В начале было воспитание

Я привела данный пример для того, чтобы напомнить о психологических факторах, возможно, определивших результат выборов в рейхстаг в 1933 г. Ошеломительный успех Гитлера объясняется не столько его громкими обещаниями (кто только не раздает обещания накануне выборов!), сколько его манерой обращаться к избирателям. Он вел себя излишне театрально, и его бурная, порой вызывающая у иностранцев смех, но так хорошо знакомая массам жестикуляция оказывала на них магическое воздействие. Именно так обычно реагирует ребенок на обращение к нему нежно любимого, достойного всяческого восхищения, смелого и сильного отца. Содержание его слов не имеет никакого значения. Главное не что, а как он говорит. Чем больше он хвалится, тем больше им восхищаются. (В первую очередь это относится к людям, воспитанным в соответствии с принципами «черной педагогики».) Порой строгий, кажущийся недоступным отец внезапно снисходит до разговора с ребенком. Столь «великое» событие, несомненно, стоит отказа от собственного Я. Ребенку не дано проникнуть в душу отца и увидеть, что этот вроде бы сильный человек на самом деле деспотичен, неискренен и, в сущности, совершенно не уверен в себе. Привыкший с детства подчиняться человек, переживания которого загнаны глубоко в подсознание, не способен извлекать для себя уроки и потому становится легкой добычей политических авантюристов.

Нимб, сотканный вокруг отца из таких приписываемых ему качеств, как мудрость, доброта, смелость, не позволяет ребенку увидеть его в истинном свете, тем более что отец всегда представляется ребенку сильным, могущественным, влиятельным — единственным и неповторимым, Он подобен Адольфу Гитлеру, который крикнул немцам, как своим детям: «Какое счастье, что у вас есть я!»

Если отец подавляет в своих детях способность к критическому анализу, то его отрицательные черты, не осознанные ребенком, остаются, как я уже говорила, в подсознании. Это в значительной мере объясняет тот мистический страх, который нагонял Гитлер на свое окружение. Вот что пишет в своей книге, изданной в 1973 г., Герман Раушинг[3]:

«Когда Герхарта Гауптмана представили фюреру, тот пожал ему руку и заглянул в глаза. Как правило, от его взгляда у людей мороз пробегал по коже, а один известный пожилой юрист даже признался мне, что, встретившись глазами с Гитлером, мечтал только об одном: как можно скорее оказаться дома и, уединившись, попытаться избавиться от ощущения полного бессилия. Но вернемся к эпизоду с Гауптманом. Гитлер еще раз пожал ему руку, и все присутствовавшие при их встрече подумали, что сейчас он произнесет слова, которые, наверняка, войдут в историю. Но фюрер в третий раз пожал руку знаменитому драматургу и молча перевел взгляд на стоящего рядом... Гауптман говорил потом своим друзьям, что эта встреча с Гитлером стала главным событием в его жизни...

Многие признавались мне, что Гитлер внушает им страх, что им кажется, будто он вот-вот схватит их за горло, швырнет им в лицо чернильницу или совершит еще какой-нибудь бессмысленный поступок. Это ожидание вызывало у них сильный всплеск эмоций. Да и после встречи они неизменно рассказывали о ней, как о „великом событии“; но мне всегда казалось, что они себя обманывают, что выдают желаемое за действительное. Ибо когда я начинал подробно расспрашивать их, они вдруг признавались, что в фюрере, если внимательно приглядеться, нет ничего особенного. Оказывается, он не сказал ничего толкового. И вид у него довольно непрезентабельный. Вот только ореол действует завораживающе» (Rausching, S.274-275).

Приходится констатировать, что если некто обращается к взрослому человеку властным тоном и ведет себя так, словно он его отец, этот человек часто тут же забывает о своих гражданских правах, легко позволяет манипулировать собой, восторженно приветствует нового «отца», безгранично доверяет ему и, наконец, оказывается полностью в его власти, не замечая, что постепенно попадает в положение раба, т.к. к такому отношению к себе он привык с детства. Если взрослый человек зависит от кого-либо, словно ребенок от родителей, он уже не может быть свободным. Как ребенок не может никуда убежать, так и взрослый не в состоянии избавиться от диктата тоталитарного государства. Отдушину он находит в воспитании своих детей. Полностью зависимые от власти граждане «Третьего рейха» компенсировали отсутствие свободы тем, что давали почувствовать собственным сыновьям и дочерям их полную беззащитность. Эти люди никак не могли воспитать своих детей свободными людьми.

