В начале было воспитание

Стыдливость может быть успешно использована и в качестве инструмента для борьбы со своенравием ребенка.

«Как уже отмечалось выше, своенравие ребенка должно быть сломлено уже в первые годы его жизни, педагог для этого должен использовать свое превосходство в силах над ребенком. Если эта цель достигнута, то впоследствии он может с большим успехом апеллировать к чувству стыда, в особенности если у ученика сильная натура, в которой своенравие переплетается с внутренней энергией, волей и мужеством. Если воспитанник представляет собой уже почти сформировавшуюся личность, то педагогу достаточно поговорить с ним с глазу на глаз и прямо или косвенно указать на порочность и аморальность своенравия, чтобы подросток использовал свой интеллект и волю для того, чтобы окончательно побороть свой порок.

Детское своенравие встречается достаточно часто, поэтому нам непонятно, почему возникновение и сущность этого асоциального душевного феномена, а также способы борьбы с ними до сих пор не получили достаточного освещения в детской психологии и психопатологии» (Н. Grünewald, Über den Kinderfehler des Eigensi

Авторы постоянно обращают внимание на то, что начать применять описанные методы следует достаточно рано.

«Неудачи в воспитании должны служить родителям напоминанием, что начинать формировать мягкий, послушный, покладистый характер ребенка равно как и приучать его переступать через свои желания надо достаточно рано. Это — краеугольный камень нравственного воспитания, недооценка этого принципа должна рассматриваться как самая грубая ошибка, которую только можно совершить. Об этом надо обязательно заботиться в первые годы жизни ребенка, не забывая при этом о том, что ребенок должен чувствовать радость жизни. Обеспечить баланс между этими двумя требованиями — большое искусство» (F.S. Воск, 1780, цит. по: Rutschky, S. 389).

Описанные ниже сцены — наглядное свидетельство воплощения в жизнь тех педагогических принципов, о которых шла речь выше. Я полностью привожу их для того, чтобы дать читателю возможность ощутить атмосферу, в которую ежедневно окунались наши родители (а может быть, и мы сами). Внимательное прочтение поможет понять природу неврозов. Первопричиной здесь является не внешнее воздействие на ребенка, а вытеснение в подсознание множества совершенно нормальных чувств и переживаний. Ребенок не сможет без посторонней помощи их возвратить в сознание, т.к. он привык жить без них и не знает, что можно жить по-другому.

«К четырем годам Конрад научился у меня многому, а именно: внимательности, послушанию, сговорчивости и умению усмирять свои чувства.

Первого я добивался тем, что неоднократно показывал ему животных, цветы и прочие творения природы, одновременно подробно разъясняя смысл изображений на картинках; второе свойство я привил ему, всякий раз заставляя подчиняться своей воле; для приучения его к сговорчивости я иногда приглашал в наш дом детей и организовывал для них игру, сам при ней присутствуя, если же между ними возникала ссора, я запрещал затеявшему ее дальше участвовать в игре, не делая никаких исключений для собственного сына; четвертое же качество я воспитал в нем, отказывая весьма часто ему в удовлетворении его самых страстных желаний. Так, однажды я вошел в комнату с полной миской меда. „Мед! Мед! Папа, дай мне меда!“ — радостно закричал он, подвинул стул к столу, сел на него и стал ждать, что я ему намажу пару булок медом. Но я, поставив перед ним миску с медом, твердо сказал: „Давай сперва посеем в огороде горох, а уж потом мы съедим с тобой по булке с медом“. Он взглянул сначала на меня, затем на мед... Ему ничего не оставалось делать, как пойти со мной в сад. Кроме того, я за обедом часто умерял его пыл, говоря: „Сперва пусть свою долю получат те, кто постарше, а уж потом те, кто помладше“. Однажды мы обедали с моими родителями, пригласив и Кристль — девочку, которая часто приходила к нам и играла с Конрадом. На обед была рисовая каша, которую Конрад очень любит. „Каша! Каша!“ — закричал он, обняв маму ручонками. „Да, это рисовая каша, и ты получишь свою порцию, — сказал я. — Вот, бабушка, тебе твоя порция. А это — дедушке. Эта порция — твоей маме, а эта — твоему папе. А эта — для Кристль. Как ты думаешь, кому будет предназначена следующая порция?“ — „Мне!“ — возгласил он радостно. Конрад нашел такой порядок вполне справедливым, а я был доволен тем, что мне не пришлось испытывать неприятные эмоции, будучи вынужденным давать ребенку еду прежде, чем старшим» (C.G. Salzma

