Страница 71 из 92
Господин Флеминг ответил:
— Ничего в этом нет удивительного, — я отпустил бороду с тех пор, как был здесь.
— Я бы узнал вас среди тысяч! В какую же комнату поместим мы графа Флеминга?
Выяснилось, что прежняя его комната была занята, но это можно будет уладить, адвокат все уладит. Он сиял, как хозяин, позвонил девушке, приказал принести портвейну и предложил стакан гостю, все время величая его графом так, чтобы гости это слышали. Впечатление было сильное.
И все было улажено; господин Флеминг получил свою прежнюю комнату, и инспектор принес туда его сундуки с чердака. Ключи висели тут же в запечатанном конверте; господин Флеминг так равнодушно сломал печать, словно то была его, а не ленсмана печать; вероятно, опасно было ломать печать полиции, но нет, ничего.
Инспектор, желая подольститься, сказал:
— Тут был только писарь ленсмана и это он наложил печать.
Господин Флеминг ответил:
— В этом не было никакой надобности; здесь в санатории наверно никто не полез бы в мои сундуки в мое отсутствие.
Он умылся, и, по старой привычке, тщательно приоделся, сошел вниз и прошелся между пансионерами; очень мало кого он знал, присел на минутку около Самоубийцы и предложил ему сигару.
Самоубийца отказался. У него был опять тяжелый период, он как-то весь поник и почти не подымал глаз, все дул на свою раненую руку и молчал.
— Здесь, по-видимому, много пансионеров, — сказал господин Флеминг.
Самоубийца неожиданно:
— Да, много дураков. Толстые приезжают сюда, чтобы спустить жир, и бог его знает, как это им удается, мы питаемся консервами и водою Торахуса.
Господин Флеминг улыбнулся. Он знал знакомый ему по старому времени недовольный тон Самоубийцы.
— А худые? — спросил он.
— Худые живут надеждою. Пауза.
Когда господин Флеминг сказал: — Вы неизменный пансионер Торахуса, Самоубийца ответил: — Я здесь затем, чтобы не быть в других местах. Но когда господин Флеминг захотел продолжать разговор и прогуляться немножко, Самоубийца даже не ответил ему, он находил, что сказал уже достаточно.
Вокруг него кишел народ — они вовсе не были дураки по внешнему виду, но безобразны каждый на свой образец; некоторые от худобы, другие от жиру, какие-то уродливые бочки на ногах, или замученные службой учительницы и конторщики с длинными, тонкими, как у насекомых, членами. Попадались очень красивые головы с беспомощными, добрыми глазами. Одна дама пространно рассказывает, в каком крупном предприятии она служит, какие большие счета она все время пишет, на тысячи, и все эти большие суммы только на датские яйца и датские окорока. И казалось, что ее тощие слушатели ничего не имели против того, чтобы слушать о таких количествах хорошей еды.
Господин Флеминг встал и поздоровался с ректором Оливером: по случаю своей новой бороды ему приходилось каждый раз называть себя. Стареющий учитель точь в точь тот же, что и раньше был, в том же платье, с тем же поношенным, серым лицом, терпеливо поучает всех, с кем ни разговаривает. Было что-то безнадежное в неизменяемости этого человека, казалось, что он даже своего черного галстука не переменил; руки его были такие же длинные и костлявые, сапоги такие же прочные. Олицетворение долголетия в Торахусе.
— Voila un homme! — сказал он, раскланиваясь с господином Флемингом. — Вы знаете эти слова? Это сказал Наполеон, когда встретился с Гете. — Ректор рассказал, что он еще никого не встретил здесь, с кем мог бы беседовать; он не хотел этим сказать, что у всех этих пансионеров не было никаких интересов, совсем нет, он просто не нашел еще симпатичных ему людей. Для одного, впрочем, он делал исключение: для инженера, занятого работой по установке электрического освещения — большой драматический талант. — С ним вам следует познакомиться.
