Страница 43 из 79
Людка, как известно, весь день вертелась у печки, во дворе и беспристанно шумела. Не зная, как приготовить борщ или кашу, чуть не каждую минуту кричала:
— Бабушка! А бабушка! Картошку я уже положила. Теперь что? Класть капусту, да?.. А крупу для каши мыть надо?
Рассовав по кастрюлям продукты, стряпуха начинала распевать песни. Потом бежала в омшаник и принималась задирать мальчишек. Если же Петька или Коля в отместку запускали в нее помидором или огурцом, оглушительно визжала и звала на помощь старших.
Надо сказать, что задирать мальчишек да устраивать им разные каверзы Людке правилось больше всего.
Одному она вместо яйца подкладывала на тарелку наполненную водой и замазанную воском скорлупу, другому незаметно привязывала сзади мочальный хвост, третьего заставляла пробежаться к Сереже, говоря, что тот звал его.
Чаще всего обманутым оказывался легковерный Коля. Обнаружив, что девчонки опять надула его, он грозился:
— Ах ты, Простоквашина несчастная! Постой вот, доберусь до тебя. Будешь знать!
Как-то Петька поинтересовался, кем доводится Людка приятелю.
— Да кем же? — хмурясь, ответил Коля. — Матери у нас — сестры. А мы, значит, двоюродные. Только Людка живет с родителями в городе, а мы тут.
— А Простокваша — ее фамилия?
— Какая фамилия! Дразнят так, — объяснил мальчишка. — За то, что наряжается да выламывается. Сам, чай, видишь: в день по три платья меняет.
О платьях Петька, разумеется, знал. Людка постоянно выдумывала все новые и новые наряды, вертелась перед зеркалом, а то и красилась. Из-за этого с ней происходили даже смешные истории. Как-то раз, наводя порядок в комоде, девчонка наткнулась на забытый одеколон и губную помаду. Недолго думая, тут же нагримировалась, обрызгала себя одеколоном и явилась на точок. Чего задаваке хотелось, известно — поломаться перед мальчишками, показать, какая она красивая. А вышло совсем не то. Едва она, надушенная, показалась возле ульев, как над ней закружились пчелы. Сердито жужжа, они выписывали в воздухе петли, сновали туда и сюда и вдруг с размаху, как пули, стали бить девчонку в лицо и в грудь. Людка запрыгала, заверещала и под веселое улюлюканье мальчишек пустилась к дому. До самого вечера ее больше не видели. А потом ломака еще сутки или двое потешала всех своим видом. Глядя на ее заплывший глаз и распухший, как картошка, нос, добродушно похохатывала даже Матрена Ивановна.
— Покрасовалась, модница? — спрашивала она. — Наперед будешь знать, что пчела — насекомая чистоплотная. С одеколонами да пудрами к ней, как с чесноком да водкой, не суйся. И с крашеными губами тоже. Кабы таких-то вот, как ты, в улей на выучку, добро бы было.
Кроме этой истории с одеколоном, Петьке припомнилось еще несколько. Только понять, почему девчонку дразнят Простоквашей, ни одна история не помогла. Пришлось спросить Колю опять.
— Ну это ж просто, — объяснил тот. — Видал, какая Людка черномазая? Таким, как она, всегда хочется стать белее. А как станешь? Подружки сказали, что нужно, мол, умываться кислым молоком. И Людка послушалась. Пришла раз из школы домой, налила в кружку простокваши и давай размазывать по щекам до по шее. Отец увидел — расхохотался и рассказал всем родным. После того и прозвали Людку Простоквашей…
Подружка Простокваши — Нюрка Барыбина — по характеру и ухваткам была совсем другая.
На пасеке Матрены Ивановны она появилась через день или два после того, как туда стал ходить Митька. Однажды утром Людка проснулась ни свет, ни заря, пошепталась о чем-то с бабкой и тут же исчезла. Коля с Петькой думали, что она по обыкновению стирает на речке. Но девчонка, оказывается, о том и не думала. Когда друзья поели и вместе с подошедшим Митькой собрались идти в омшаник, на тропинке, ведущей к заброшенным сараям, показались две девчонки. В одной из них все сразу узнали Людку, а другая была совсем незнакомая — невысокая, коренастая и, как солдат, стриженная под машинку.
— Вот! Это Нюра Барыбина. С пасеки по Серебряному ключу, — поставив гостью перед карапузиками и задрав нос, объявила Людка. — Она недавно приехала туда с родителями и будет дружить со мной. Поняли? Теперь не хвастайтесь, что вас больше.
