Страница 23 из 119
— Если вы готовы сказать — да.
— Я, кажется, рассказывал тебе о своём дяде Кае, который при покойном императоре служил проконсулом в богатейшей провинции Испании и воспользовался теми возможностями, которые предоставляло ему высокое положение.
— Да.
— Старик тяжело болен. Боюсь, его даже нет в живых, хотя врачи и считают, что он может протянуть ещё десяток месяцев, а то и год. И вот, почувствовав приближение конца, он вдруг воспылал любовью к своим родственникам, вернее, к своему единственному родственнику, то бишь ко мне, и изъявил желание видеть мою скромную особу, хотя и много лет не давал мне ни гроша. Он даже возвестил в письме о своём намерении назначить меня своим наследником, «если сочтёт достойным», но сам-то я знаю, что не достоин быть его наследником, ибо всегда говорил ему прямо в глаза, что он худший изо всех людей. Однако он прислал мне приличную сумму денег на дорогу, вместе с письмом от цезаря Нерона на имя прокуратора, чтобы мне предоставили срочный отпуск. Вот почему, госпожа, мне необходимо ехать.
— Да, — ответила Мириам, — у меня нет опыта в подобных делах, но и мне кажется, что вам следует ехать. Через два часа бюст будет закончен и упакован. — И она протянула руку для прощания.
Марк задержал её руку.
— Мне очень не хочется прощаться с тобой вот так, — сказал он вдруг.
— Есть только один способ проститься, — ответила Мириам, пытаясь высвободить руку.
— Нет, способов проститься есть много, но я ненавижу их все: я не хочу разлучаться с тобой.
— Господин, — сказала она с кротким негодованием, — зачем расточать пустые любезности? Встретились мы на один час — расстаёмся на всю жизнь.
— Почему на всю жизнь? Не хочу скрывать, эта мысль для меня — нож острый.
— Но ведь тут ничего нельзя изменить... Отпустите мою руку. Я должна закончить и упаковать бюст.
Марк был в явном замешательстве; он как будто хотел поймать её на слове и уйти, но не мог.
— Значит, всё кончено? — спросила Мириам, глядя на него своими спокойными глазами.
— Я думаю, что нет, всё ещё только начинается. Я люблю тебя, Мириам.
— Марк, — ответила она, — мне не следует слушать такие признания.
— Почему? Каждый мужчина имеет право объясниться с женщиной — это никогда не считалось предосудительным.
— Да, но только честно, а в этом случае трудно говорить о честности.
Марк весь побагровел.
— Что ты хочешь сказать? Неужели ты предполагаешь, будто я?..
— Я ничего не предполагаю, центурион Марк.
— Неужели ты предполагаешь, будто я имею в виду не законный брак, а что-то иное?
— Нет, разумеется. Это было бы оскорбительно для вашей чести. Но я не могу допустить, что вы всерьёз предлагаете мне стать вашей женой.
— Именно это я и предлагаю, Мириам.
Её глаза смягчились, но она отвечала:
— Прошу вас — выкиньте эту мысль из головы; между нами — море глубокое.
— Которое называется Халев?
Она улыбнулась и покачала головой.
— Нет, это море называется иначе.
— Расскажи же мне о нём.
— Нет ничего проще. Вы римлянин, почитающий своих богов, я же христианка, поклоняющаяся своему Богу. Вот почему мы никогда не сможем соединиться.
— Почему? Я не понимаю. Если бы мы поженились, ты могла бы принять мою веру или я мог бы принять твою.
Это дело души и грядущего, а не тела и настоящего. Каждый день христианки выходят замуж за нехристиан, иногда даже обращают их в свою веру.
— Да, я знаю. Но для меня этот путь заповедан, даже если бы я и хотела его избрать.
— Почему?
— Потому что и мой зверски убитый отец, и моя мать перед смертью строго-настрого запретили мне выходить замуж за иноверца.
— И ты намерена соблюсти этот запрет?
— Да, конечно, — до самого конца.
— Даже если бы всей душой полюбила нехристианина?
— Даже если бы всей душой полюбила иноверца.
Марк отпустил её руку.
— Пожалуй, мне и в самом деле лучше уйти.
— Да.
