Страница 12 из 92
— Как это?
— А, все это одна болтовня. Самоубийство кажется ему стоящим ниже убийства. Поэтому нужно, мол, изобрести свой особый способ самоубийства.
— Он так говорит?
— Нечто в этом роде. Изобретя его, он поднимется на одну высоту с убийством.
Оба, и доктор и адвокат, смеются, смеются естественным смехом понимающих друг друга людей.
Согласились оставить этого курьезного типа еще на некоторое время в санатории, и посмотреть, что из этого выйдет.
Следующим попал на обсуждение его закадычный приятель, Антон Мосс, человек с сыпью. Не особенно-то приятно было его видеть разгуливающим здесь.
Его физиономия отнюдь не украшала собою веранду или столовую, но он не причинял никому никакого вреда, а прочие пациенты не выказывали намерения перебраться из-за него в другое место. Инспектор Свендсен ценил его очень высоко за то, что тот мог иной раз помочь ему вечерком в ведении книг, а попозже составить маленькую партию в карты, когда кто-либо из гостей выразит на то желание.
Один за другим, санаторские пациенты были подвергнуты обсуждению и оценке, и адвокат остановился опять на миледи, супруге английского министра: онато как, недурно пока себя чувствует?
О, да. Доктор дал ей и мышьяковые пилюли для возбуждения сил, и порошки от бессонницы. Душевно она не совсем здорова. Доктор не раз был призван к ней и вынес известное впечатление от ее состояния: один раз как-то она была возмущена тем, что санаторский почтальон стоял перед ней в шапке, в другой раз она разгневалась из-за какого-то белья, вывешенного для сушки так, что но было видно из ее окон. Ни один из этих пустяков не был ведь таким важным событием, и больше не повторялся В общем же миледи была покладистым гостем, держалась особняком, гуляла всегда в сопровождении своей горничной и никого не беспокоила. Когда для доктора Эйена становилось затруднительным объясняться с ней, в беседу вступала переводчица, и все шло прекрасно. Эта норвежская девица мастерски переводила ее ответы. В общем же, большей частью, сама миледи вела разговор: она сказала, что это нижнее белье и эти простыни на веревках прямо-таки заставят ее поседеть. В другой раз как-то при случае она объяснила, почему она лежит в постели до обеда. Это потому, что утренний свет положительно резал ей глаза, что-то резкое, кричащее есть в нем. О, это так жестоко! «Вы представьте себе только, доктор, утро после бала: прелестный вечер, знойная, опьяняющая ночь и — проснуться на утро при дневном свете».
— Что касается общего состояния ее здоровья, то она сама вполне сознает, что оно в упадке. Она переутомлена, но она отнюдь не собирается умирать. Она улыбается, говоря: «Умереть? — это так непохоже на меня».
— Интересовалась она музыкой? — спрашивает адвокат.
— Напротив того, она совсем не пожелала музыки. Не в том смысле, чтобы она хотела запретить другим гостям наслаждаться музыкой. Но когда пианист Сельмер Эйде спросил было у нее, не пожелает ли она какого-либо особого сорта музыки, например, прослушать что-либо из произведений дворянина и англичанина Сюлливана, то получил в ответ, что она совсем не желает музыки. Так что в таком случае Сельмеру Эйде нечего здесь делать больше, — заключает доктор. — И этот Эйде, нужно сказать, бродит теперь здесь крайне недовольный, хотя и живет за половинную плату.
— По-моему мнению, — говорит адвокат, — Эйде очень полезен здесь. Мы имеет то преимущество перед другими санаториями, что у нас есть постоянный музыкант для гостей. Вы согласны со мной, не правда ли?
— Да, — поддакивает доктор. — Для этого, ведь он и был здесь.
Адвокат Робертсен протянул ноги и сказал:
— Я уже рекламировал, что у нас свой музыкант. Это будет помещено на днях в газетах.
Доктор улыбнулся, кивнул головою и выразил свое почтительное удивление. И адвокат расхвастался еще более:
— Мы сделаем Торахус фешенебельным местом, первоклассным курортом. Устроить все это — интересная работа. Не правда ли, ведь чувствуется удовлетворение, когда в результате твоей работы видишь прогресс и процветание. На мне лежит практическая сторона дела, вы вносите в него свои знания. Дело у нас пойдет!
