Страница 29 из 119
— Тогда вы видите госпожу Мириам в первый и последний раз, — решительно заявил председатель, и все остальные закивали в знак согласия. — Мы люди миролюбивые, торговец, но это отнюдь не значит, что мы из тех, кто не может за себя постоять. Госпожа Мириам для нас всё равно что родная дочь, но мы должны с ней расстаться, так повелевает наш священный устав, запрещающий ей, теперь уже взрослой женщине, находиться среди нас. Но куда бы её ни забросила судьба, до последнего дня жизнь её будет охранять наша любовь; порукой в том — вся сила нашей общины. Если кто-нибудь попробует причинить ей зло, мы тут же об этом узнаем и отомстим. А если вы откажетесь принять наши условия, мы её спрячем, и тогда, торговец, обыщите хоть весь свет, побережье Сирии и Египта, города Италии, — вам ни за что её не найти. Вот и всё, что я хотел сказать.
Бенони задумчиво погладил седую бороду и ответил:
— Вы говорите со мной свысока. Закрой я глаза, я мог бы вообразить, что слышу голос римского прокуратора, возглашающий указ цезаря. Но я не сомневаюсь, что вы можете выполнить свою угрозу, ибо я убеждён, что вы, ессеи, почитающие ангелов и демонов, провидящие и предрекающие будущее, поклоняющиеся солнцу в своих хижинах среди пустыни, — отнюдь не безобидные еретики.
Он замолчал, но председатель, пропустив мимо ушей его оскорбления и язвительные намёки, только повторил:
— Это все.
И все сто собравшихся в один голос, словно эхо, подхватили:
— Все.
Тишину нарушил голос Нехушты:
— Ты слышал их, господин? Я хорошо их знаю. Они люди слова, и ты прав: они из тех, кто непременно осуществляет свои угрозы.
— Я хотел бы послушать внучку, — сказал Бенони. — Доченька, — обратился он к Мириам, — и ты тоже требуешь, чтобы на меня наложили эти позорные обязательства?
— Дедушка, — ответила Мириам внятным и звонким голосом, — могу ли я возражать против того, что делается ради моего же блага? Богатство меня не соблазняет, но я не хочу быть ничьей рабыней и не хочу разделить участь моих родителей. Всё, что говорят мои дяди, — она махнула рукой в сторону старейшин, — они говорят не только от своего имени, но и от имени тысяч других членов общины, любящих меня так же, как и я их; их мысли — мои мысли, их слова — мои слова.
— Держит она себя гордо, в красноречии ей, как и её родителям, не откажешь, — тихо пробормотал Бенони. Он всё ещё не знал, что сказать, только поглаживал бороду.
— Соблаговолите же ответить, — поторопил его председатель, — чтобы мы могли закончить обсуждение до вечерней молитвы. Помните, мы не выдвигаем никаких других условий. — Бенони быстро вскинул глаза, и он добавил: — Мы получили копию обязательства, подписанного вами и засвидетельствованного римлянином Марком; этого для нас достаточно.
Теперь уже изумилась Мириам, она тоже подняла глаза, но тотчас потупилась. Её дед побелел от гнева.
— Теперь я понимаю... — начал он с горьким смехом.
— Что рука ессеев куда длиннее, чем вы полагали; она может дотянуться до вас даже из Рима, — сказал председатель.
— Я понял другое — что вы не гнушаетесь вступать в сговор с римлянами. Берегитесь, как бы их меч не оказался длиннее, чем вы полагаете, и не поразил бы вас самих, о мирные жители пустыни! — И, видимо, опасаясь отказа, он прибавил: — У меня большое желание оставить девушку у вас, чтобы вы поступили с ней, как вам заблагорассудится. И всё же я заберу её, ибо она очень хороша собой и благородна и с помощью богатства, которое я могу ей дать, займёт высокое положение в этом мире. Что ещё важнее — я стар, моя жизнь близится к концу, а она единственная, в ком течёт та же кровь, что и во мне. Вот почему я принимаю все ваши условия и забираю её с собой в Тир — в надежде, что в конце концов она меня полюбит.
— Хорошо, — согласился председатель, — к завтрашнему дню мы подготовим все необходимые для подписания бумаги. Пока же будьте нашим гостем.
