Новая земля

Кнутъ Гамсунъ

Новая земля

(Новь)

ГЛАВА I

Нѣжный, золотистый металлическій ободокъ показался на востокѣ, гдѣ выходитъ солнце. Городъ начинаетъ пробуждаться; тутъ и тамъ слышенъ отдаленный шумъ большихъ тяжелыхъ телѣгъ, въѣзжающихъ въ улицы со всякимъ рыночнымъ товаромъ: сѣномъ, дровами, мясомъ и проч. За ночь мостовыя немного подмерзли, и отъ телѣгъ несется грохотъ. Былъ конецъ марта.

Въ гавани все тихо. Порой показывается на палубѣ сонный матросъ. Изъ корабельныхъ кухонь поднимается дымъ; полуодѣтые шкипера высовываютъ головы изъ люковъ и смотрятъ, какая погода; море спокойное, флюгера не шевелятся. Вотъ открывается первая дверь въ складѣ, - тамъ видны цѣлыя груды ящиковъ, мѣшковъ, веревокъ, бочекъ; люди работаютъ канатами и тачками; они не совсѣмъ еще проснулись и зѣваютъ широко раскрытыми бородатыми ртами. Къ пристанямъ подходять паромы; съ нихъ снимаютъ и тащатъ товаръ, нагружаютъ на телѣги и увозять. На улицахъ открывается одна дверь за другой, поднимаются шторы; мальчики подметаютъ магазины и обтираютъ пыль съ прилавковъ. Въ магазинѣ Генрихсена сынъ уже сидитъ за своей конторкой и просматриваетъ только что полученную почту. Какой-то молодой человѣкъ тащится усталыми, сонными шагами черезъ желѣзнодорожную площадь; онъ возвращается съ попойки отъ одного товарища и совершаеть свою утреннюю прогулку.

У пожарной части онъ встрѣчаетъ своего знакомаго, возвращающагося тоже изъ какого-то собранія; они кланяются другъ другу.

„Ты уже всталъ, Ойэнъ?“ спрашиваетъ первый.

„Да, т.-е. я еще не ложился“, отвѣчаетъ другой.

„Я тоже“, говоритъ первый; „покойной ночи!“

Онъ идетъ дальше, — ему смѣшно, что онъ средь бѣла дня говоритъ „покойной ночи“. Это еще очень молодой человѣкъ, полный надеждъ; его имя два года тому назадъ сдѣлалось сразу извѣстнымъ, когда онъ написалъ большую лирическую драму. Это Иргенсъ, — всѣ его знаютъ. Онъ носить лакированные башмаки, а его закрученные усы и блестящіе черные волосы придаютъ ему очень молодцоватый видъ. Онъ проходить черезъ рынокъ; ему интересно смотрѣть на крестьянъ, какъ они одинъ за другимъ проѣзжаютъ по улицамъ и занимаютъ всѣ рынки города своими телѣгами. Ихъ лица загорѣли отъ весенняго солнца, вокругъ шеи у нихъ толстые, шерстяные платки, а руки сильныя и грязныя. Они такъ озабочены тѣмъ, чтобы продать свой скотъ на убой, что зазываютъ даже его, молодого безсемейнаго двадцатичетырехлѣтняго человѣка, лирика, который равнодушно прогуливается, чтобы разсѣяться.

Солнце поднимается выше. Улицы начинаютъ кишѣть экипажами и людьми; черезъ короткіе промежутки раздаются свистки фабрикъ изъ городскихъ предмѣстій и съ желѣзнодорожныхъ станцій; базаръ становится все многолюднѣе и многолюднѣе; дѣловые люди мечутся взадъ и впередъ; нѣкоторые изъ нихъ ѣдятъ завтракъ, завернутый въ газетную бумагу. Какой-то человѣкъ везетъ телѣжку съ цѣлымъ возомъ свертковъ и мѣшковъ; онъ доставляетъ товаръ на домъ; онъ запрягъ себя, какъ лошадь, и въ то же время смотритъ въ свою записную книжку, гдѣ у него адреса.

Какой-то ребенокъ безъ передышки бѣгаетъ съ утренней газетой, — это дѣвочка, страдающая пляской св. Вита; ея маленькое тѣльце качается во всѣ стороны, она дергаетъ плечами, останавливается, потомъ снова бѣжитъ отъ двери къ двери, взбирается по лѣстницамъ на высокіе этажи, звонитъ, оставляетъ газету и снова спѣшитъ. Съ дѣвочкой собака, — маленькая собачка; она хорошо дрессирована и повсюду сопровождаетъ ее.

Все въ движеніи, шумъ растетъ.

Онъ начинается на фабрикахъ, на корабельныхъ верфяхъ, въ механическихъ мастерскихъ, лѣсопильняхъ; онъ смѣшивается съ грохотомъ экипажей и съ человѣческими голосами, заглушается какимъ-нибудь пароходнымъ свисткомъ, рѣзкій звукъ котораго поднимается кверху, какъ дрожащій лучъ; онъ сосредоточивается на большихъ рынкахъ, и, наконецъ, весь городъ охватывается страшнымъ шумомъ. А среди всей этой суматохи почтальоны съ сумками разносятъ извѣстія о курсѣ изъ другихъ странъ; великая поэзія торговли охватываетъ весь городъ, — пшеница въ Индіи и кофе на Явѣ въ цвѣту, а испанскіе рынки требуютъ рыбы, очень много рыбы для поста.

