Страница 16 из 48
Теперь… в каком ресторане произошла встреча?
Вблизи завода несколько ресторанов — «Приморский», «Северный», «Радуга»… Какой из них? Курбатов достал план города. Вот завод… Позднышев отсутствовал в тот день примерно полтора часа. Где он успел побывать за это время? В ресторане энергетик сидел, возможно, тридцать-сорок минут. А не мало ли? Что если, не застав друга, он решил его подождать: может, опаздывает? Нет, и Позднышев и уралец, наверное, ценят время. Ведь они недаром работники точных наук. Это писатель или художник мог опоздать, а инженеры всю жизнь связаны с минутами и секундами. Так что Позднышеву опоздание даже на тридцать минут показалось достаточным для того, чтобы решить: друг не придет, ждать нечего.
Ну что ж, тридцать так тридцать. Остается час на дорогу, туда и — обратно; полчаса в один конец. Позднышев договорился о встрече через час… Ушел через полчаса… «Значит, я рассчитал правильно. Позднышев, видимо, этот ресторан знал. Может, и не знал. А как было бы всё просто, будь Позднышев в сознании, найди он силы для того, чтобы рассказать всё».
Брянцев тем временем ждал на улице Лаврова и Катю. Когда они все трое вошли к Курбатову, тот поднялся навстречу и показал фотографию:
— Не узнаёте?
Катя долго всматривалась в лицо Ратенау, потом кивнула:
— Да, знаю, это наш бухгалтер, Войшвилов.
Фотографию взял Лавров. Он поднес ее к свету, взглянул мельком и положил на стол:
— Нет, я ничего не могу сказать.
Курбатов сгреб все бумаги в стол и достал чистый лист:
— Давайте опять займемся нелюбимым делом, Екатерина Павловна, — воспоминаниями. Я попрошу вас вспомнить, о чем говорил по телефону Позднышев, в котором часу это было, когда он ушел?
На столе Курбатова продолжительно зазвонил телефон.
Вызывал Свердловск. В трубке послышался далекий, приглушенный расстоянием голос Коростылева:
— Вы хорошо слышите меня? Вы прислали мне фотографию… Я знаю этого человека… Да, я узнал. В тридцать шестом году он служил у фирмы Сименс-Шуккерт, когда мы с Позднышевым были в Германии. Его фамилия Ратенау.
Вешая трубку, Курбатов сказал:
— Конечно, Коростылев никуда из Свердловска и не думал выезжать. Позднышеву звонил кто-то другой… Войшвилов или… или еще кто-нибудь, третий.
Утром Курбатов докладывал о результатах следствия генералу. При этом присутствовал полковник Ярош и еще несколько сотрудников: в «сложных», как говорил генерал, случаях он приглашал в свой кабинет опытных чекистов и после доклада они обменивались мнениями. В ходе обсуждения возникал ряд мыслей, деталей, ранее не замеченных, следователю указывались другие, быть может более удачные и короткие пути к обнаружению врага. Творчество — это было как раз тем словом, которое генерал так любил и без которого не мыслил другого слова — коллектив.
Так и теперь, окончив рассказ о сделанном и о том, что он собирался делать, Курбатов сел и взял блокнот, оглядывая собравшихся: кто начнет первым? Но сначала полковник Ярош задал ему несколько вопросов, потом сам припомнил подробности покушения на Позднышева и только после этого посоветовал:
— Надо попытаться найти официанта. В ваших рассуждениях пока всё верно, однако я более чем уверен, что официанта в ресторане не окажется.
— Это верно, — подтвердил генерал. — Но если он удрал, то приметы, мелочи… Учитывайте также, что имя он носил, разумеется, не свое. Как ваше мнение, товарищи?
Один из следователей поинтересовался, видел ли Курбатов ту женщину, о которой говорила Воронова, — Кислякову, жительницу Солнечных Горок.
— Нет, — ответил Курбатов. — Она пока еще не проверена. Я наводил, правда, справки.
— И что же?
— Женщина живет бездумно, легко, с мужем разошлась…
Генерал прошелся по кабинету.
