А жизнь продолжается

— Ха-ха-ха! — рассмеялась она. — Как же вы испугались!

— Оттого, что заполучу столь очаровательную и желанную спутницу? Нет, это еще не самое страшное.

— Дорогой аптекарь Хольм, — сказала она. — Вы утратили способность к непринужденной, веселой беседе. На это способна одна только я, заброшенная. Вы должны были спросить меня: «Хотите уехать со мною?» А я бы вам ответила: «Нет, он бы этого не вынес!» А кроме того, я же в вас не влюблена.

Хольм коротко:

— Я это хорошо знаю.

— Вы что, обиделись, что я в вас не влюблена? Обычно вас это очень удивляло, и вы говорили: «Вот дьявол!»

— Ха-ха-ха, я правда так говорил?

— Нет, аптекарь, вы положительно разучились флиртовать и забыли, что я вам рассказывала. Разве такой полинявший человек, как я, может влюбиться!

Хольм молчал, потому что сказать ему было нечего, помимо того, она говорила бессвязно, чем бы там это ни объяснялось. Он был доволен, что почтмейстер опять к ним присоединился, и решил его удержать:

— Кстати, почтмейстер, вы подобрали для нас прелесть какие обои. Мы просто в восхищении.

Ой! Аптекарь спохватился, что дал промашку, нельзя выдавать, что почтмейстер спроектировал дом и выбрал обои. Только уже было поздно.

Почтмейстер слегка вздрогнул, но тут же с самым невинным видом переспросил:

— Я? Да нет, просто я подумал… раз уж я был рядом… ну да все это пустяки! Альфхильд, послушай, здесь довольно свежо и дует, по-моему, тебе надо подпоясаться.

— Тогда помоги мне! — попросила она.

Когда он поправил ей перекрутившийся пояс, она сказала спасибо, и взяла за руку, и приникла к нему, словно бы ища у него защиты. А потом повела его обратно к баркасу.

Аптекарь же пошел дальше и нагнал остальных. Как выяснилось, некоторые из гостей проявили большое усердие, они показали ему полнехонькие пакеты, другие, в том числе фармацевт и помощник судьи, главным образом занимались тем, что чинили гнезда. Фру Юлии было жалко, что они обирают птиц:

— Как подумаешь, что на будущий год им опять придется себя ощипывать… Правда, Подручный?

— Извините, — говорит Август, — птицы так и так выбрасывают прошлогодний пух и ощипывают себя заново!

Пасторша выказала немалое прилежание и заняла второе место, ну а на первое вышла, конечно же, шустрая дочурка Давидсена, та, что помогала выпускать «Сегельфосский вестник»: она собрала уже два пакета и начала наполнять третий.

— Тебе полагается премия! — сказал консул и одобрительно ей кивнул. И стал совещаться с фру Юлией, какая это должна быть премия.

Так был собран пух на гагачьем базаре.

Но вот кто повел себя странно, так это фрекен Марна и лорд: отойдя в сторонку, они взяли себе и уселись. То, что фрекен Марна отлынивала от работы, не так уж и удивительно, она от рождения была на редкость инертной и вялой, но то, что живой и подвижный лорд присел у ее ног, означало скорее всего, что ему нужно ей что-то сказать.

Так оно и было.

Да, лорд в каком-то смысле капитулировал. Он потратил две, нет, три недели, пытаясь завоевать ее на английский манер, то есть делал вид, что она нисколько его не интересует, короче, предоставил ее самой себе. Он думал переупрямить ее, рассуждая о спорте и демонстрируя свой британский дух, то пренебрегая ею, то замечая ее присутствие. Порочная тактика. Он наткнулся на сопротивление, которое, собственно, было никаким не сопротивлением, а полнейшим безразличием. Молчал он или же говорил, находился ли рядом, нет ли, ее это совершенно не трогало. Редкий случай природной индифферентности, в Англии это сочли бы самодовольством и даже деланной флегматичностью. Ее безразличие к его особе и его речам даже не переходило в холодность, это бы стоило ей слишком больших усилий. Черт подери, он столкнулся с исключительной женщиной! Он начал о ней думать. Именно то, что ее не сдвинешь, раззадорило его британское честолюбие. К тому же она была красива, чертовка, и временами в ней угадывался сдерживаемый пыл.

