Страница 12 из 19
Собралось много народу. Мы нашли голову несчастного под последним вагоном, тело его всё ещё стояло в колодце, рычаг машины зацепил его под подбородком и сорвал голову.
Мы вытащили покойника на линию. Пришёл констебль, который должен был увезти его. Констебль переписал имена пассажиров. Многие вызвались свидетельствовать за меня, что я звонил и трубил и даже схватился за тормоз. Впрочем, мы, трамвайные служащие, сами должны были представлять рапорт в своей конторе.
Пат Большой попросил у меня нож. Я не понял его и сказал, что и без того довольно несчастья. Тогда Пат Большой усмехнулся и показал мне свой револьвер, говоря, что нож ему нужен не на глупости, а совсем на другое.
Получив нож, он простился со мной, сказал, что не может больше оставаться на службе. Он очень извиняется, но придётся мне самому довести поезд до конечной станции, а там мне дадут другого вагоновожатого.
И он объяснил мне, что надо делать. А нож он просил оставить ему, он зайдёт под какие-нибудь ворота, где никто его не увидит, и срежет форменные пуговицы,
С этим он и ушёл.
Делать было нечего, пришлось мне самому ехать до станции. За мной стояло несколько поездов, которые только ждали, чтобы я тронулся. И так как мне уже раньше приходилось иметь дело с машинами, то всё сошло благополучно…
Раз вечером, между Рождеством и Новым годом, я был свободен и пошёл бродить по городу. Проходя мимо вокзала железной дороги, я зашёл туда на минутку, посмотреть на отъезжающих. Я вышел на одну из платформ и стал смотреть на поезд, который должен был сейчас отходить.
Вдруг меня окликают. На ступеньке вагона стоит человек, зовёт меня и улыбается. Это был Пат Большой.
Я не сразу узнал его. Он был хорошо одет и сбрил бороду.
Я вскрикнул от неожиданности.
— Тс! Не так громко! Ну, чем же кончилось дело? — спросил Пат.
— Нас судили, — ответил я. — Тебя ищут.
Пат сказал:
— Я уезжаю на Запад. Что здесь делать? Семь-восемь долларов в неделю, да из них четыре на прожитие. Я куплю землю и сделаюсь фермером. Понятно, у меня есть деньги. Если хочешь, поедем вместе, выберем себе хорошенький кусочек где-нибудь около Фриско.
— Я не могу ехать, — ответил я.
— Да, вот кстати вспомнил! Вот твой нож. Спасибо за одолженье. Нет, поверь мне, службой на трамвае ничего не достигнешь. Я прослужил три года, и вот только теперь мне удалось вырваться на волю.
Раздался свисток.
— Ну, прощай, — сказал Пат. — Послушай-ка, сколько тебе заплатил человек, которого мы переехали?
— Десять долларов.
— И мне тоже. Ну, что же, в сущности, он заплатил недурно. Но жена заплатила лучше.
— Жена?
— Ну да, молодая дама-то, помнишь? Я сделал с ней маленькое дельце. И она не постояла за одной-двумя тысячами долларов, потому что ей хотелось избавиться от мужа. На её-то деньги я и могу теперь устроиться и начать новую жизнь.
В дни скитаний
— Вставай, ребята! — кричит начальник рабочей партии на Оранж Флете. Мы его не видим, темно, как в трубе, три часа утра, но все сейчас же соскакиваем с кроватей и натягиваем штаны и блузы.
Время осеннее, и мы надрываемся на работе, как собаки, мало спим и все в неестественно возбуждённом настроении. Мы ссоримся между собой из-за пустяков, днём, при малейшем напряжении в работе, пускаем в ход всю силу и ломаем инструменты на мелкие куски.
Начальник сам стал худ и груб, как палка. Он рассказывает нам, что соседняя партия обогнала нас и кончит жатву на несколько дней раньше нашего.
— Этого никогда не будет, — отвечаем мы, стиснув зубы. Мы должны догнать соседнюю партию, даже обогнать её с шиком, никто не сможет удержать нас от этого. Поэтому последние две недели начальник поднимает нас в три часа, и завтра и послезавтра опять будет кричать в три часа ночи: «Вставай, ребята!». Мы не видели конца этой гонке.
Мы торопимся к столу и заставляем себя проглотить самое необходимое количество хлеба с маслом, мяса и кофе. Еда хорошая, но у нас нет аппетита. Через десять минут мы уже сидим на телегах и едем в поле.