— Бездумно, вы говорите?.. Вот таких бездумных и надо проверить в первую очередь. — Он повернулся, и Курбатов увидел его раздосадованное лицо. — Есть, есть такие! Что ж, думают они, войны нет, в мире тишь-гладь — божья благодать, в газетах читают, что идет в театрах и кино. Они да «пей-гуляй, один раз живем» становятся опорой для врага.
Ярош кивнул. Курбатов знал: он только недавно окончил одно дело о таком любителе «легкой» жизни, ставшем агентом иностранной разведки.
— Так что учтите замечание, товарищ майор: проверить Кислякову. Пошлите к ней Брянцева. Кстати, ваше о нем мнение?
— Работник способный, только горяч. Готов всё на свете делать сам.
— Охлаждайте, — сказал генерал; глаза у него потеплели, он улыбнулся доброй улыбкой. — Как я вас охлаждал в свое время, и как меня — железный Феликс. Ну, кончим на этом, товарищи? Я думаю, всё ясно? А вы останьтесь, товарищ майор.
И когда все, попрощавшись, вышли, генерал еще раз повторил Курбатову все предположения о дальнейших путях розыска… Нет, эго был не только совет старшего начальника; это был приказ.
Глава четвертая
Козюкин ходил по заводу в новом костюме, жал руки и, скромно склонив голову, выслушивал поздравления.
Проект генераторов для новостроек закончен. В отделе лежат свернутые рулонами десятки чертежей, схем, машинистки спешно перепечатывают документацию и сопроводительное письмо в главк, конструкторы долгими часами изучают проект и готовятся обсуждать его на техническом совете. Директор дал жесткие сроки: техсовет должен быть проведен через день. Козюкин воспротивился: «Зачем так скоро, время есть, проект кончили за две недели до срока. Дайте людям ознакомиться подробней». — «Нет, нет, как можно скорее. Я понимаю, вы хотите лавры и барабанный бой, — смеялся директор. — Будет тебе белка, будет и свисток».
Обсуждение проекта превратилось в сплошной триумф для Козюкина. Оппоненты подготовились серьезно и всё-таки не могли высказать ни одного критического замечания, если не считать придирки одного чересчур привередливого конструктора. Козюкин сидел, низко нагнув голову, и рисовал в своем блокноте что-то замысловатое; он слышал одни похвалы и чувствовал, как в висках мерными толчками пульсирует кровь: «Вот — оно, вот — оно, вот — оно»…
Так бы и кончился этот техсовет — не техсовет, а чествование юбиляра, если б не заключительное слово главного инженера завода. Он, видно было по всему, волновался, — работал он здесь недавно, но знал, что Козюкина ценят, что это действительно человек опытный и знающий.
— Ну что ж, — сказал главный инженер. — Успех заслуженный, творческая удача.
— Еще бы, — поддакнули ему с места.
— Но это удача не одного товарища Козюкина, а большого, сильного коллектива, удача не изобретателя-одиночки — таких у нас нет, и быть не может, — а результат направленного усилия многих людей, среди которых, конечно, занимает свое место и труд товарища Козюкина. Об этом мы сегодня забыли.
Козюкин поднял голову: он слушал, будто недоумевая, а потом, широко разводя руки, захлопал, улыбаясь, и главный инженер, словно ободренный этим, продолжал говорить уже свободней и куда более веско, чем говорили до него. Под конец он заметил, что не всё в проекте так совершенно и законченно.
Теперь все смотрели на Козюкина; он понял, что от него ждут, и попросил слова.
— Главный инженер прав, — улыбался он. — Нет предела развитию науки, и то, что сделал я… — он запнулся и быстро поправился: —…со своими друзьями, то, что мы сделали, это еще не совершенство, но это то, что от нас требовалось. Мы учтем замечания, высказанные здесь, и пока проект в данном варианте рассматривается в Москве, поищем, подумаем…
На этом техсовет и кончился.
Катя вышла в коридор с двумя инженерами из группы Позднышева. Сзади раздавался бархатный баритон Козюкина:
— Да, дичайшая история. Я был у него в больнице, не пускают, состояние тяжелое. Вот, воистину, не знаешь, где упадешь, подстелил бы… Кто же теперь будет вместо него?
Катя поняла, что речь идет о Позднышеве.