Страница 42 из 43
— О чем ты хотел меня спросить? — повернулся он к Алешке.
— Ты не ершись, — сказал Алешка. — Ерш! Хочешь, я извинюсь перед тобой? Могу, например, перевезти тебя на плечах через все протоки и донести до самой Гавани. Хочешь?
— Зачем? — удивился Степка.
— Ну извиняюсь я перед тобой, извиняюсь! — зашептал Алешка. — Понимаешь? Совсем!
— Как хочешь, — ответил Степка.
— Дай руку, — потребовал Алешка.
— На, пожалуйста, — ответил Степка, не глядя на него.
Алешка так сжал его руку, что в пору было закричать, но Степка стерпел и лишь подул на слипшиеся пальцы.
— Есть сила? — ухмыльнулся Алешка.
— Сила есть — ума не надо, — нахмурился Степка.
Завтракать решили у костра. Для Кузьмы Петровича на песке постелили камку. Алешкин отец вынес его из сторожки на руках.
— Тяжелый ребеночек, — сказал он, опуская Кузьму Петровича на камку. — Помнится мне, что я тебя однажды уже таскал вот так не руках...
— Когда? Что-то я... — почесал небритую щеку Кузьма Петрович. — Когда это было?
— Забыл, значит. А было это лет пятнадцать назад... Все еще не припоминаешь? Ну как же! На моей свадьбе, Кузьма! Я тебя со свадьбы домой нес, спать укладывал...
Кузьма Петрович засмеялся, попросил:
— Ты при детях про меня такие вещи не рассказывай.
— Так ничего ж страшного — свадьба есть свадьба, — ответил Голованов, дуя на поджаренный кусок рыбы, который зажал между двумя щепками. — А еще был случай, когда Кузьма Петрович меня нес... Потеха! — он понюхал рыбу, зажмурил от удовольствия глаза. — Мы однажды — дело, конечно, прошлое, — крепко, можно сказать, поссорились.
— Стоит ли об этом говорить? — перебил Голованова Кузьма Петрович.
— Отчего же? Стоит, для науки детям... Как петухи, значит, налетели друг на друга. Молодые были, горячие... Тогда-то Кузьма Петрович, значит, и показал себя. Как тебе это удалось, а? — повернулся Голованов к Кузьме Петровичу.
— Сам удивляюсь, — ответил, жуя, Кузьма Петрович. — Да ты ешь, Иван...
— Да-а, — Голованов откусил, замотал головой. — Вкуснятина! Молодцы рыболовы... И вот, так сказать, я оказался в воде. Дело было у моря. Как плюхнулся, так и притих. Кузьма Петрович стал меня, как бегемота из болота тащить. Вытащил-таки. Да еще на своем горбу по обрыву поднял... А я мог бы и сам идти, потому что сразу же пришел в себя. Но схитрил. Пусть, думаю, Кузьма Петрович, раз он такой ловкий, помучается. И так мне эта затея понравилась, что я и дальше притворялся калекой. В результате Кузьма Петрович меня чуть ли не до самой деревни донес. Хрипеть уже стал, весь потом покрылся... Вот, что такое друг, — закончил свой рассказ Голованов и засмеялся. — Оштрафовал все-таки меня тогда Петрович.
— За что? — спросил мрачно Алешка.
— А за что штрафуют? За птицу, как ты понимаешь, за браконьерство. Был грех. Но с тех пор — ни-ни! Верно, Кузьма?
— Вроде так. Да ты ешь, ей-богу...
— Но за ружья не хватались — между людьми это последнее дело, — Голованов нахмурился, покосился на забинтованные ноги Кузьмы Петровича.
Солнце уже поднялось на осьмушку неба, и тень сторожки отползала от дымящихся углей костра — так что все теперь были на солнышке. Кузьма Петрович и Голованов сидели к нему спиной, а Лене и мальчишкам оно било прямо в глаза, отчего им все время приходилось отворачиваться и глядеть то в сторону моря, где у берега покачивалась на прибрежной ленивой зыби лодка, то на сторожку, внутри которой, казалось, еще клубился предрассветный сумрак.
ЭПИЛОГ
Чайки сопровождали лодку до самого острова. Скорее любопытство, чем тревога, было в их криках. И еще нетерпение. Это было нетерпение птиц, увидевших на воде другую птицу, которая беспомощно взмахивала узкими крыльями-веслами, била ими по волнам и никак не могла подняться. Проносясь над лодкой, чайки, казалось поглядывали на людей с укоризной, поторапливали их.
