Воинствующая жизнь (сборник)

Жажда мучила нас все больше и больше, Гунтлей во второй раз потратил весь свой табак, ему нечем спасаться, он плюёт белой слюной на руку и показывает нам, что у него жажда прямо не-человеческая. Тогда Джесс и я в последний раз делимся с ним табаком.

И опять идём и идём к западу. День клонится к закату.

Навстречу нам по полотну идёт мужчина, он идёт к востоку. Это бродяга, как и мы, у него шёлковый платочек вокруг шеи, он одет теплее нашего, но сапоги его хуже.

— Есть у, я пища или табак? — спросил Гунтлей.

— Нет, сударь, — спокойно ответил бродяга.

Мы обыскали его, слазили в карманы и за пазуху, но у него не было ничего. Тогда мы все четверо присели поговорить немного.

— Вам нечего делать на западе, — сказал новый бродяга. — Я шёл здесь два дня и две ночи, не видя народа.

— А что нам делать на востоке? — спросил Гунтлей. — Мы идём оттуда, шли с утра.

Но новый бродяга уговорил нас повернуть и идти с ним на восток. Весь наш трудный путь утром пропал задаром; теперь больше, чем раньше, мы надеялись, что найдётся добрый кондуктор, который позволит нам влезть на поезд с пшеницей.

Наш новый товарищ сначала шёл живее нас, потому что тело его было легче, и у него еще оставалось много сил. Но к ночи, когда мы вернулись к тому месту, где накануне ночевали, он начал идти медленнее и держался позади нас.

Джесс спросил его, давно ли он не ел, и он отвечал, что третий день.

Мы шли ещё около часу с усталым товарищем. Так как вокруг была кромешная тьма, мы должны были высоко поднимать ноги и идти, как петухи, чтобы не натыкаться сапогами на шпалы. Мы попробовали было держаться за руки, но оказалось, что Гунтлей обрадовался и так на нас навалился, что мы снова отпустили друг друга. Наконец мы легли на покой.

Когда забрезжило утро, мы снова были на ногах. Сегодня шло, как вчера, идущий на восток товарный поезд обогнал нас, не обращая внимания на наши сигналы. Гунтлей, скрежеща зубами, показал ему вслед кулаки. Он сказал новому бродяге:

— Если б у тебя было хоть немного. табаку, нам бы не так хотелось пить. Как тебя зовут?

— Фред, — ответил мужчина.

— Значит, ты, наверно, проклятый немец?

— Да, по рождению.

— Я так и думал. Я видел это по тебе, — проговорил Гунтлей враждебно.

Фред подбодрился и шёл героем. Похоже было, что он уверен, что тут на востоке есть ферма или городок; он говорил только изредка и не вмешивался в наши беседы. Через несколько часов он устал и опять начал отставать от нас. Под конец он прямо сел и, когда мы оглянулись, он всё сидел.

Бродяга Джесс сказал:

— Надо ему дать поесть, Нут.

Это было чистой насмешкой со стороны Джесса, он знал, что у меня больше нет пищи; но сказал это, чтоб мы хорошенько увидели, что он сделает. Он вернулся к Фреду и дал тому своей еды.

— Ты делаешь это только напоказ перед людьми, — закричал я в раздражении, поняв его.

Джесс вздрогнул.

— И ты всё делаешь только для того, чтобы заслужить среди нас уважение, — продолжал я кричать. — Когда ты караулил в первую ночь, пока мы спали, ты позаботился о том, чтобы мы это поняли. Ты мошенник. Я гораздо больше люблю Гунтлея, хотя он и скверный человек.

— Заткни свой неумытый рот! — сказал Гунтлей, не поняв ни слова из того, что я говорил. — Ты зол на Джесса, потому что он лучше тебя.

Фред почти наполовину пообедал, и это здорово подкрепило его. Мы пошли дальше.

Но пища послужила Фреду и на пользу, и во вред, он понемногу пришёл в какое-то расстройство и не помнил себя. Стал больше говорить, даже чваниться, и возлагал большие планы на маленькую станцию в прерии.

— Там стоит на пути товарный поезд, — говорил он, — а еще там стоит нагруженный мотор, который мы можем поджечь.

— Зачем нам его поджигать? — спросил Гунтлей с досадой.

Завязался смешной разговор об этом моторе.

— Когда мы его подожжём, произойдет взрыв, — сказал Фред. — Сбежится много народа, который мы можем убить.

— Этак мы, пожалуй, здорово пообедаем, — ответил Гунтлей язвительно. А мне сказал: — Пусть бы этот сумасшедший шёл своей дорогой. Он расстраивает нас. Нам было так хорошо до него.

