Страница 15 из 79
— Конечно. Будешь колоть не хуже наших мальчишек. Может, даже ловчее, чем тетя Поля.
Петька усмехнулся.
— Не заливай! Не заливай! Сама-то где научилась?
— Да вот тут же, во дворе… Вон там у нас поленница. Видишь? Потом колода и топор. Когда папка колет, я всегда сижу тут, смотрю, а он еще и объясняет.
Это на похвальбу уже не походило. Пришлось почесать в затылке и согласиться.
— Ну ладно уж. Учи.
— Ну-ка выбери, вот там чурочку без сучков. Вот так… Теперь неси сюда. Как думаешь колоть? Напополам, да?
— Давай напополам.
— Смотри тогда на черту, которую я провела вот тут, на торце. Но можно провести к не так. Только обязательно через центр. Теперь ставь чурку и руби по черте — сначала с одного края, потом с другого.
Петька тюкнул топором раз, второй. Удары получились не очень сильные, но, когда он повторил их и сделал замах покрепче, чурбак вдруг хрустнул и, как орех, развалился на две части.
— Раскололся! Раскололся! — даже подпрыгнул от радости Петька. — И совсем нетрудно.
— А я тебе что говорила? — улыбнулась Галя. — Теперь ставь половинки и коли опять. А если попадется чурка с сучками, руби топором между ними…
Полено за поленом ложилось в кучу, а движения Петьки становились все увереннее и увереннее. Потный, красный, но довольный, он прыгал вокруг колоды и только приговаривал:
— Ага! Вот тебе! Вот! Мало? Получай еще! На! На!
И вдруг радость погасла.
— Хорошо! Очень хорошо! — послышался строгий голос. — Товарищи надеются, что Луковкин готовит для них обед, а он, видите ли, считает это ниже своего достоинства.
Петька растерянно повернулся и оказался лицом к лицу с Верой.
— Что же ты смотришь? — продолжала вожатая. — Может быть, я не права?
— Ну конечно… Я ж… Я ж сделал все. Пускай скажет тетя Поля.
— На тетю Полю, пожалуйста, не ссылайся. Она тебя, насколько мне известно, сюда не посылала. Кроме того, ты убедил ее, что ушиб ногу и не умеешь рубить дрова. Не так ли?
— Ну да. Я ж и правда не умею…
— Не умеешь? — Вера сделала большие глаза и всплеснула руками. — Луковкин! Да неужели же ты не понимаешь, до какой низости доходишь? Ведь ты обманул тетю Полю, убежал от нее, а теперь пытаешься обмануть еще и меня! Кто колол вот эти дрова? — Она толкнула ногой полено. — Может я, или эта больная девочка?
Рассердившись, она не только не стала слушать оправдания, но и обещала принять против лжеца самые решительные меры. И это оказалось не просто угрозой.
О коварном решении пионера Луковкина, кровной обиде Коли и о том, к чему это все привело
После полдника Юрка Дроздов подсел к Петьке.
— Вера сказала, что больше терпеть твои выходки не станет. Обязательно пошлет письмо отцу, — сообщил он. — Сережа пробовал отговаривать, да только напрасно.
Этого Петька опасался больше всего. Хуже письма родителям только одно: немедленная отправка из лагеря.
Удрученный, готовый расплакаться, он ушел от ребят и, присев под забором на бревна, задумался. Сначала представилось, как отец читает письмо и торопливо собирается в дорогу. В родительский день, который был позавчера, приехать в Кедровку ему не удалось: написал, что посылают в срочную командировку. А теперь вот, хочешь, не хочешь, бросай все и отпрашивайся у начальства в пионерлагерь…
Потом эту картину сменила другая: Вера с возмущением рассказывает о случившемся отцу — большие черные глаза ее сверкают, голос дрожит, а коса болтается, как телячий хвост. «Красавица! — вспомнил он день знакомства с вожатой. — Старшеклассники навязывались бы в друзья!» Тьфу! Дурак дураком и уши холодные! Надо же было такое придумать?! Не в друзья к ней навязываться, а за десять километров обегать, как чумную. И не уважать полагается, а ненавидеть.
