Страница 71 из 85
Во время одной из таких прогалин мне сказали: «Вас хочет видеть муж». Я же почему-то представила, что это ты идешь по длинному, узкому коридору с букетом цветов и коробкой с тортом, перевязанной бечевкой с длинным хвостом. Ты размахиваешь тортом. Он шлепается на пол с мерзким плеском пахнущей хлоркой воды. «Лучше не надо», — прошептала я. Но тут в дверь энергично и правильно вошел Саша.
— Лиденция, мне нужно поговорить с тобой самым серьезным образом, — сказал он, чмокнув меня в лоб. — Тебе уже разрешается думать. Завтра к тебе придет дядька с Петровки… Одним словом, ты была у Валерки в тот вечер, когда… Ну, перед тем, как сюда попала. Вспомни, пожалуйста, все самым подробным образом. Иначе меня заберут в тюрягу. Думаю, тебе не хочется, особенно теперь, чтобы меня посадили в тюрягу. Ну, ну, давай, вспоминай, пока сюда не пришли. Ты была у Валерки, вы с ним поругались, потому что он тебя разлюбил. Он вытолкал тебя за дверь, а сам влез в ванну — он всегда принимает перед сном горячую ванну. Потом ты вернулась — у него никогда не запиралась дверь, помнишь? Крикнула ему: «Сволочь! Гад! Я тебя ненавижу! Я спихну тебя под поезд метро!» Он выскочил из ванны, поскользнулся и ударился затылком об раковину.
— Да, там у него темечко, — сказала я. — Я читала, что маленького ребенка можно легко умертвить, воткнув ему в темечко булавку. Она войдет туда, как в сливочное масло.
— Лиденция, послушай, я серьезно — никто никого не убивал. Скажи на милость: какой мне резон убивать Валерку, с которым мы частенько выпивали и… Словом, были настоящими друзьями.
— Да, у вас даже были общие любовницы. Ведь я тоже была его любовницей.
Я вдруг представила ощущения, которые могла бы испытать, но не испытала, когда была его любовницей.
— А, это все ерунда. Мало ли кто с кем переспит. Тем более у Валерки к женщинам было весьма определенное отношение. Он мог даже с мужиками. — Саша смотрел на меня озадаченно и заинтригованно. Так смотрел на меня ты, когда я могла испытывать то, чего не испытывала. — Его наверняка мог шлепнуть кто-то из его гомиков.
— Ты, например.
Я смотрела на Сашу не мигая.
— Да я не был у него в тот вечер. Я сидел дома и смотрел футбол. Помню еще этот Балтача…
— А Дашка уверена, что вы с ней виделись когда-то на институтской вечеринке и даже целовались.
Саша крутанулся вместе со стулом, но тут же нагнулся ко мне. У него изо рта, клянусь своим непомраченным несмотря ни на что, рассудком, несло губной помадой «пупа».
— Плевать я хотел, что считает какая-то там Дашка. Вы все дуры и выдумщицы. Ты пойми: у следователя уже готово на меня дело. Меня видела вахтерша внизу, хотя меня там не было, слышишь? Она слепая тетеря. А с тебя теперь и вовсе взятки гладки.
Саша обвел взглядом мою обитель и воздел руки к потолку.
— Я ничего не понимаю. Если меня там не было, как я могла…
— Да ты была там, была. Но он тебя вытолкнул за дверь, а ты вернулась…
— Ну да, я нафантазировала себе Бог знает что. Дашка считает, что вы с ней целовались…
Саша досадливо ударил по своим ляжкам руками и отвернулся.
— Лидок, какой тебе толк, если меня упекут ни за что, ни про что. Тебе даже яблок будет некому принести. А так я обязуюсь каждый день… Лиденция, будь хорошей девочкой. Тем более что, когда все это кончится и тебя отпустят домой, мы начнем новую жизнь без всяких дашек и валерок. Лады?
— Неужели у тебя есть охота ложиться в постель с вареной макарониной, тем более что ты проиграл на ней бутылку? Ты теперь ее мне поставишь, верно? По выходе из этого заведения…
Когда вошла медсестра, Саша попросил у нее сердечных капель и вышел, не глянув в мою сторону.
