Страница 2 из 121
Наконец, правящие классы. Родовитая аристократия. Денежная аристократия. У счастливчиков, принадлежащих к ним по рождению либо по капиталу, жизненный путь тоже расписан: привилегированная закрытая школа-интернат, оттуда — в привилегированное же высшее учебное заведение, гражданское или военное, по его окончании — к важным постам в государстве, экономике, армии. Последовательные этапы такого пути показаны в рассказах И. Во, У. Тревора, Й. К. Смита, Г. Гриффина, Л. Даррелла.
У каждого класса свой социальный быт, своя культура, своя мораль. Межклассовые связи и отношения сводятся к неизбежному, «рабочему» минимуму. Все классы свято стоят на страже своих мнимых и действительных привилегий — кроме трудящегося: у него их нет. Когда племянница британского посла выскакивает замуж за жокея («Noblesse oblige» Л. Даррелла), это, разумеется, неслыханный, хотя и пикантный, скандал. Но это анекдот. Быт страшнее. Быт не допустит и мысли о том, что рабочий парень может совершенно безвозмездно, по-человечески помочь девушке из буржуазного семейства (рассказ У. Мэккина). Тем более позволить себе испытывать к ней какие-то чувства. «Все равно ничего не получилось бы, для этого либо ей, либо мне нужно было родиться под другой крышей», — рассуждает герой новеллы.
Британская общественная иерархия освящена веками, это традиция и национальная святыня. Английские писатели, проявляя необходимую в писательском деле самостоятельность суждений, начали высмеивать ее еще во времена Чосера и Шекспира. С приближением к современности нападки литераторов, почему-то начисто лишенных уважения к порядкам, дорогим сердцу всякого истинного патриота Британской империи, делались все злей и бесцеремонней. Достаточно вспомнить желчь Свифта, охульный смех Смоллетта, ехидную издевку Теккерея. Что уж говорить о Батлере, Джеймсе Джойсе, О. Хаксли, И. Во, У. С. Моэме, Р. Олдингтоне и многих других славных мастерах сатиры, выступивших уже в XX веке.
Сегодня эта иерархия нередко вызывает смех, как то происходит в рассказах Даррелла или Во. Но эта иерархия способна не только смешить.
«Дом англичанина — его крепость», — гласит старая пословица. Иерархия пересказывает ее на свой лад, жизнь англичанина — его клетка. Не в прямом, разумеется, смысле. Просто зримые путы общественных установлений бывают много прочней замков и железных решеток. Молодым англичанам, героям рассказов этого сборника, приходится решать для себя, как быть: оставаться в клетке, позволив себя приручить, или попытаться вырваться на волю, заранее зная, что попытка скорее всего кончится ничем. У польского писателя С. Е. Леца был горький афоризм: «Ну и пробил головой стену. А что станешь делать в соседней камере?» Английская молодежь бунтует, возмущается, протестует. Но понимание, что бунт этот в конечном итоге ничего не изменит, порождает в молодых чувство горечи, безысходности и разочарования.
Вот как примерно читается один из расхожих мифов западной социологии.
Молодежь эгоистична, жестока, агрессивна и т. п. Все эти свойства, якобы присущие человеку от рождения, проявляются в молодых наиболее последовательно и откровенно, пока общество еще не успело их «обкатать» и заставить считаться с социальными табу. Революционность молодежи не более чем свободное проявление этих агрессивных инстинктов.
Создается впечатление, что английские писатели знают жизнь лучше и судят о ней объективнее иных социологов. В частности, жестокость и насилие в молодежной среде они показывают как прямое следствие социальной безысходности. Достаточно обратиться к рассказам сборника, чтобы в этом убедиться.
В новелле Барстоу «Отчаянные», например, главный персонаж, автомеханик Винс, готов волком выть от убожества и безнадежности жизни, на которую обречен: придирки и брюзжание больного отца, одни и те же приевшиеся дешевые развлечения, доступный секс, а главное — понимание, что ничего в этой жизни не изменишь, хоть голову расшиби. «Целый день вкалываешь, зашибаешь гроши для чужого дяди, и каждый еще к тебе и цепляется… И всем от тебя одного надо: чтоб все было по-ихнему… Другой раз чувствуешь — нет тебе покоя, пока не разнесешь чего-нибудь на куски, не докажешь им всем, что ты на них плевать хотел и не дашь себя морочить». Убийство в рассказе — месть обществу доведенного до отчаяния и остервенения человека. Бессмысленная месть. Гуманизм писателя сказался в двойственной трактовке им главного образа: Винс не только отталкивает, но и вызывает сострадание.
