Страница 14 из 92
— Я умею немного читать по-французски, — сказала фрекен Эллингсен, чтобы не отставать. — Но, к сожалению, я не могу говорить на этом языке.
— Ну, конечно, вы знаете по-французски, — заметил адвокат. — Иначе как же вы сделались бы телеграфисткой?
Бертельсен и фрекен д'Эспар в этот момент обменялись улыбками и фрекен Эллингсен словно толкнул кто-то. Она задала им прямой вопрос, над чем они смеялись, чтобы и она могла посмеяться вместе с ними, но не получила никакого ответа. Тоща фрекен Эллингсен в отчаянии обратилась к господину Флемингу и намекнула ему, что уже она соскучилась по работе, по своему телеграфному столику. Он не должен думать, что это что-то неинтересное. Нет, нет она предпочитает это здешней праздной жизни. Телеграф — ведь это была сама жизнь в экстракте. Ей ежедневно приходилось быть соучастницей людского горя и радости. О, телеграфный столик — ведь это был настоящий кладезь тайн!
— Смею надеяться, что фрекен знает не слишком много плохого обо мне, — пошутил господин Флеминг. Но в то же время слабый румянец проступил на его лице.
— Надеюсь, и обо мне тоже, — сострил адвокат Робертсен.
Она отрицательно покачала головой.
Нет, ничего плохого о вас, господа. Но они должны были поверить, что она знала многое. Государственные тайны? Ну, конечно, не государственные тайны. Но, не правда ли, ведь это могут быть, во всяком случае, серьезные дела. Случалось, мороз подирал ее по коже, когда она сидела передатчицей, — служила таким маленьким ничтожным орудием между каким-нибудь из наших послов и министерством иностранных дел. Мужчины стали прислушиваться.
— Но, — продолжала фрекен Эллингсен, — самым интересным являлся, быть может, обмен депешами между полицией различных стран: выслеживание убийц, фальшивомонетчиков, мошенников, воровских шаек. Тут были замешаны и светские дамы, и знать, и французские политические деятели, и банки, и яд, и политика.
Мужчины прислушиваются уже с явно изумленным видом. Эта фрекен Эллингсен, которая до сих пор бродила только в санатории как рослая, красивая кукла, от которой слова не добьешься, которая почти внимания не стоила, она оказалась вдруг окруженной каким-то сиянием, каким-то ореолом. У ней сказывался налицо сценический талант: сдержанная жестикуляция ее рук усиливала эффект ее слов, глаза ее были опущены долу, словно она извлекала слова из какойто неведомой глубины.
— Да, — говорила она, — жизнь идет своим ходом, и Бог располагает ею. Некоторые люди совершают длинные путешествия с железнодорожным билетом, некоторые — еще более длинные при посредстве револьверной пули. — Она рассказывала любовные трагедии, воссоздавала целые повествования, где телеграф являлся участником и посредником. Такова была, например, история о двух иностранцах и охотничьем экипаже.
— Да, так вот однажды прибыли в Норвегию два иностранца, господин со своим слугою. Они выражали намерение поохотиться в нашей стране, у них был с собой собственный охотничий экипаж и они собирались разъезжать самостоятельно по нашим долинам и лесам. Через несколько дней телеграф бьет тревогу: наблюдать за господином и его слугой. Они находились в тот момент в той или другой долине. Иностранцы думают, что наши долины существуют для того, чтобы в них прятаться, вся страна наша какой-то потаенный закоулок, долины наши и не разыщешь никак. Прекрасно. Но господин, его слуга и охотничий экипаж находились в Халлингдале. Спустя неделю прибывает из-за границы еще один господин, посланец за теми двумя. Он получает с родины по телеграфу следующее приказание: не препятствуйте господину и слуге бежать, но арестуйте охотничий экипаж. Наша полиция сопутствует ему: указанных личностей находят, но экипаж исчез. Посланец телеграфирует домой: экипаж пропал, — предполагается, украден цыганами. Следует погоня за цыганами. Их находят на переходе в Вальдрес и при них действительно находится экипаж. Да, и это действительно, как раз тот самый экипаж и есть, но цыгане утверждают, что получили его от господина и его слуги. Посланец покупает у них экипаж и доносит на родину, что экипаж был отвезен в укромное место и там вскрыт, прямо-таки разобран на составные части, — но оказался пустым. Экипаж был обобран ранее того, чем его получили цыгане. Из рапорта вытекало, что экипаж содержал не золото, не драгоценные камни, а документы, да, только документы, подумайте, просто такие черные точечки на белой бумаге, но стоившие дороже всяких драгоценностей, необычайно важные. От них зависела судьба многих лиц, в них была жизнь или смерть. И вот документы эти пропали.