Алешка сидел рядом с Леной, сильно наклонялся в перед, вытянув руки, потом резко откидывался, упираясь пятками в шпангоут, и деревянный лемех весла вспарывал глубокую зеленую борозду. Соленые брызги время от времени летели Степке в лицо, он вытирался рукавом рубашки и грозил Алешке кулаком. В небе весело и раскатисто хохотал мартын. Он стремительно опускался по головокружительному воздушному серпантину, накренялся над самой лодкой, широко расставив крылья.
Розовый отблеск заката коснулся его перьев. Мартын засветился и легко взмыл вверх. Под веером хвоста на черных лапках блеснули кольца.
— Чаймор! — крикнула Лена. — Чаймор!
Он снова захохотал, вернулся, посмотрел из-под крыла и, скользя, словно по крутому скату, понесся к островам.
Проводив птицу долгим взглядом, Лена задумчиво сказала:
— Телеграмма пришла, — от Коли Ивановича. Приедет послезавтра вместе с женой...
— Да... — сказал Алешка и, перестав грести, запрокинул голову.
Как две ранние звездочки, оставляя за собой золотую пряжу, сверкали в зените реактивные самолеты. Летчики, наверное, еще видели солнце. Они мчались на закат в погоне за ним. Потом один за другим прогромыхали два взрыва, порвалась золотая пряжа. Невидимые самолеты теперь неслись впереди звука. Лена и Алешка снова взялись за весла, налегли, подзадоренные самолетами. Лодка пошла рывками. Чайки загалдели восторженно, как болельщики на трибунах стадиона.
До острова оставалось метров двести, когда Степка увидел дельфинов. Дельфины вышли из-за дальнего конца острова, возвращаясь в глубокие воды после дневной охоты.
— Всегда в этот час, — сказала Лена.
— Я уже заметил, — ответил Алешка.
Завидев приближающуюся лодку, островитяне собрались на берегу, толкались, вытягивали шеи. Все они были на одно лицо, пушистые, длинноклювые. Осторожные стояли поодаль, на кочках, а смельчаки толпились у самой воды.
— Кыш! — крикнула Лена, когда лодка приблизилась к берегу. — Кыш, мартышки!
Под днищем зашуршала галька. Несколько птенцов бросились наутек. Остальные лишь попятились, замотали головами.
— Привет вам с большой земли! — заорал Степка. — Музыканты — туш! — и, как дирижер, взмахнул руками.
Лена пошла впереди, захлопала в ладоши, разгоняя птенцов.
— Дорогу королеве! — шумел Степка. — Дорогу королеве острова!
— Слав-ва! Слав-ва! Слав-ва! — кричали чайки. Казалось что их носит в воздухе стремительный вихрь, невидимая праздничная карусель.
— Старая королева живет там, — сказала Лена и махнула рукой в сторону озера.
По зыбкой тропинке Лена, Алешка и Степка пробрались сквозь тростники и остановились, зачарованные внезапно наступившей тишиной. Чайки вдруг угомонились, словно по чьей-то команде. Светло-зеленый блестящий глаз озера смотрел в небо и был ярче неба, и глубже, и спокойнее. Лишь у противоположного берега что-то неясное шевельнулось, и тонкая бесшумная рябь выплыла из тростниковой чащи, заиграв белыми блесками, — должно быть осторожная утка увела в заросли свой юркий выводок.
— Нету старой королевы, — сказал Алешка и звучно прихлопнул на лбу комара.
— Сейчас позову, — ответила Лена. — Может, и придет.
Прокричала раз, другой, третий. Но цапля не появлялась, в тростниках царила тишина.
— Спит, наверное, старая королева, — сказал Степка, — и видит сон. Снятся ей жемчужные бусы и изумрудная звезда... А может быть, мы все ей надоели, и теперь она видит во сне только жирных лягушек?
Лена вздохнула и снова принялась звать цаплю — сначала громко, потом тише. Стражи-тростники перехватывали ее голос и топили в темной чаще.
Никто на откликался в спящем королевстве.
— Давайте вместе, — предложил Степка и заорал как оглашенный, прыгая и размахивая руками. Глядя на него Алешка и Лена засмеялись и тоже принялись звать цаплю на разные голоса, стараясь перекричать друг друга. Любопытные чайки закружили над озером, удивленные неслыханным шумом. Странные существа думалось, наверное, им. И какая забавная пляска! Так танцуют степные журавли по весне...