Я закрываю глаза и чувствую с наслаждением, как в мою руку больно впивается игла шприца. Я даже слышу, как трещит под ней кожа, — чем тупее игла и чем грубее сестра, тем больше наслаждения испытываю я. Иной раз меня охватывает экстаз боли, возбуждающий другое желание. Но только вряд ли мне когда-нибудь захочется лечь в постель с мужчиной. Когда-то хотелось — из-за избытка глупой романтики при полном отсутствии физиологического желания. Теперь же, когда плюс поменялся местами с минусом, жизнь кажется простой и донельзя неинтересной. Скучно жить на этом свете, дорогие соземляне.
И тут приходит, вернее, с шумом вкатывается твоя младшая сестра. ПОтом от нее несет за метры. Она садится мне на ноги, она выкладывает мне на грудь гору помидоров, огурцов и лимонов.
— Ваш брат, — говорю я ей, — кажется, умер. Мне хотят пришить дело об его убийстве, списав все на мои свихнувшиеся мозги. Они у меня на самом деле свихнулись, но только не в ту сторону, в какую все вы думаете. Кстати, с вашим братом мы расстались вполне мирно. Точнее, мы с ним вовсе не расставались: просто я попала в психушку, а он на тот свет. Почему, скажите, людям нельзя взять и отправиться туда, куда хочется?
— Солнышко ты мое, ну а мне и вовсе его смерти не нужно было. Я ведь его как брата родного любила, как брата.
Твоя сестра всхлипнула очень ненатурально. Впрочем, это так и должно было быть, раз она оказалась тебе не сестра.
— Благодаря мне он московскую прописку получил. Мы с ним до последнего дня друзьями были. Я ему квартиру убирала, когда он в отъезде был. У него в ней кого только не перебывало — я сумками пустые бутылки сдавала. Я говорила Валерке: повесь замок, не то тебя укокают твои подружки или дружки. А он: «В борделе замка не полагается». Во дурак!
И снова всхлип, еще ненатуральней первого.
— А что вы делали… десятого сентября?
Вдруг в памяти высветилось электронное табло с этой датой на каком-то здании, когда я шла с туфлями в руках посередке Садового кольца в окружении двух бесшумных противоположных потоков машин. Я спросила об этом только потому, что на секунду вообразила себя завтрашним следователем.
— Солнышко мое, да он же сказал, что его вечером не будет. А когда его нету дома, я могу заходить с кем угодно и когда угодно. Я же, как и ты, женщина, мне нужно, чтоб любили меня, а не только, чтоб я сумки из магазинов таскала. Солнышко мое, я, когда увидела все, так и поняла: это его бабы укокошили. За дело, за дело, да все равно жалко, очень жалко. Я там все как есть оставила, меня эта проклятая Лизка, лифтерша, видела. Я ей полсотни сунула и бутылку коньяка купила, — может, сука, не продаст. А то ж всякое можно будет пришить, тем более что я нигде не работаю и в разводе состою.
— А мне вы сколько дадите за то, что я на самом деле считала вас его сестрой? Тысячу? И ящик коньяка поставите?
Твоя сестра округлила глаза и снова всхлипнула, теперь гораздо натуральней.
— Солнышко мое, да я тебе свое бриллиантовое кольцо на палец надену, когда все кончится. Ты же не хотела, чтоб он упал, ты просто так его толкнула, но пол был скользкий — там была лужа. Бедняжка, ты даже рассудка лишилась, когда увидела, что наделала. Я видела, ты выскочила из подъезда и помчалась к метро. Эта Лизка тоже тебя видела.
Я подумала о том, что общими стараниями они вполне в состоянии засадить меня на остаток жизни в тюрьму или в психушку. Совсем недавно, до того, как плюс поменялся с минусом, у меня бы по этому поводу душа ушла в пятки. Но сейчас, когда жизнь кажется мне донельзя простой и неинтересной, единственная отдушина — мои несвихнувшиеся мозги.
— Вот беда — не помню, в каком платье я была. Они здесь говорят: амнезия сознания на почве сильного потрясения. Наверное, вы или Лизка вспомните…
— Ну конечно, солнышко. Ты была в бирюзовом свитере и бежевой юбке с разрезом. Как тогда, когда мы с тобой познакомились. Тебе очень идет этот свитер. Импортный небось?
Я расхохоталась — не нарочно, на самом деле. Твоя сестра стала затравленно озираться по сторонам. Я прибавила звук и замахала у нее перед носом руками. Она отскочила к двери, чуть не сбив с ног настоящую сестру.
— Адью, — сказала я. — Встретимся на скамье подсудимых. Великолепное трио. Или, может, наберется квартет?