В сходных обстоятельствах оказываются и персонажи других новелл, и каждый из них пытается на свой лад свести счеты с обществом, по-своему отплатить за обман и разочарование, пусть даже в ущерб себе, но чтобы почувствовать себя человеком: заехать в рожу полицейскому («Кисейная барышня» Мэккина), на весь стадион крикнуть в микрофон одно слово правды (новелла Гленвилла) или просто взять и украсть из зверинца тигра, чтобы выпустить его на свободу (рассказ Мэннинг).
В рассказах Гриффина и Барстоу, Мэккина и Гленвилла несовместимость человека и общества, противоречия между законными требованиями молодежи к жизни и установками социальной иерархии показаны уже на стадии развязки. Другие авторы показывают те же противоречия при их возникновении, когда молодой человек впервые начинает ощущать «ножницы» между своим юношески идеальным представлением о жизни и объективной, как говорят философы, реальностью. Этому, в сущности, посвящены новеллы о детях Джойса Кэри и Гвина Томаса, рассказы Притчетта и Дилана Томаса, «Велосипед» Силлитоу. Об этом же пишет и Джон Уэйн в рассказе «Спасатель».
Автор раскрывает острую кризисную ситуацию «изнутри», показывая мучительное вступление подростка во «взрослую» жизнь, когда сказка детства сразу и вдруг разбивается от столкновения с тупой и неизбежной реальностью. Жалоба героя на судьбу звучит в новелле как голос поруганной и обманутой человечности: «Джимми посмотрел на свои руки. И подумал: как будто руки убийцы. Как же это получилось? Что же это со мной? Все лето, все лето до самых этих пор он был чист душой, как чайка морская… Он не мог объяснить, слов таких не мог подобрать, чтоб рассказать, как он теперь сам себе непонятен и противен»
Пути, на которых молодежь порой стремится утвердить себя вопреки давлению общества, способы бегства молодых от безысходности жизни, бегства из клетки, бывают воистину неисповедимы. Признанным бардом чудачеств современной молодежи давно стал американский писатель Дж. Д. Сэлинджер. Однако «семейные» черточки Глассов или Колфилдов можно без особого труда распознать и в их британских ровесниках — в нескладном Джордже Коуклюше по прозвищу «Удивительный Коклюшка» (рассказ Д. Томаса), в гордой и ранимой Изобел из новеллы Уэйна «Рафферти», в безудержном врале Томе («Сестра Тома» Ноутона), в малышах из рассказов Кэри, в Бенджамене — Принце Дилени, пареньке-правдоискателе Гленвилла, в персонажах рассказов О. Мэннинг и Э. Дэйви. Каждый из этих героев глубоко порядочен, но и «чокнут» на свой лад. Впрочем, что говорить о девчушке, выдумывающей Нескончаемую сказку, в которой фигурируют «кажедный», «акирпичный человек» и «тупель» («Весенняя песня» Кэри). Элспет Дэйви, например, рассказывает о еще более странном молодом человеке, коллекционирующем пустые дома.
О своих юных фантазерах английские художники пишут порой с симпатией, порой с добрым юмором, порой с нескрываемым уважением, но неизменно с печалью, потому что понимают всю несостоятельность их бегства от жизни, которая рано или поздно их нагонит и больно поцарапает. Уйти от действительности в выдуманный, фантастический мир — это не выход, и писатели, по самому своему призванию имеющие дело с вымышленной реальностью, понимают это лучше других. Грустные развязки многих новелл сборника не злая прихоть авторов, а закономерный исход.
Горькие плоды несостоявшегося бегства, может быть, с особой наглядностью показаны в новелле Уэйна «Люблю тебя, Рикки!». Автор касается очень распространенного в молодежной среде явления, так называемого «идолопоклонничества» — обожествления молодежью любимых эстрадных исполнителей. С тонкостью вдумчивого художника Уэйн вскрывает психологический «механизм» идолопоклонничества: подростки и молодые люди ассоциируют себя с «идолами», «идол» становится для них вторым «я», символом яркой и романтической жизни, способной компенсировать безрадостность, холод и отчуждение жизни настоящей.