Закхей

— Скажи-ка, Полли: это не мой палец?

И он высоко поднимает что-то в воздухе. Повар не отвечает и только посмеивается за своим столом.

Закхей ещё что-то поднимает кверху и говорит:

— А это, Полли, не мой ноготь, с моего пальца? Думаешь, я не узнал?

Тут все рабочие за столом стали прислушиваться к странным вопросам Закхея и с удивлением смотрели на него.

— Что с тобой? — спросил один из них.

— Я нашёл мой палец, мой отрезанный палец, у себя в кушанье, — объяснил Закхей. — Он его сварил и принёс мне в тарелке. А вот и ноготь.

За всеми столами вдруг раздался неистовый смех, и все закричали, перебивая друг друга:

— Как? Он сварил твой собственный палец и принёс тебе его в кушанье? Ты уже успел даже откусить, как я вижу, ты обглодал его с одной стороны!

— Я ведь плохо вижу, — возразил Закхей: — я не знал… Я не думал…

Потом он вдруг повернулся и вышел. Надсмотрщику пришлось восстановить порядок в столовой. Он встал и, обращаясь к повару, спросил:

— Ты варил этот палец вместе с остальным мясом, Полли?

— Нет, — возразил Полли. — Боже мой, разве я мог бы так поступить! За кого вы меня принимаете? Я сварил его отдельно, в отдельной посудине.

История со сваренным пальцем весь вечер служила неисчерпаемым источником веселья. Над ней все хохотали и спорили как сумасшедшие, и повар праздновал такой триумф, какого не знал ещё никогда в жизни.

А Закхей исчез.

Закхей ушёл в прерию. Непогода всё ещё продолжалась, и нигде не было защиты от неё. Но Закхей всё дальше и дальше углублялся в прерию. Его больная рука была на перевязи, и он старался, насколько возможно, уберечь её от дождя; сам же он промок весь до нитки.

Он продолжал идти всё дальше и дальше.

Когда наступили сумерки, он, наконец, останавливается, при свете молнии смотрит на часы и возвращается домой той же дорогой, какой пришёл. Тяжёлым, раздумчивым шагом идёт он по пшеничному полю, с таким видом, как будто он точно рассчитал время и путь. Часов около восьми он подходит снова к ферме.

Уже совсем темно! Он слышит, что все рабочие в столовой, собрались к ужину, и когда он заглядывает в окно, ему, кажется, что он видит повара, который, видимо, в отличном настроении.

Потом он отходит от дома к конюшням, становится там в защищённое место и пристально вглядывается в темноту. Стрекозы молчат, кругом всё тихо, только дождь всё ещё идёт, и время от времени серного цвета молния прорезывает небо и ударяет где-то далеко в прерии.

Наконец он слышит, что рабочие кончили ужинать и бегут в спальные сараи: они бегут, чтобы не промокнуть, и ругают непогоду. Закхей терпеливо и упрямо пережидает ещё час, потом направляется в кухню.

В кухне ещё светло, он видит у очага кого-то и спокойно входит.

— Добрый вечер, — говорит он.

Повар с изумлением взглядывает на него и, наконец, произносит:

— Сегодня ты уже не получишь ужина.

Закхей возражает:

— Хорошо! Но в таком случае дай мне кусочек мыла, Полли. Вчера вечером я плохо выстирал рубашку, мне нужно ещё раз выстирать её.

— Но не в моей воде, — говорит повар.

— Нет, в твоей. Она вот здесь, в углу.

— Лучше не делай этого!

— Дашь ты мне мыло? — спрашивает Закхей.

— Я тебе дам мыло! — кричит повар. — Вон отсюда!

И Закхей уходит.

Он берёт одну из кадок с водой, ставит её в угол, как раз перед окном кухни, и начинает громко плескаться в воде. Это достигает ушей повара, и он выходит во двор.

Он сегодня горд и важен, как никогда ещё, и, расставив руки, решительно и злобно идёт прямо на Закхея.

— Что ты тут делаешь? — спрашивает он.

Закхей отвечает:

— Ничего. Рубашку стираю.

— В моей воде?

— Ну да!

Повар подходит ближе и наклоняется над кадкой, чтобы удостовериться, действительно ли это его вода, и ищет в воде рубашку.

Тогда Закхей из повязки на своей раненой руке вынимает револьвер, приставляет его к уху повара и спускает курок.

Слабый треск раздаётся в тишине серой ночи.

Когда Закхей поздней ночью вошёл в спальный сарай, чтобы лечь спать, некоторые из товарищей проснулись и спросили его, что он делал так долго на дворе.

Закхей ответил:

— Ничего не делал. Я застрелил Полли.

Товарищи приподнялись на локти в своих койках, чтобы лучше слышать.

— Ты застрелил его?

— Да.

— Чёрт возьми, вот так штука! Куда же ты попал?

— В голову. Я стрелял ему в ухо, пуля прошла кверху!

— Ах, чёрт! Где же ты его похоронил?

— На западе, в прерии. И положил ему газету в руки.

— Ты это сделал?

И товарищи снова улеглись спать. Прошла минута, и один из них спросил ещё:

— А он сразу умер?

— Да, — ответил Закхей, — почти сразу. Пуля прошла через череп.

— Это ведь самый лучший выстрел, — говорит товарищ, — раз пуля через мозг пройдёт, — смерть наступает сразу.

И тут в сарае наступает тишина, и все засыпают… Надсмотрщик назначил нового повара, одного из помощников, которые подучивались ещё с весны; теперь он стал главным поваром и от всего сердца радовался убийству.

И всё пошло своим спокойным порядком до самого времени жатвы. О Полли и его исчезновении уже не вспоминали, бедняга умер и был зарыт где-то в пшеничном поле, где вырваны колосья, — с этим уже ничего нельзя было поделать.

Когда наступил октябрь, рабочие отправились из Биллибори в ближайший городок, чтобы там устроить прощальную попойку и затем расстаться. В эту минуту все они были лучшими друзьями, чем когда-либо; они обнимались и благодарили друг друга и были при этом вполне искренни.

— Ты куда пойдёшь, Закхей?

— Я немного дальше на запад, — ответил Закхей. — Может быть, в Вайоминг пойду. А зимой опять в лес, дрова рубить.

— Так там, значит, встретимся. До свидания, Закхей! Счастливого пути!

И товарищи расходятся по всем направлениям обширной страны янки. Закхей едет в Вайоминг.

А прерия расстилается по-прежнему, словно беcконечное море, и над ней сияет октябрьское солнце с его лучами — блестящими иглами.