Что можно было сказать на это? Мальчишки сделали вид, что им наплевать и на Людку и на ее приятельницу. Но Петька исподтишка все-таки присматривался к новой знакомой.
Надо сказать, что эта толстая, в заношенном ситцевом платье, девчонка была не такой уж растяпой, как казалась сначала. Несмотря на медлительность и кажущуюся неловкость, она делала все на редкость основательно и прочно. Если бралась полоть грядку с луком, так уж не оставляла ни одной травинки, а если чистила картошку или готовила корм для свиньи, то управлялась за двоих. К тому же стриженая отличалась завидной покладистостью и добродушием. Стоило по-хорошему попросить ее о чем-нибудь, как она, не тратя лишних слов, откладывала свои занятия и принималось выполнять просьбу. В ответ на шутки и сюрпризы ребят только улыбалась да приговаривала: «Вот еще привязались!» Лишь изредка, когда шутники переходили положенные границы, она хмурилась, показывала обидчику крепкий кулак и предупреждала: «Во! Видал?»
Сразу же после появления на пасеке Нюрка удивила всех тем, что выбрала для себя занятие, которое другому и в голову не пришло бы.
— Знаете, что? — кашлянув в кулак и обведя взглядом собравшихся, сказала она. — Давайте, я буду глядеть за коровами? Ага! За своей, за Митькиной и бабушкиматрениной. Доить стану тоже. А вы за это, когда нам с Людкой захочется, будете пускать нас гулять.
Митька, которому до смерти не хотелось гонять корову на обеденную дойку (после этого его часто уже не пускали к друзьям), подпрыгнул от радости…
— Правда, Нюрка? Не врешь? Это ж… Это ж, знаешь, какое дело! Хочешь?.. Хочешь, подарю свисток? А то сделаю прыскалку — брызгаться водой.
Нюркина затея понравилась и Коле с Петькой. Им ведь тоже приходилось присматривать за коровами. А разве интересно каждую минуту выглядывать, где они бродят и что делают?
Только Матрена Ивановна усомнилась.
— А ты доить-то умеешь? — спросила она. — Коров не испортишь?
— Ну, бабушка! Скажете тоже! — обиделась девчонка. — Мы ж с мамой, когда жили в другом совхозе, вместе на ферму ходили. Она была дояркой, а я помогала. За один раз по пять коров выдаивала. И свою дою тоже.
— Ишь ты! Совсем, значит, опытная?
— Может, и не опытная, а доить умею.
Матрена Ивановна улыбнулась.
— Ну ладно. Ежели мастерица, подои тогда Маркизу. Она вон уже мычит.
Нюрка посмотрела на пасечницу и, прикрыв рот ладонью, засмеялась.
— Маркизу? Так зовут вашу корову?
— Ну да. Нешто плохо?
— Да нет. Смешно только. Знаете, как в одном романе написано? «…Маркиза взглянула на графа, высоко подняла голову и прошла мимо…» Ваша Маркиза, выходят, вроде дворянки.
— А что ж, — засмеялась песенница. — Дворянка и есть. Почитай весь год на дворе живет.
Услужливые мальчишки тут же пригнали корову, накинули на рога веревку и привязали к пряслу. Нюрка в это время приготовила подойник и скамеечку, налила в кружку воды, взяла полотенце. Когда Маркиза успокоились и, помахивая хвостом, принялась пережевывать жвачку, девчонка подошла к ней и, ласково поглаживая бока и живот коровы, запела:
— Марки-и-и-изушка… Хорошая. Ишь, какая красивая, какая гла-а-адкая!.. И совсем молодая, а-а?
Корова нехотя обернулась, равнодушно глянула на девчонку блестящими глазами.
— Гордая, значит? Не хочешь разговаривать, да-а? — Нюрка притворно надулась, вытащила из кармана посоленную корку хлеба и протянула Маркизе. — А это ешь? Ого! Еще хочешь? Нет уж, голубушка! Хорошенького понемножку… А нюхать можешь, сколько угодно. Ага! И руку, и платье. Вот… Теперь познакомились, да?
Она потрепала корову по шее, поставила перед ней ведро с пойлом и теперь уже совсем по-хозяйски присела у вымени. Дойка прошла нормально. За все время Маркиза дернула ногой только раз, да и то из-за оводов, которые норовили впиться в брюхо.