Нагородив всякого вздору, Фред снова впал в прежнюю молчаливость. Мы все молчали и прилежно шли вперёд, один Гунтлей продолжал болтать.

— Что из всего этого выйдет? — сказал он нам около полудня.

— Не знаю, — ответил я.

— Ты-то не знаешь! Но, может, ты идёшь, а сам стремишься назад, в Оранж Флет? А что ты там будешь делать?

— Пойдёмте просто вперёд, — сказал Джесс.

Перед вечером мы сели отдохнуть немного. Гунтлей сказал:

— Ты ничего не говоришь, Фред.

— Ты обезьяна, — ответил Фред, злобно сверкнув глазами.

Это раздражило Гунтлея.

— А ты такой важный барин, что, вероятно, употребляешь сапожный рожок для этих опорков, — сказал он, показывая на штиблеты Фреда.

Фред промолчал и вздохнул. Он понимал, что никто из нас не был на его стороне. Позже, когда мы пошли, Фред старался заинтересовать нас собой, нагибаясь вдруг к полотну и поднимая камень или заржавленный гвоздь, которые тщательно исследовал. Мы тогда подбегали и разочаровывались, увидев, что это. Но Фред делал это, должно быть, чтоб заискать в нас.

Мы пришли к развалившемуся сараю посреди прерии. Он стоял здесь, должно быть, с постройки железной дороги. Мы вошли в него и осмотрелись. Но бродяга Фред не пошёл с нами.

Джесс и Гунтлей начали, по обычаю бродяг, вырезывать свои буквы на стенах; в это время Фред стоял наружи, и Гунтлей изредка подглядывал за ним из двери. Кончив с буквами, он подошёл опять к двери и выглянул.

— Вон он бежит! — крикнул он злобно. — Собака, он удирает от нас! Значит, он знает хорошее место, куда пойти.

И мы все трое пустились за убегающим Фредом, крича, точно хотели убить его. Видя, что его преследуют, он описал большую дугу по прерии. Но так как нас было трое, то он никак не мог ускользнуть. Гунтлей, поймав его, стал его трясти, как ребёнка, и требовал, чтоб тот сказал, имеет ли он в виду какое-нибудь хорошее место.

— У меня нет никакого места, — отвечал Фред, — но я не могу оставаться с вами. Вы злобные дураки. Да, сделайте одолжение, можете убить меня. Я не дорожу жизнью.

Мы опять помирились и шли вместе до наступления темноты, потом рано легли, вследствие усталости. До этого я имел перебранку с бродягой Джессом, которая кончилась тем, что он несколько раз ударил меня по лицу за то, что я назвал его жуликом.

— Правильно, его стоит поколотить, — сказал Гунтлей, глядя на нас с любопытством.

В конце концов я хватил Джесса под подбородок, так что он свалился и оставил меня в покое.

Ночью я услышал, как Джесс встал и вышел в прерию, заиндивевшая трава шуршала о его штаны. «Он что-то затевает!» — подумал я и тихонько пошёл за ним впотьмах. Я прошёл шагов с десяток, как вдруг услыхал, что Джесс лежит в траве и ест, мне показалось даже, что пахнет мясом. «Значит, у него ещё есть провизия!» — подумал я. Я тихонько вернулся на своё место и притворился спящим. Через полчаса вернулся и Джесс и тоже улегся.

На утро я рассказал Гунтлею, что узнал, и потребовал, чтобы он помог мне обыскать Джесса. Гунтлей сейчас же согласился и сгрёб Джесса в охапку. Оказалось, что у Джесса в трёх местах под блузой был хлеб, и что хлеб был выдолблен, а в дырах запихано мясо. Это нас спасло, мы поделили поровну между всеми и слегка закусили. Поев, мы поблагодарили Джесса и благословляли его, хотя он и хотел нас обмануть. Тогда Джесс от стыда засвистел, чтобы развлечь нас. А свистел он артистически.

Потом мы пошли дальше.

Примерно через час мы заметили впереди на небе какие-то маленькие белые четырехугольники.

Нам понадобилось порядочно времени, чтобы добраться до них. Оказалось, что это ферма с пшеничными полями, с затейливым колодезным журавцом и всякими штуками. Ещё не доходя до неё, мы натолкнулись на женщину, молодую девушку, которая сидела на жатвенной машине и косила пшеницу. Для нас, шедших в прерии и целый век не видавших женщины, это было чудное видение. Она была молода, в большой соломенной шляпе для защиты от солнца, и кивнула, когда мы поклонились. Гунтлей первый заговорил с ней и попросил дать нам есть и пить.