— Конечно, пойдет.
— Да, переходя совсем к другому: я не мог никак найти миледи в готском календаре.
Доктор спросил наивно:
— Ну да, там ее нет! Так что ж?
— Ну да, в этом-то вы правы, что в том? И следа нет! Адвокат развивает свою точку зрения также и по поводу этого вопроса: во всяком случае она жена министра, он даже поместил в газетах: «принцесса». Они должны использовать пребывание миледи в Торахусе, — оно несомненно оплатится. «Принцесса такая-то с прислугою». Газеты были очень предупредительны. Если бы только можно было что-нибудь еще сделать для нее, такое особенное. Нельзя ли было раздобыть для нее крестьянскую свадьбу с поваром, скрипачом и национальными костюмами?
Доктор сомневается, чтобы это могло прельстить миледи. Она совсем не интересовалась здешними людьми, из нашей страны.
— Разве она никогда ни с кем не разговаривает?
— Да, с фру Рубен иногда. Удивительно, но именно с фру Рубен. Она даже навещала фру Рубен в ее комнате.
— Ну, — замечает адвокат, — это не так уж, положим, удивительно. Ее тянет туда, где и ее язык и ее саму легко поймут. Фру Рубен ведь космополитка.
— Но ведь здесь есть же и другие. Почему бы ней не разговаривать, например, с господином Флемингом?
— А бог ее знает! Кстати, мы забыли о господине Флеминге. Ну, что он, поправляется?
— Он, собственно говоря, не поправляется, — ответил доктор. — Он, можно сказать, лишь вспыхивает по временам и затем начинает угасать вновь — это не есть прочное улучшение. Не хорошо было бы, если бы этот видный гость продолжал бы жить здесь, а между тем ему делалось бы все хуже и хуже. Здешний воздух слишком резок для него, он ведь, почем знать, может и умереть.
— Не посоветовать ли ему уехать? Но под каким предлогом? Что место ему не подходит? Да ведь ни одна санатория в мире не выпроводит дорогого гостя под таким предлогом. Что ж, он не жилец на белом свете, этот господин Флеминг, что ли?
Доктор пояснил, что за последние дни господин Флеминг поправляется, настроение духа его улучшилось — он сообщил сам, что спит теперь лучше. Чудак тоже этот господин Флеминг, в своем роде. Он ежедневно ходит на соседний сэтер и пьет кислое молоко. Он даже высыпается там иногда. Короче говоря, последние дни принесли ему пользу. Заведующая упоминала как-то, что он все же немножко приударяет за девицами. Ну да это, собственно, только за фрекен д'Эспар.
— О, черт возьми, — говорит адвокат. — Значит, вот как он не жилец на белом свете!
Они соглашаются на том, чтобы задержать его в санатории возможно дольше.
Несколько времени спустя адвокат улучает однако, минуту побеседовать с ним лично и выносит прекрасное впечатление от его состояния духа. Так, господин Флеминг оказывается способным острить по поводу того, что он сделался постоянным абонентом на простоквашу в соседнем сэтере. Она приносила ему пользу, по его словам, он здоровел от нее. Единственно, чего ему не хватало там, у Даниэля, — это молоденькой и хорошенькой экономки.
Одним словом, прямо-таки воплощенные остроумие и жизнерадостность.
После этой беседы адвокат так воодушевился, что устроил дела и Сельмера Эйде, пианиста. Это далось ему легко, ему пришлось пустить в ход свой обычный способ действий.
Бертельсен попался ему навстречу вне себя, побледневшим даже от обиды или ярости, кто его разберет. Он не ответил на приветствия, был груб даже.
— Попрошу вас не навязывать мне на шею просителей, — оборвал он.
Оба они были хорошо знакомы друг с другом по Христиании и адвокат решил, что можно будет еще попытаться. Он спросил:
— Вы что? Не получили вашей утренней кружки пива?
— А вам-то что? — откликнулся Бертельсен. — Вы науськиваете на меня этого изголодавшегося пианиста, который желает получить с меня стипендию на поездку за границу.