Восемь часовъ. Иргенсъ идетъ домой. Онъ проходитъ мимо магазина Генрихсена и рѣшается заглянуть туда на минутку.

У бюро все еще сидитъ сынъ хозяина фирмы, — молодой человѣкъ въ шевіотовомъ костюмѣ; у него большіе голубые глаза, хотя цвѣтъ лица темный; непокорный завитокъ волосъ свѣшивается ему на лобъ. Высокій, рѣзкій, отчасти скрытный, онъ имѣетъ видъ тридцатилѣтняго мужчины. Товарищи цѣнятъ его, потому что онъ часто помогаетъ имъ деньгами или разными съѣдобными товарами изъ погреба своего отца.

„Доброе утро“, говоритъ Иргенсъ.

Тотъ удивленъ, онъ отвѣчаетъ:

„Какъ, это ты? Ты уже всталъ?“

„Да, т.-е. я еще не ложился“.-

„А, это другое дѣло. А я ужъ здѣсь сижу съ пяти часовъ и уже телеграфировалъ въ три страны“.

„Боже мой, ты, вѣдь, знаешь, что я отношусь совершенно равнодушно къ твоей торговлѣ. Я хочу лишь объ одномъ тебя спроситъ, Олэ Генрихсенъ, — не найдется ли у тебя для меня рюмка водки?“

Оба выходятъ изъ конторы, проходятъ черезъ магазинъ и спускаются въ погребъ. Олэ Генрихсенъ быстро достаетъ бутылку; онъ ждетъ каждую минуту въ контору отца, — оттого онъ такъ спѣшитъ; отецъ очень старъ, но, несмотря на это, нельзя было поступать противъ его воли.

Иргенсъ пьетъ и говоритъ:

„Могу я остатокъ взятъ съ собой домой?“ Олэ Генрихсенъ утвердительно киваетъ головой.

Когда они снова возвращаются въ магазинъ, онъ выдвигаетъ ящикъ изъ стола, а Иргенсъ, понявъ его знакъ, опускаетъ свою руку и достаетъ что-то, что онъ кладеть себѣ въ ротъ. Это кофе, жженый кофе для уничтоженія запаха.

ГЛАВА II

Въ два часа люди прогуливаются большими группами взадъ и впередъ, разговариваютъ и смѣются, кланяются другъ другу, улыбаются, киваютъ, поворачиваются и зовутъ; въ воздухѣ носится сигарный дымъ и развѣваются дамскія вуали; пестрое мельканіе свѣтлыхъ перчатокъ и носовыхъ платковъ, приподнятыхъ шляпъ и тросточекъ распространяется по всей улицѣ, а экипажи съ мужчинами и дамами въ блестящихъ костюмахъ проносятся мимо. Нѣсколько молодыхъ мужчинъ стоятъ на перекресткѣ. Это цѣлый кружокъ знакомыхъ, — два художника, два писателя, купецъ и человѣкъ безъ опредѣленныхъ занятій — все тѣсно сплоченные товарищи. Ихъ костюмы очень разнообразны; нѣкоторые уже сняли пальто, другіе все еще носятъ длинныя пальто на подкладкѣ и съ поднятымъ воротникомъ, какъ въ самые большіе холода. Группа эта всѣмъ знакома. Къ ней присоединяются новыя лица, нѣкоторые уходятъ, наконецъ, остается молодой толстый художникъ по имени Мильде и актеръ съ вздернутымъ носомъ и сладкимъ голоскомъ; кромѣ того Иргенсъ и адвокатъ Гранде изъ великаго рода Грандовъ. Но самый значительный изъ нихъ — Паульсбергъ, Ларсъ Паульсбергъ, авторъ полудюжины романовъ и научнаго труда о прощеніи грѣховъ. Его называли громко поэтомъ, хотя тутъ были Иргенсъ и писатель Ойэнъ. Актеръ застегиваетъ свой сюртукъ до самой шеи, — ему холодно.

"Нѣтъ, весенній воздухъ для меня черезчуръ рѣзокъ," — говоритъ онъ.

"А для меня совершенно наоборотъ", замѣчаетъ адвокатъ.

"Я готовъ кричать во все горло. Что-то трепещетъ во мнѣ, кровь кипитъ и какъ бы манитъ на охоту". И маленькій согнутый юноша выпрямился при этихъ словахъ и посмотрѣлъ на Паульсберга.

"Да, посмотрите-ка на него!" замѣтилъ насмѣшливо актеръ. "Мужчина все-таки мужчина", сказалъ евнухъ.

"Что ты хочешь этимъ сказать?"

"Ничего, сохрани меня Богъ. Но ты съ твоими лакированными башмаками и цилиндромъ собираешься на охоту за рысью, не такъ ли?"

"Ха, я констатирую, что актеръ Норемъ сдѣлался остроумнымъ. Это нужно цѣнить".

Они говорили съ большой свободой обо всемъ, вставляли съ легкостью слова, дѣлали быстрыя нападенія и во всякое время имѣли отвѣтъ наготовѣ. Отрядъ кадетъ прошелъ мимо.