Здесь фрекен приостанавливается и спрашивает:
— Угодно ли вам услышать дальнейшее?
Что она хочет этим сказать? Им, конечно, хочется услышать продолжение. Напряжение как раз достигло наивысшей точки.
— Ну, ладно, хотя рассказывать-то остается немного. Посланец и полиция принуждены были вернуться в Халлингдаль, они обшарили все поля и леса — все было напрасно. В конце концов им пришлось обратиться к господину и его слуге, чтобы получить сведения о тайнике. И они купили у них эти документы.
Слушатели были слегка разочарованы:
— Так они, значит, купили документы?
— Да.
Какая-то перемена произошла с фрекен. Она словно потеряла нить, ее уже не было у нее в руках. Отчего бы это могло случиться?
Господин Флеминг спрашивает с деликатной сдержанностью:
— Но почему же они не арестовали немедленно господина и его слугу?
— Не знаю, — неуверенно отвечает фрекен.
— Они были, может быть, в близком родстве с обокраденными?
Молчание.
— Ну, а слуга? — спрашивает господин Флеминг. Фрекен словно потеряла почву под ногами; но делает последнее отчаянное усилие ухватиться хоть за что-нибудь.
— Слуга? Да ведь это была дама, — отвечает она. Это слегка спасает положение и мужчины невольно восклицают:
— Ах!
Но сейчас же вслед за этим оказывается, что они все же не усвоили связи во всей этой истории, и они начинают засыпать ее вопросами:
— Ну, а где же связь-то? В чем собственно, идея-то тут? Охотничий экипаж? И почему не арестовали заговорщиков?
Фрекен Эллингсен не знает, говорит она, совсем не знает. Она производит впечатление беспомощности. Внезапно она словно находит другой выход и говорит таинственным тоном:
— Почему они не были арестованы? Да ведь это могло быть и потому, что их правительство хотело предоставить им возможность застрелиться из своих собственных охотничьих ружей.
— Так! Да, это, конечно, было возможно. — И мужчины сделали вид, что удовлетворились этим. Им было жаль фрекен, им не хотелось мучить ее. Чтобы выручить ее, они начали переводить разговор на другие темы. Адвокат выдвинул снова на первый план миледи и спросил господина Флеминга, нет ли у него, как у дворянина, экземпляра готского альманаха?
Господин Флеминг, по-видимому, приходит в легкое замешательство при этом вопросе и переспрашивает:
— В чем дело? Зачем?
— Нет ли у вас экземпляра готского альманаха? Будьте так любезны заглянуть, стоит ли в нем миледи. Я сам не мог найти ее там.
Господин Флеминг улыбается с видом облегчения и отвечает:
— Я даже не знаю, стою ли я-то сам в нем. Можно быть князем или княгиней не будучи помещенным в нем. Нет, у меня нет готского альманаха.
Но фрекен по-прежнему сидит, никем не замечаемая, и господин Флеминг рассказывает ей теперь о быке с соседнего сэтера, о Даниэлевом быке. Не случалось ей встречаться с ним во время ее прогулок?
— Нет.
— Это к лучшему; он опасен, во всяком случае — небезопасен, лучше обходить его. Да, это был Даниэлев бык — форменный буйвол, двух-трех лет, рожища вот какая, белый с коричневым и с необычайно отвратительными глазами. Даниэль сам говорил про него, что он совсем бешеный и шутки с ним плохи.
Нет, благодарение Богу, фрекен на него не натыкалась. Она вздрогнула.
— Раз это животное является опасным для пансионеров здешней санатории, то Даниэль должен расстаться с ним, — говорит адвокат.