Теперь взрослым открылись новые перспективы. Многие из них распознали сущность традиционной педагогической концепции и поняли, какие опасности она в себе таит. Они энергично и самоотверженно ищут новые жизненные пути для себя и своих детей. Некоторые из них, главным образом писатели, обрели себя, испытав свойственное детям ощущение причастности к истине, которое напрочь отсутствовало у их отцов и дедов. В этой связи очень интересны размышления Бригитты Швайгер: «Я слышу, что отец зовет меня. Опять ему что-то нужно. Он далеко, в другой комнате. И поэтому он вспоминает обо мне. Если же ему от меня ничего не нужно, он забывает о моем существовании. Проходит мимо и даже не замечает меня...

Если бы ты, отец, носил дома капитанский мундир военных лет, то многое, наверное, было бы понятнее...

Оказывается, настоящий отец — это человек, которого нельзя обнимать и который готов в пятый раз спрашивать одно и то же, лишь бы убедиться в готовности дочери покорно отвечать ему. Настоящий отец также имеет право резко прервать тебя на полуслове» (Schwaiger, 1980, S.24,27).

Как только у детей появляется возможность разобраться в хитросплетениях системы воспитания и понять ее истинную подоплеку, зарождается надежда на освобождение новых поколений из тисков «черной педагогики», поскольку эти дети запомнят то, что прочувствовали.

Отсутствие запрета на проявление чувств приоткрывает завесу молчания и устраняет все препятствия на пути постижения истины. Когда человек открывает в себе способность ощутить боль и горечь прежних лет, он поймет, где правда и ему уже не помешают бесплодные дискуссии о том, что «истина — понятие относительное». С помощью этих дискуссий апологеты «черной педагогики» пытаются оградить себя от критики. Сошлюсь хотя бы на книгу Кристофа Мекеля (Suchbild, Christoph Meckel, 1980). Вот как он описывает своего отца:

«Почти в каждом взрослом человеке таится ребенок, который хочет играть.

Почти каждый взрослый человек в душе хочет карать и миловать.

В моем отце таился ребенок, который хотел бы создать для меня земной рай. Но одновременно отец остался чем-то вроде офицера, жестокими мерами наводящего порядок в своей части.

Бесполезная слепая любовь отца. Вслед за расточителем, щедро раздававшим пряники, неизбежно следовал офицер с кнутом. У него было нечто вроде системы наказаний, можно сказать целый регистр. Вначале он приходил в ярость и начинал дико ругаться (это было еще вполне терпимо и проходило быстро, словно удар грома). Затем начиналось следующее: отец трепал и щипал детей за уши, раздавал пощечины и подзатыльники. Далее следовало изгнание из комнаты и запирание в подвал. И вот еще что: ребенок как личность его совершенно не интересовал, надменным молчанием он постоянно унижал его и с заставлял испытывать стыд. В наказание он часто заставлял детей выполнять различные поручения, приговаривал их к постельному режиму или отправлял таскать уголь. В довершение всего, отец мог прибегнуть к телесному наказанию, чтобы провинившийся, да и другие дети надолго извлекли уроки из случившегося. Отец оставлял за собой право вершить правосудие над собственным ребенком и беспощадно вбивал в него свои представления о дисциплине, послушании и гуманизме, дабы они навсегда врезались в его память. Итак, проснувшийся в отце офицер заставлял его приговорить ребенка к порке, затем взять трость и первым войти в подвал. Ребенок следовал за ним, не очень-то сознавая свою вину. Он должен был вытянуть руки ладонями вверх или, согнувшись, лечь животом вниз на колени отца. Об „условном осуждении“ не могло быть и речи. Отец бил изо всех сил, нанося удары с точностью механизма, в полный голос или полушепотом считая их. Потом „офицер“ констатировал свое сожаление в связи с тем, что был вынужден прибегнуть к столь жестокой мере и говорил, что он очень страдает. Видимо, он действительно страдал. Шоковое воздействие сменяло весьма продолжительное и не менее отвратительное действо: „офицер“ приказывал веселиться. Сам он первым начинал нарочито громко смеяться, как бы стремясь разрядить грозовую атмосферу, и очень злился, если ребенок не хотел следовать его примеру. Обычно он „воспитывал“ ребенка перед завтраком, постепенно превратив наказание в ритуал, а показное веселье — в настоящую пытку.

3

Один из приближенных Гитлера, президент сената Данцига, еще до начала Второй мировой войны разочаровавшийся в нацизме и эмигрировавший в Швейцарию.