И работаем, как совершенные безумцы. Мы отлично знаем, что нас ожидает большая похвала и благодарность, если мы хоть на день опередим соседнюю партию, которая тоже напрягается изо всех сил. Каждый имеет своё честолюбие в этом мире, ну, у нас тоже было своё.
Рассветает. Солнце встаёт и начинает парить, мы снимаем блузы. И сотни человек рассыпаются по безконечной пшеничной прерии. Здесь мы будем бродить взад и вперёд до самой тёмной ночи.
— Не знаю, смогу ли я это долго выдержать, Нут, — говорит Гунтлей, ирландец.
А Нут — это я.
Позже, днём, я слышу, как Гунтлей говорит то же самое бродяге Джессу, что он этого больше не выдержит.
Я пробрал его тогда за его слишком длинный язык и упрекнул за то, что он говорит это какому-то бродяге.
Гунтлей отлично понимает, что имеет надо мной некоторый перевес и что возбудил мою ревность. Он высказывается ещё больше, заявляет откровенно:
— Я больше не могу, я уйду нынче ночью. Если хочешь идти со мной, то я буду у северного угла конюшен в двенадцать часов.
— Я не хочу уходить, — сказал я.
Я работал целый день, думая об этом, и, когда наступил вечер, решил не сдедовать за Гунтлеем. Я видел, что он хочет поговорить со мной за ужином и позже, когда мы ложились, но избегал его и был доволен, что могу противостоять ему.
Вечером мы разделись и разошлись по своим койкам. Всё погрузилось во мрак. Через несколько минут вся изба храпела.
Я сидел одетый на койке и думал. Через несколько часов начальник опять заорёт: «Вставай, ребята!» — и день будет, как и вчерашний. Вместо того, в нескольких днях пути отсюда, наверно, есть ферма или деревня, где я могу получить другую работу и заработать денег. И, может, там можно больше спать.
Я выбрался тихонько из избы и пошёл к северному углу конюшен.
Гунтлей был уже там, он стоял съёжившись, спиной к стене, заложив руки в карманы. Он дрожал от холода. Немного погодя пришёл и бродяга Джесс.
Я спросил:
— Джесс тоже пойдёт?
— Понятно, — ответил Гунтлей. — Как раз он то и пойдёт. Ты ведь не хотел.
— Нет, я хочу, — сказал я и вдруг, действительно, захотел.
— Да, но теперь уж поздно, — заявил Гунтлей. — У меня провиант только на нас двоих.
Я сказал, взбешённый
— Тогда я донесу на тебя начальнику.
— Донесёшь? — спросил Гунтлей кротко, очень кротко. — Этого ты, конечно, не сделаешь, — сказал он, — ни за что не сделаешь.
Он подошёл ко мне так близко, что я чувствовал его дыхание.
— Стой! — шепнул бродяга. — Если Нут хочет идти с нами, то я достану ещё пищи. Я знаю, где у повара спрятано мясо.
Пока бродяга Джесс ходил, Гунтлей и я стояли около конюшен и ругались из-за того, что я хотел донести на него, и когда Джесс вернулся с мясом, то Гунтлей был ещё так озлоблен, что сказал:
— Ты не мог достать побольше мяса, болван! Что это значит для взрослого человека? Ладно, вот твоё мясо, Нут, — сказал он и швырнул мне мясо.
Так мы удрали с Оранж Флета.
Мы пошли в северном направлении, чтобы добраться до первого железнодорожного полотна, и шли несколько часов. Тут бродяга Джесс заявил, что хочет немножко поспать. Но мы оба могли идти ещё немного.
Мы шли посреди прерии, а ещё ни признака утра. Так как стояли порядочные заморозки, то мы шли по пшеничным полям и чудовищным лугам прерии, не намокая от росы. Мы немного покружились, ощупывая ногами хорошее местечко, где бы лечь, я лег на локоть и задремал, опершись головой на руку.
Вдруг Джесс будит нас. Должно быть, он слишком мало спал последние недели и теперь тоже не может заснуть.
— Вставай, ребята! — крикнул он.
Заспанные и ошалелые, мы вскакиваем; опасности никакой нет, кругом нас только мрак и тишина. Гунтлей ругается и уверяет, что не зачем было будить нас в такую рань.