Увидя, что она отошла прочь и уселась, он пошел за ней. Они друг другу не чужие, они жили под одной крышей, удили вместе форель, ели за одним столом, и все же он испытывал некоторую неловкость, высокомерия у него слегка поубавилось.

Он попросил разрешения сесть возле нее.

— Пожалуйста!

— Необычная птичья колония, правда? — спросил он, обводя рукой остров.

— Да, ужасно бесподобная, — ответила она и с улыбкой опустила глаза.

Мало-помалу между ними завязалось что-то наподобие беседы, не то чтобы он взял и с ходу посватался, нет, такое немыслимо, но в лорде проглянуло что-то человеческое, он держался естественно, несмотря даже на свой несовершенный норвежский. Он впервые посетовал на то, что не может выразить все, что хочет.

— Ты говоришь по-английски?

— Нет, — сказала Марна.

Ну, английский она молниеносно выучит, когда приедет в Англию.

— Я не поеду в Англию, — ответила Марна.

Не поедет? Почему же? Нет, она должна непременно туда поехать!

Он рассказал, что у них есть имение — оно принадлежит не ему, а его отцу, у отца фабрика и прочее, — так вот, у них есть имение с большим садом.

— Гордон там был, Марна, и тебе тоже надо там побывать! Нет, не лошади и скачки и все такое, только автомобили и все такое, и не яхта, нет-нет, все гораздо проще. Ты что, совсем не говоришь по-английски?

— Нет, — сказала Марна, — я знаю только «love you», «sweetheart» и «eks mi nasj».

Теперь уже была его очередь опустить с улыбкой глаза. Да, ей не откажешь в естественности, и как же она красиво это сказала.

Ну а он не говорит по-норвежски, ей не кажется, что это ведет к чертовой матери?

Нет, на ее взгляд, он говорит неплохо.

Бойкий, занятный малый, он не переводил со своего языка, а использовал запас слов, усвоенных им со слуха, и, не застревая, продирался сквозь языковые дебри. Он также говорил по-испански — после Южной Америки, и немного по-арабски. А вот с французским — «хорошенькая дрянь»! Нет, ничего-то он не умеет, не то что Гордон, тот успевал по всем предметам, прямо до неприличия, все учился и учился.

— Зато ты — лорд, — сказала Марна.

Лорд? Это он-то? Держи карман шире! Лорд? Да нет же, фабрикант, они производят изделия из стали, то есть это отец его фабрикант, а сам он обыкновенный, заурядный человек.

— Ты хорошо гребешь, — сказала она.

— Гребу? Нет, разве это весла!

Но вот когда она приедет в Англию, то увидит, какой он гребец!

Консул приглашает гостей подкрепиться бутербродами с пивом. Марна с лордом поднимаются и идут к остальным. Лорд не умолкает.

Перед тем как возвращаться домой, фру Хольм пересчитала всех заново, а как же, ведь однажды случилось так, что они оставили на острове обрученную парочку и хватились их только в городе, пришлось плыть за ними обратно. А теперь вот недосчитались почтмейстерши Хаген.

Подождав немного, они принялись ее звать. Ну что за странная манера, взять вот так и исчезнуть! Несколько человек отправились на поиски; окликая ее во весь голос, они разбрелись по острову, а возвратясь, спросили: «Она так и не появилась?» Почтмейстер взбегает на самую высокую вершину и громко кричит.

Что это может значить? Кто-нибудь видел, что она ушла? Куда же она ушла? Как нехорошо с ее стороны! Кто-то говорит в ее оправдание: фру Хаген страшно близорука, что, если она застряла в расселине? Да, но здесь нет никаких расселин, на всем острове — ни одной расселины. И даже если она и застряла, то уж могла бы отозваться на зов!

Почтмейстер сбегает вниз, спрашивает, не пришла ли она, и, не дожидаясь ответа, бросается к берегу, его подгоняет страх.

— Подручный, что будем делать? — спрашивает консул.

— Вот что, — отвечает Август. — Мы за ней сплаваем, — отвечает он успокаивающе, словно она просто-напросто где-то себе сидит.

Он берет с собой Беньямина, они садятся в лодку аптекаря и гребут вдоль берега. Время от времени они окликают пропавшую и, суша весла, прислушиваются, не откликнется ли она. Глубина у берега всюду большая, дно уходит отвесно. Легкая зыбь, огромные валуны, морская трава, медузы. Остров был не так уж и мал, чтобы обогнуть его, заняло около часу. Стало смеркаться.