Страница 59 из 92
— Нет, нет. Но что же вы говорите? — нетерпеливо спросил Бертельсен.
Она повернулась к нему. — Вы меня давеча спросили, почему я взяла с собою эту палку. Я ее взяла, потому что ее придется, может быть, подвергнуть химическому исследованию. На ней пятна, похожие на кровь.
— Кровь! — сказали мужчины.
Им указали несколько красноватых пятен на коре, и они не знали, что об этом подумать. Это была несомненно кровь, но Бертельсен спросил:
— Ну, а если и кровь, так что же с того?
— В таком случае палка, может быть, послужила орудием.
— Значит, нападение? — догадался адвокат. — Нет, это неправдоподобно.
Фрекен молчала. В ней не было ни следа притворства, она трудилась над разрешением задачи, они видели, что она старается изо всех сил.
— Но кто, господи, мог напасть на доктора? Милейший человек и со всеми в дружеских отношениях.
— Кто-нибудь да напал. Адвокат спросил:
— Вы определенно кого-нибудь подозреваете?
— Да, — ответила она, — у меня определенное подозрение.
— Кого же вы подозреваете?
— Я не хотела бы теперь же высказаться по этому делу. Но если это останется между нами…
— Само собою разумеется, — прервали ее оба собеседника и напрягли свое внимание.
Фрекен заговорила тихо и многозначительно:
— Я не утверждаю, что это он, но подозреваю господина, которого мы называем Самоубийцей. У меня имеются основания указывать на него.
Молчание. Серьезность фрекен производит впечатление. Мужчины смотрели на нее и обдумывали ее слова.
— Почему же он мог сделать это? — спросил Бертельсен.
— Душевнобольному человеку (если только он душевнобольной) мало ли что может прийти в голову.
— Да, — сказал адвокат, — в этом отношении я должен отдать фрекен справедливость. Вы сказали, что у вас было основание указывать на него?
— Есть признаки, — сказала фрекен. — Я слышала, как он ночью разговаривал с фрекен д'Эспар в коридоре. Было уже после полуночи. Когда они пожелали друг другу спокойной ночи, вверх по лестнице поднялась одна фрекен д'Эспар. Самоубийца же снова вышел.
— О чем они говорили?
— Нет, это не даст руководящей нити. Они говорили о какой-то открытке, или о чем-то в этом роде. Но Самоубийца вторично вышел ночью.
— Да, — сказали мужчины, — странно звучит все это. И вы уверены в этом?
Фрекен кивнула головою.
— Впрочем, — сказала она, — самое главное доказательство впереди. Я вернулась с катка. Что это значит? Это значит, что раньше всех и первая я пошла туда и первая прибыла.
— Что вы нашли?
— Вот это, — почти шепотом сказала фрекен и показала астру Самоубийцы.
Все молчали. У мужчин было над чем призадуматься. Прошло некоторое время, потом фрекен сказала:
— Вы узнаете ее? Помните петлицу, украшением которой она вчера была?
Да, они помнили.
— Я нашла ее на льду, около проруби. Она потеряна сегодня ночью.
И Бертельсен и адвокат видели на груди у Самоубийцы эту жалкую астру. Особенно отчетливо помнил Бертельсен момент, когда Самоубийцу вызвали к лампе, и он из рук заведующей получил почтовую карточку: тогда ясно виден был этот увядший цветок.
— Не может быть двух мнений о том, что это и есть именно та астра, — сказал адвокат. — Пока все ясно. Я действительно восхищаюсь вами, фрекен Эллингсен. Как вы все это проследили — какой у вас тонкий ум!
— Она? — вскричал Бертельсен, и стал поддавать жару. — Уверяю вас, она полна открытий. Дайте ей кусочек проволоки или выплюнутый окурок сигары, — и она раскроет вам целое преступление.
Фрекен в восторге; признание с той стороны почти подавляет ее; она наклоняется вперед, чтобы скрыть свое волнение:
— Во всяком случае, — говорит она, снова увлеченная событием, — во всяком случае, Самоубийца последний видел доктора. От него можно будет получить разъяснения.
Напряжение, в котором все они находились, обнаружило во время последних обсуждений тенденцию рассеяться: нападение казалось им неправдоподобным, оно было исключено. Но, конечно, ничего нельзя было знать, и на палке, повидимому, действительно была кровь. Они попросили фрекен, чтобы она осторожно поговорила с Самоубийцей.