Чем дальше, тем обида зрела все больше. А вместе с обидой, рождалась и жажда расплаты. Хотелось выбрыкнуть что-нибудь такое, от чего Вера испугалась бы, побледнела, даже заплакала. Но что? Учинить новую драку? А с кем драться? Нельзя же ни с того ни с сего съездить по уху невиноватого. Может, объявить голодовку, как делают в тюрьмах революционеры? Это было бы, пожалуй, неплохо. Вожатая переполошится, начнет соблазнять вкусными штуками. Только голодовка ведь продлится дня два — не больше. Приедет отец и затею придется бросить. Кроме того, отказываться от пищи — значит терпеть мучения и портить здоровье, нужное для полетов в космос. И потом, надо разобраться, что такое голодовка. Революционеры в тюрьмах применяют ее против кого? Против жандармов да империалистов. И это, конечно, правильно. Жандармы да империалисты — самые настоящие паразиты. А Вера хоть и злючка, придира, но все-таки вожатая — поставлена от комсомола.
Петька не надеялся уже придумать что-нибудь стоящее, как вдруг… Мысль показалась до того простой и удачной, что он даже засмеялся. Ну да! Вожатая носится со своим письмом. Око у нее вроде козырного туза. А что, если взять и одним махом убить этого туза? Может, нельзя, да? Дудки! Можно! Надо только сегодня же вернуться домой и решительно заявить: «Хватит! Ни в какой лагерь назад не поеду!» Отец, конечно, рассердится, начнет кричать. Да куда денешься? Как-нибудь смирится. А письмо вожатой, если потом и придет, никакой силы иметь уже не будет. Пускай Верочка покусает локти!
Да, именно так и следует проучить задаваку! Загвоздка только в одном: как убежать из лагеря?
Загоревшись, Петька тут же хотел посоветоваться с Юркой или Алешкой. Но передумал. Очкарику затея придется, конечно, не по вкусу. А с ним согласится и Алешка. Разве не так было, когда речь зашла о походе к Орлиной скале? Чего доброго, приятели расскажут еще обо всем старшим. А тогда уж не сбежишь… Нет! Лучше всего пробраться, пожалуй, к Коле. Этот человек не выдаст. Наоборот, даже разузнает, пойдет ли сегодня машина в район, подскажет, как сделать, чтобы шофер подобрал на дороге. В деревне-то ведь в кузов или кабину не заберешься: увидят.
Стоило принять твердое решение, как на душе сразу повеселело. Петька приободрился и стал ждать удобного момента, чтобы отлучиться из лагеря.
Перед самым ужином кто-то из взрослых, проходя мимо школы, крикнул, что Веру вызывают к телефону.
«Вот это нам и надо, — смекая, в чем дело, и прячась за угол, обрадовался Петька. — По здешнему же телефону меньше чем за полчаса не переговоришь…»
Коля был дома. Сидя не завалинке, он как бы нехотя мял в руках кусок хлеба и тут же бросал крошки под ноги. По земле под присмотром большой белой курицы суетились черные, словно вымазанные в саже, утята. Длинноносые, шустрые и прожорливые, они ловко хватали хлеб, толкались, пищали, а наседка, прохаживаясь, квохтала и недобро поглядывала на лежащего в стороне Валета.
— Здравствуй! — приветствовал друга Петька.
Коля не ответил. Лишь искоса взглянул на приятеля и тут же потупился. Петьке показалось, что глаза у мальчишки красные, а лицо заплаканное.
— Здравствуй, говорю! Или ты на меня рассердился?
Ответа не последовало и на этот раз. Освобождая товарищу место, Коля подвинулся и вдруг, не сдержавшись, всхлипнул. За первым судорожным движением последовало второе, третье. Худенькие плечи мальчишки затряслись, голова уткнулась в колени.
Для Петьки это было настолько неожиданно, что он сразу забыл о себе и, присев, в недоумении стал прикидывать, почему друг расхлюпался. Уже в первые дни знакомства он заметил, что выжать у Коли слезу дело почти безнадежное. Молчаливый и неулыбчивый мальчишка не хныкал даже тогда, когда случалось ударить себя молотком по пальцам. А тут вот пожалуйста!
Всхлипывания раздавались долго. Наконец Коля немного успокоился и вытер лицо рукавом.
— Ты чего? — осторожно спросил Петька. — Обидел кто, да?
— Не-е, — протянул Коля. — Мать дерется…
— Дерется?
Мать у Коли и Андрюшки была высокая, красивая, но почему-то всегда хмурая. Она не болтала с соседками, а здоровалась с человеком только тогда, когда сталкивалась с ним нос к носу. Придя домой с работы, она делала все как-то рывком, будто со злостью. Ведра у нее гремели, чашки и ложки летели на пол. На что куры и те разбегались в панике по двору.