На следующий вечер все приготовленные обязательства были подписаны: Бенони безоговорочно согласился со всем, чего добивались ессеи от имени своей воспитанницы, и даже назначил ей определённую сумму на прожитие. Теперь, когда он её увидел, он ни за что на свете не отступился бы от своей новообретённой внучки и пошёл бы на куда большие уступки, если от него бы их потребовали, — лишь бы ессеи не спрятали от него Мириам, что в случае его отказа было вполне вероятно.
Через три дня Мириам простилась со своими покровителями; они многолюдной толпой проводили её до гребня холма за деревней; здесь они остановились, и, видя, что настал миг окончательного расставания, Мириам разрыдалась.
— Не плачь, дорогая дочка, — утешил её Итиэль, — хотя мы и разлучаемся, наши души всегда будут с тобой, и в этой, и, как мы надеемся, в последующей жизни. Денно и нощно мы будем следить за тобой, и если кто-нибудь, упаси Бог, тебя обидит, — тут он посмотрел на своего деверя Бенони, весьма им не любимого, — сами ветры принесут нам весть об этом, и к тебе вмиг подоспеет подмога.
— Не бойся, Итиэль, — перебил его Бенони, — я не только буду верен подписанному мной обязательству, но и подкреплю его своей любовью.
— Я тоже надеюсь, что так оно и будет, — сказала Мириам. — И не премину вам ответить любовью на любовь, дедушка.
Она повернулась к ессеям и в последний раз поблагодарила их прерывающимся голосом.
— Не грусти, — хрипло сказал Итиэль. — Я надеюсь, мы ещё свидимся в этой жизни.
— Дай-то Бог, — сказала Мириам, и они расстались: ессеи, печально понурясь, побрели домой, Бенони же с Мириам, с сопровождающими направились по дороге, ведущей из Иерихона в Иерусалим.
Путешествовали они медленно и только к исходу второго дня сделали привал на открытом месте недалеко от Дамасских ворот Священного города, за новой северной стеной, возведённой Агриппой. В сам город Бенони решил не заходить, опасаясь, как бы их не обобрали римские солдаты. С восходом луны Нехушта взяла Мириам за руку и отвела на несколько шагов в сторону от отдыхающих верблюдов.
Стоя спиной ко второй, внутренней стене, она указала на крутой, но не очень высокий утёс с небольшими пещерами в его склонах: утёс напоминал человеческий череп.
— Смотри, — торжественно возгласила она, — вот где был распят Господь.
Мириам преклонила колени и стала молиться. Сзади послышался задумчивый голос деда.
— Да, это верно, дитя, — сказал он. — Верно и то, что после смерти лже-Мессии воспоследовали различные знамения и чудеса; что до меня и моих единоверцев, то он наложил на нас проклятие, которое, возможно, ещё не лишилось своей силы. Я знаю, к какой религии ты принадлежишь, и помню, что обещал не препятствовать тебе. И всё же умоляю: не молись своему Богу здесь, где Он погиб, как преступник среди преступников, тебя могут увидеть какие-нибудь фанатики; они убьют тебя, как и твоего отца.
Мириам покорно кивнула и вернулась на стоянку; больше в тот вечер они не проронили ни слова о религии. Но с тех пор она воздерживалась от любых поступков, которые могли бы навлечь подозрение на её деда.
Через четыре дня они прибыли в прекрасный и богатый юрод Тир, и Мириам увидела то самое море, где когда-то родилась. Она полагала, что оно походит на Мёртвое море, на берегах которого прожила столько лет, но когда увидела увенчанные пенными гребнями морские валы, с рёвом разбивающиеся о берег острова, где они находились, то радостно захлопала в ладоши. С того дня и до самого конца жизни она любила море во всех его изменчивых настроениях и долгие часы довольствовалась его обществом. Первым услышанным ею звуком был шум его вод, а первый её вдох был приправлен его солью, — этим, вероятно, и объяснялась её любовь.
Ещё из Иерусалима Бенони отправил вперёд себя гонцов на быстрых конях, чтобы слуги приготовились к их встрече. И когда Мириам вступила в тирский дворец Бенони и нашла его пышно украшенным, как перед прибытием невесты, она была в изумлении и восторге, ибо никогда не видела ничего лучшего, чем глинобитные дома ессеев. С этими чувствами она переходила из покоя в покой, осматривая древний дворец, обиталище многих царей и правителей. Бенони следовал за ней по пятам, не сводя с неё взгляда, пока она наконец не обошла всё, за исключением разбитых на материке садов.