— Задача эта, — сказал адвокат, — не может быть передана в более верные руки.
Но даже, когда кончилось заседание и они разошлись, адвокат не мог отказаться от всякой надежды найти своего компаньона; он приказал встретившейся ему в коридоре девушке еще раз заглянуть в комнату доктора, которую сам уже много раз осмотрел.
— Посмотрите еще под кроватью, — сказал он. Сам же адвокат спустился на лед.
Беседа фрекен Эллингсен с Самоубийцей не привела ни к чему: он не видел доктора. Сегодня ночью гулял он гораздо позже полуночи, рассказывал он. Когда он вернулся домой, могло быть около часу или двух часов ночи; он был и на льду, потому что доктор просил его прийти туда, но оказалось, что он пришел слишком поздно: доктора уже не было на катке.
— Видели ли вы палку у устья ручья? — спросила фрекен.
— Палку? Нет, а почему вы спрашиваете?
— На ней будто кровяные пятна.
— Вот как, — равнодушно сказал Самоубийца. — Впрочем, я понять не могу, чего это доктор пошел туда и спрятался. Какой он непоседа!
— Цветок, который вы носили вчера в петлице, я нашла сегодня утром на льду.
— Вот как, — снова сказал Самоубийца. — Он уже никуда не годится, он отслужил свое.
Нет, ничего нельзя было вытянуть от Самоубийцы, то есть, он ведь откровенно все рассказывал, все, без всякой таинственности. В конце концов он перестал слушать, что говорила фрекен, повторил только раза два, что доктор скоро, конечно, вернется.
Наступил обед, пансионеры собрались, но ели в молчании. То был долгий, скучный день Нового года, без флага, без музыки, без смеха и радостей, — день, который мог принести санатории большие убытки. После обеда немного прояснилось настроение. Инспектор Свендсен и рабочие прорубили лед от проруби вплоть до устья ручья, но не нашли никакого трупа. В воде доктора не было. Открытие это обрадовало, конечно, всех в санатории, оно обрадовало, разумеется, и фрекен Эллингсен, но она все-таки удалилась в свою комнату, где она лежала и плакала. О, эта хорошенькая, высокая фрекен Эллингсен с бесцельным чтением детективных романов и расстроенным воображением, она не могла теперь перенести неудачи! Какое было бы для нее счастье, если бы она на этот раз одержала победу! Она не была глупа, она заметила, какой оборот принимало дело: судьба ее скоро должна была решиться. Где был в эту минуту Бертельсен, где развлекал он, стараясь изо всех сил, другую даму? Почему было это так? Если бы ее доказательства были обоснованы, она могла бы надеяться, но доказательства, казалось, ускользали от нее. Ведь Самоубийца нисколько не скрывал своего ночного странствования, утерянная им астра не имела никакого значения, и, когда адвокат Руппрехт вернулся с катка, он сказал ей:
— На палке вашей, по-видимому, рыбья кровь, ее много вокруг отверстия, где Даниэль потрошил рыбу. А на это фрекен Эллингсен ответила, что да, возможно, что это рыбья кровь, анализ покажет это. Вот почему она лежала и плакала, и не вышла к обеду.
Но хотя можно было сказать с достоверностью, что доктор не утонул, он, во всяком случае, не был найден; где же он был? Только что мужчины в санатории хотели было собраться своей компанией, как разнеслась крупная новость, вызвавшая большую сенсацию: послышался звонок из очень отдаленной комнаты, какой-то необитаемой каморки без печки, в которой не было даже порядочной кровати, только походная, с натянутой вместо тюфяка парусиной; да, оттуда позвонили. Когда девушка пошла туда, чтобы узнать в чем дело, она нашла его, доктора, доктора Эйена. Что? — вскричала она. — Тише, — сказал он, не подымаясь с походной кровати, — притащите сюда адвоката. — Девушка ушла под впечатлением, что доктор сошел с ума, глаза у него были налиты кровью.
Адвокат, войдя в комнату, поднял обе руки к небу и хотел было начать предлагать разные необходимые вопросы, но удержался: казалось, доктор не мог ни в чем дать отчета.