Когда те, «кто помладше» сидят за столом и спокойно ждут своей очереди, в этом еще нет ничего унизительного. Все зависит от восприятия этой процедуры взрослыми. В данном случае отец открыто наслаждается своей властью над маленьким мальчиком.

В следующей истории описывается аналогичная ситуация. Здесь ребенок вынужден прибегнуть ко лжи, чтобы получить возможность тайком читать.

«Ни один уважающий себя человек не имеет права лгать, ибо тем самым он позорит сам себя. Тот, кто лжет, прекрасно отдает себе в этом отчет, и предстает лжецом в своих собственных глазах. Поэтому он не может уважать себя. Но тот, кто не уважает себя, не уважает и других, поэтому-то лжец и становится в обществе изгоем.

Отсюда следует, что с юным лжецом надлежит обращаться крайне деликатно, дабы он, осознав, что совершил одно из самых тяжких преступлений, не впал бы в полнейшее отчаяние. Солгавшего ребенка никогда не следует публично корить или наказывать, и даже не нужно без крайней нужды публично напоминать ему о его провинности. Воспитатель поступит гораздо более разумно, если выразит не столько возмущение, сколько удивление и сделает вид, что рассматривает слова ребенка не как сознательную ложь, а как сказанное по недомыслию. Именно так и поступил некто Виллих[8].

Однажды подвернулся случай выйти из неприятной ситуации с помощью лжи, и Кэтхен использовала эту возможность. Как-то она так усердно вязала, что могла вполне затем сказать, будто сделала эту работу не за один, а за два вечера. К тому же ее приемная мать забыла посчитать количество связанных ею изделий.

Следующим вечером Кэтхен тайком покинула своих названых сестер и села читать книгу, чем и занималась весь вечер. Когда кто-либо из девочек заглядывал в комнату, то неизменно заставал Кэтхен с вязаньем в руках или за каким-нибудь еще делом. Никому даже в голову не могло прийти, что она не работает, а читает. Однако Кэтхен держалась не вполне естественно и мать, заподозрив неладное, сначала попросила показать ей работу. Кэтхен показала связанный чулок. Мать этим не удовлетворилась, принялась расспрашивать домашних и, в конце концов, установила истину. Но вместо того, чтобы уличить девочку во лжи (что было бы необдуманно), она втянула ее в разговор и искусно заманила в ловушку.

Мать сказала ей, что вязание оплачивается очень плохо. „Не думаю, — сказал она, — что даже такая ловкая в этой работе девушка, как ты, сможет вязанием зарабатывать себе на жизнь, если учесть пропитание, одежду и квартиру“. Кэтхен с этим не была согласна, заявив, что в вязании она более ловка, чем думает мать. Мать с этим категорически не согласилась. Девочка стала горячо доказывать свою правоту, забылась на какое-то мгновенье и выпалила, что позавчера она, например, за это же время смогла сделать в два раза больше.

„Как прикажешь это понимать? — спросила мать. — Ты же мне вчера сказала, что позавчера ты связала только половину чулка“. Кэтхен покраснела, ее взгляд стал блуждающим. „Кэтхен, — произнесла мать строго, но участливо, — неужели белая лента не помогла? Ты меня обидела, и я ухожу“. Она сразу же встала и с серьезным видом вышла из комнаты. Кэтхен хотела было бежать за ней, но мать даже не обернулась в ее сторону. Кэтхен осталась в комнате наедине со своими слезами и своим горем.

8

Говорящее имя; в переводе с немецкого: «я хочу». — Прим. пер.