повествования причудлив, необычен его язык. Формообразования, гештальты духа с самого начала «слеплены» из элементов предметности, сознания и самосознания («я»). Им приписывается некоторый вид «поведения» (с такими его чертами, как способность выдвигать претензии, питать иллюзии, рефлектировать и т.д.). Благодаря этому образуется уникальное для истории философии исследовательское поле динамичного, комплексного, выражаясь современным языком, изучения духовных феноменов. По нашему глубокому убеждению, все это своеобразие анализа, осуществленного именно в «Феноменологии духа» и в дальнейшем Гегелем очень мало развитого, до сих пор недостаточно выявлено и учтено. А ведь отсюда проистекали специфические приемы системного построения.
2. Своеобразие системного анализа, зависящее от особого среза гегелевского феноменологического исследования состоит в том, что в определенной степени решается задача объединения, приведения в порядок, таких проявлений духа, которые уже «выступили» на арене мировой истории. «…Поскольку наш предмет – являющееся знание, – пишет Гегель во Введении, – то и его определения принимаются прежде всего так, как они непосредственно даны, и из того, как они были постигнуты, явствует, что они даны» 66.
3. Суть и особенность гегелевского феноменологического историзма определяются, по нашему мнению, его зависимостью от охарактеризованного выше принципа конструирования и приведения в системное единство гештальтов являющегося духа. Поэтому исторически данные (например, благодаря истории философии) формообразования духа Гегель включает в «Феноменологию…» не в том виде, в каком они предстали в исторической эмпирии. Рассказ о них в «Феноменологии…» – это прежде всего типологический портрет, где, скажем, изображена не одна какая-нибудь форма обыденного сознания, кичащегося своими преимуществами перед наукой. Портрет намеренно делается таким, чтобы любая форма обыденного сознания, выступающего с аналогичными претензиями, могла быть при его помощи опознана. И философские позиции, суть которых – в апологии «чувственной достоверности», сознательно фиксируются так, чтобы под изображенный гештальт подошли взятые в определенном же срезе учения Демокрита, Эпикура, Гассенди, Локка, Юма или какого-нибудь другого философа. И поскольку делается портрет именно типологический, живописец-феноменолог по большей части скрывает, какая именно реальная форма обыденного сознания или концепция философии в наибольшей степени служила ему конкретным прообразом. Поэтому зашифровка исторически конкретных опознавательных знаков гештальтов духа, этих станций и полустанков системного пути феноменологии, производится в соответствии с важнейшим конструктивным принципом гегелевского произведения, который можно условно назвать системно-типологическим историзмом. Здесь форма историзма определяется, как бы шлифуется системным феноменологическим построением. (Почему и слабости системной мысли питают непроясненность, противоречивость историзма.) Обобщение гештальта осуществляется тем более усиленно, что Гегель стремится совместить контурами те формообразования, которые в реальной истории существуют изолированно, даже выступают как результаты деятельности людей, подвизающихся в различных сферах разделения труда.