Ректор был очень рад встрече с господином Флемингом: это человек, с которым можно говорить и который поймет тебя, человек отлично воспитанный и понимающий тонкое обращение. Он спросил о здоровьи семьи ректора, о его прекрасных мальчиках. Да, на этот раз они были с ним; но, впрочем, они вечно бегают и бог их знает, где они сейчас! Ректор не был особенно доволен своими сыновьями, они далеко не обнаруживали тех же способностей и той же охоты к учению, которое он обнаруживал в их возрасте; но что ему было делать с ними? Конечно, они кое-что знали; иначе было бы позорно для детей ректора, выросших в городе, если бы он сам должен был признаться в полном их невежестве.
Но в грамматике и в языках они отстают. Удивительно, как раз в тех предметах, которые легче всего давались ректору! Но если им удастся удрать в лодке или вы дадите им поручение в город, то наверно найдете их в какойнибудь кузнице, или на верхушке строящегося здания!
— Да ведь все мальчики таковы, — улыбаясь сказал господин Флеминг.
— Но я не хочу, чтобы они были такими, они должны учиться и пробить себе дорогу в жизни! — Ректор развил это поподробнее, с удовольствием поговорил. С господином Флемингом было так приятно беседовать; он был так вежлив, так все понимал, он склонялся перед человеком, знавшим больше его.
Господин Флеминг спросил:
— А вас не стесняет, что здесь столько народу, так много чужих?
— Немного, если сказать правду, да. Ведь мы не можем стоять все на одном умственном уровне, н приходится по всей линии одному равняться по другому, а это немного мучительно. Но в общем я доволен, местность удивительная.
О, ректор Оливер не был требовательным человеком; он всегда скромно, одинаково бедно жил, ел то, что ему давали, и не ждал, чтобы ему почистили сапоги. Теперь ему, конечно, понравилось даром жить на каникулах в этой большой санатории, и он жил там так долго, как только мог. Он сосчитал, что он здесь уже в третий раз и ему здесь нравилось; почему же ему ехать в другое место? Он и не думал менять.
Когда господин Флеминг повидал своих старых знакомых, он стал бродить по лесу. Маленький сеновал стоял там же, где раньше, и в нем снова было свежее сено; пастбище Даниэля по-прежнему мирно красовалось на своем месте; он только сделал открытие, что на окнах постройки появились занавеси.
Однажды он увидел фрекен д'Эспар на пороге домика с ребенком на руках.
Ждала ли она его, или он невольно кивнул головою, но она быстро поднялась и вошла в дом; немного погодя она вышла и пошла ему навстречу.
Встретились они в лесу таинственно и долгое время спустя после последней встречи. Оба покраснели, вероятно, от замешательства, а, может быть, и от чего-нибудь другого. Они подали друг другу руки и в первую минуту не знали, о чем заговорить. Он заметил в ее рту пустоту на месте зуба и заметил также, что она и не пытается скрыть этого, указал на шрам на ее подбородке и сказал:
— Как это вы так жестоко расшиблись?
— Давно уже, это было еще зимою. А вы хорошо выглядите. Вы не кашляете?
— Нет. Вы знали, что это я приехал сюда?
— Я догадалась. Тут нет никакого колдовства, я узнала от Гельмера, который привез вас, что вы приехали.
Господин Флеминг кивнул головой и сказал:
— Гельмер и мне рассказал кое-что.
— Ну, — вздыхая, сказала она, — значит, вы знаете, что здесь было.
Пауза.
— Вы хорошо выглядите, но вы какой-то чужой. Зачем вам борода?
— Это от того… я, видите ли, я немного похудел, не принимайте этого близко к сердцу, я порядочно потерял в весе, Но я думал, что приехав сюда, я смогу поправиться; я вспомнил Торахус и сэтер, и горшки с простоквашей. Кроме того, я думал, что если приду к этому человеку, как он там называется, к Даниэлю, обросший бородою, то по некоторым причинам, явлюсь перед ним совсем другим.
— Он сейчас узнал бы вас; и он, и Марта узнали бы вас. — Да, это было придумано по-детски. Но давайте говорить о вас.
— Нет, не обо мне. Вы видите, какова я! — И чтобы переменить разговор, она неожиданно сказала: — Посмотрите, я зуб потеряла!
— Каким образом?
— Во всяком случае, ничего красивого в этом нет. Он сказал, улыбаясь: