Страница 9 из 14
Мой мозг хочет быть злым, но мой желудок просто хочет все в рот. Я начинаю с рулета — он горячий, свежий и луковый. Затем отвар, который на вкус соленый и жидкий. Затем яблоко, хрустящее и сладкое.
Я не ем горох. Они, как напоминание о правилах прошлой ночи. Испорченная графиня и ее правила.
Эмиль наблюдает за мной с бесстрастным выражением, пока я вытираю рот тыльной стороной моей руку и говорю:
— Готово.
— Ты еще не закончила.
— Я закончила.
Он поджимает губы.
— Ты не облегчаешь свою жизнь.
Я почти лаю, усмехаясь на это.
— В случае, если ты не заметил, Эмиль, я в клетке. Я была изъята из моей семьи, когда мне было двенадцать, и вынуждена терпеть боль и кровотечение с рвотой просто так, и должна выносить ребенка для какой — то странной богатой женщины. Теперь я здесь, и псих пырнул меня колючей палкой, и очередной псих угрожала вырезать прошлой ночью мой язык. Моя жизнь не была легкой ни на секунду.
Но это ложь. Южные ворота были блаженством по сравнению с этим.
Лицо Эмиля напрягается.
— Мы все страдали, 192. Ты не уникальна в этом плане.
Он подходит и открывает дверь в подземелье. Четверо ратников входят, образовав кольцо вокруг моей клетки. Я прижимаюсь лицом к прутьям, пока они не режут мою спину и плечи. Эмиль снимает один из серебряных стержней со стены с кольцом на конце. Он открывает дверь в моей клетке. Мои глаза устремляются от него к ратникам, от них к открытой двери, и обратно.
— Я надеялся, что ты не будешь нуждаться в этом, — сказал Эмиль, — Но я вижу, что ты должна.
Что — то в его ярко — голубых глаз вторят мне, что он сожалеет. Я ненавижу его за это.
Стержень стреляет в клетку, кольцо за кратчайшее секунды обхватило меня твердо вокруг моей шеи. Я хватаю стержень и пытаюсь его выдернуть, но Эмиль сильнее, чем он выглядит. Он тянет, тянет, и метал больно врезается в шею, когда меня тянут, медленно, но уверенно, из клетки. После того, как моя голова и плечи чистые, два ратника схватили меня под руки и тащили меня с ногами. Они ведут меня к стене с окном, где две железные цепи висят на высоте бедра. Я пытаюсь ударить их, стену, Эмиля, что — либо, но их слишком много, и мою голову принуждают к странному углу. После того, как меня приковали, они освободили меня, и металлический круг снялся с моей шеи. Эмиль вешает его обратно на стену, рядом с бородкой всё ещё с коркой моей крови и кожи.
— Отпусти меня! — Около трех футов цепи, приковывают меня к стене за запястья. Я могу только зайти так далеко в любом направлении. Я борюсь против цепи, потянув за них, пока оковы оставляют порезы на моей коже.
Самое ужасное, то, что каждый раз позволяют мне сходить с ума. Я кричу и ругаюсь и воюю, и все это время четыре ратника и Эмиль смотрят издалека с бесстрастным выражением. Наконец, я сдаюсь. Я не понимаю, что я плакала, пока на вкус не пробую соленость своих слез. Я просто стою там, безвольная и опустошенная, в ожидании, что что — то будет дальше. Я вижу взгляд каждого здесь из присутствующих. Я не позволю им думать, что они победили меня.
Эмиль ждет несколько секунд, наверное, чтобы убедиться, что я не начну борьбу снова.
— Продолжайте до сих пор, — говорит он. — Или мне придется позвать Фредерика. Он движется достаточно близко ко мне, что я могу чувствовать запах его кожи, ароматный и цветочный, как у женщины. — Вы ведь не хотите, чтобы он был здесь, — бормочет он, — Обещаю.
Мысль о кровавых деснах Фредерика и бусинками глаз достаточно, чтобы держать меня до сих пор.
Эмиль наклоняется вперед.
— Я бы…, — начинает он, но я не слышу того, что он хочет, потому что дверь открывается снова, и входит графиня Камня.
На этот раз она одета в плотное атласное платье в вишневый принт. Он выглядит совершенно неуместно на ней, лучше подходит для кого — то вроде Лили или той маленькой девочки суррогата, которую купила Курфюрстина.
Она косится на мою клетку, где горох до сих пор находится на серебряном блюде.
— Я же приказала, накормить ее. — сказала она Эмилю.