Какое-то время он боролся сам с собой, затем сказал:
— Я не могу уйти, Мириам.
— Ты должен уйти, Марк.
— Ты любишь меня, Мириам?
— Да, люблю — да простит меня Христос!
— И как сильно, Мириам?
— Настолько, насколько может любить женщина.
— И всё же, — с горечью произнёс он, — ты отвергаешь меня, потому что я нехристианин.
— Потому что для меня главное — не любовь, а вера. Я должна принести свою любовь в жертву на алтарь веры; во всяком случае, — поспешила она добавить, — я связана вервием, которое нельзя ни порвать, ни рассечь. Такая попытка навлекла бы на нас проклятие Небес и моих родителей, ныне там обитающих.
— А если я приму твою веру?
Всё её лицо вдруг загорелось, но тут же погасло.
— Я не смею на это надеяться. Легко бросить фимиам на алтарь, но как сделать, чтобы переродилась душа, как начать новую жизнь. Не будем продолжать этот разговор. Зачем ты играешь со мной?
— Но ведь для того, чтобы душа переродилась и начать новую жизнь, надобно время.
— Да, время и стремление понять.
— Но подождёшь ли ты? С такой красотой и с таким милым характером у тебя не будет отбоя от поклонников.
— Я подожду. Я же призналась, что люблю вас; ни один другой человек не займёт вашего места в моей жизни. Я не выйду замуж ни за кого, кроме вас.
— Ты предлагаешь всё, не требуя ничего взамен. Это несправедливо.
— На всё воля Божия! Если он пожелает просветить вашу душу и сохранить нам обоим жизнь, когда-нибудь, в дни грядущие, мы сможем соединиться. Или же мы будем навсегда разлучены, и если соединимся — то только Вечным Утром.
— О Мириам, я не могу покинуть тебя. Просвети мою душу.
— Нет, Марк, вы должны постигнуть истину сами. Я не могу быть приманкой для ловли вашей души. Вам предстоит нелёгкий, очень нелёгкий путь. Прощайте же!
— Могу я написать тебе из Рима?
— Почему бы и нет, если у вас будет такое желание, но я уверена, что к тому времени вы избавитесь от наваждения, порождённого безлюдной пустыней и слишком яркой луной.
— Я напишу, и я возвращусь, тогда мы и поговорим обо всём этом; прощай же, моя дорогая, моя любимая, самая любимая на свете!
— Прощайте, Марк, и да пребудет с вами любовь Божия!
— А твоя любовь?
— Моя любовь всегда будет с вами, ибо вы покорили моё сердце.
— Значит, Мириам, я не зря прожил свою жизнь. Помни всегда, что я тебя боготворю — и чту ещё больше... — И, преклонив перед ней колена, он поцеловал сперва её руку, а затем кайму её платья, после чего повернулся и ушёл.
В ту ночь, при свете полной луны, Мириам увидела с крыши своего плоского дома, как Марк уезжает во главе своего отряда. На гребне небольшого холма за деревней он остановился, пропустил солдат и, развернув коня, посмотрел назад. В лунных лучах его доспехи отливали серебром между двух долин тени. Мириам догадывалась, куда устремлён его взгляд и что сейчас творится в его сердце. Ей даже почудилось, будто вокруг неё витают его полные любви слова и он слышит её ответное признание. И вдруг он стегнул коня и растворился в ночном мраке. И только после его окончательного исчезновения мужество покинуло её, она припала головой к парапету, и из её глаз полились кроткие, но очень горькие слёзы. И тут на её плечо опустилась рука и голос старой Нехушты произнёс:
— Не грусти. Тот, кто потерялся в ночи, может ещё возвратиться днём.
— Боюсь, это произойдёт не здесь, на нашей грешной земле. О Ну, он увёз с собой моё сердце, оставив вместо него нестерпимую муку в моей груди.
— Он возвратится, говорю тебе, он возвратится, — повторила Нехушта с яростной убеждённостью. — Ваши жизни слиты воедино, до самого конца — они нанизаны на одну нить. Не спрашивай, откуда я это знаю, но я знаю; поэтому успокойся, ибо я говорю тебе правду. И как бы ни была сильна твоя мука, ты можешь и должна её вытерпеть, иначе она не была бы тебе ниспослана.