— Я так и сделал, моя госпожа.
Графиня вздыхает.
— Мама всегда говорила, — бормочет она, — если хочешь сделать что — то, то должна сделать это сама.
Она едва заметно кивает одному из ратников, мою голову уже дернули назад за волосы, так что я не вижу ничего, кроме потолка и мой рот заставили открыть. Слышится звук лязга и шарканье, и горошины падают на мой язык. Я хочу, выплюнуть их, но рука графини, ее толстые пальцы, влажные от пота, закрывают рот и нос, пока я глотаю.
— Ты ешь то, что я велю тебе поесть, это понятно? — говорит она, как ратник отпускает руку от моих волос.
Я смотрю на нее. Ее глаза мерцают в сторону ратника слева от меня. Я вижу мгновенно серебро в его руке.
Это ножницы.
Ратник стоит на коленях и разрезает толстую ленту ткани от моего платья, от пола до верхней части моего бедра. Она порхает на землю и лежит там, свернувшись и скрученная, как змеиная кожа.
— Ты будешь есть то, что я прикажу тебе поесть, это ясно? — Вновь спрашивает графиня.
Я не могу говорить. У меня горло промерзло.
Снова работа ножниц.
Больший кусок моего платья разрезан. Практически вся моя нога напоказ.
— Да, — я задыхаюсь. Гусиная кожа появляется на моей коже.
— Что «да»? — уточняет графиня с хитрой улыбкой.
— Я ем то, что вы прикажите мне что есть.
Краем глаза я замечаю, что Эмиль прикусывает губу.
— Хорошо. — Она повернулась к Эмилю и ратникам. — Свободны.
У меня, может, и имеются некоторые проблемы с Эмилем, но я не хочу оставаться одной с этой женщиной.
Я почти кричу на него, когда он уходит. Но что — то мне подсказывает, что если я хочу снова увидеть его, графиня не должна знать, что он мне нравится. Так что я стискиваю зубы, сглатываю, и заставляю себя встретиться с ней глазами.
Графиня подходит к стене и трогает каждый инструмент, каждое звено в каждой цепи, длину веревки, различные размеры стержней. Когда она попадает в шлем, она буквально хлопнула грудь руками, как будто она только что получила самый лучший подарок Длинной Ночи когда — либо.
— О, Фредерик, — бормочет она. — Ты действительно превзошел себя.
Она подходит ко мне, ее нос сморщивается, может быть, из — за, запаха, который я чувствую, что спала на каменном полу, или из — за моего размазанного макияжа, или моего измятого, порванного платья. Она подходит так близко, что я могу видеть каждую складку и впадину плоти. Ее пальцы похожи на сосиски. Руки бледные и дряблые. У нее на шее почти растет борода.
— Ты должна выносить моего ребенка. — говорит она.
Я фыркаю и свирепо смотрю на нее. Это все, что я могу сделать.
Она улыбается. Там есть ямочка на одной щеке, что дает ей насмешливое впечатление сладости:
— Вы никогда не можете сказать на аукционе, какой будет суррогат. Несколько лет я была ужасно разочарована. Но я увидела тебя и я просто знала. Особенно после этого маленького шоу на ужине вчера вечером. Я надеюсь, что я показала вам, насколько серьезно я собираюсь играть по правилам.
— Я съела только три кусочка, — настаиваю я.
— Да, вы сделали, — она ухмыляется, — Как вы могли заметить, у вас еще есть свой язык. Но я не ценю ваше отношение. Разве вам не понравился тот хороший горячий душ вчера? Вы не хотели бы больше душа, как этот? Вы не хотели бы мягкую постель, чтобы спать?
Я не отвечаю, потому что не хочу признавать это.
Появляется блеск в глазах графини, от которого сводит желудок. Взгляд путешествуют вверх и вниз по моему телу, отчего появляется еще больший спазм в животе.
— Ты такая худая, — говорит она. — Но я думаю, что мы сможем сделать тебя тоньше. Моя мама всегда говорила, достижение без борьбы — это вообще не достижение.
Графиня хватает мое лицо в одну гигантскую руку, ее пальцы впились в мои щеки так сильно, что моя кожа начинает резаться о мои зубы. Она снова наклоняет мою голову назад, держа мой лоб другой рукой, так что моя челюсть распахнулась. Я не знаю, что она смотрит в моем рту, но с каждой унцией силы, которую я имею, я выдергиваю голову и вонзаю свои зубы в ее большой палец.